Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
Степановна в раздумье заговорила:
     - Сколько сил твоих  это  потребовать  может,  здоровья  -  представить
страшно. И вместе с тем я тебя понимаю. Согласна с тобой:  надо  бы  сделать
решающий ход. Но легко сказать: "Перешагну  через  незаконченные  опыты".  А
удастся ли? Боязно мне за тебя.
     - Не так уж все беспочвенно, Зоечка. Трудно будет, правда. Но вот из-за
того, что тебе придется здесь остаться... За тебя сердце болит!
     - Я - что? Я - как и ты! Я, Гриша, всегда с тобой рядом!..
     Приблизившись на шаг,  она  будто  защищала,  хрупкая,  готовая  стоять
плечом к плечу. Григорий Иванович встретился  глазами  с  засветившейся  ему
улыбкой. И он взял руку Зои Степановны; помедлив,  наклонился.  Взволнованно
поцеловал ее запачканные чернилами пальцы.

                                     5

     Вечером самолет шел над облаками. Весь огромный купол неба  был  ясным,
бирюзовым, а внизу расстилалось сплошное  облачное  поле.  Оно  лежало,  как
бескрайная пустыня, засыпанная снегом, где  ровная,  а  где  бугристая;  все
заливало ярким светом солнце, клонившееся к западу, и от  облачных  сугробов
по ослепительно белому полю тянулись длинные полосы теней.
     Позже,  на  закате,  словно  в  глубочайшей  пропасти  между   снежными
пластами, пассажиры увидели землю: змейки рек, домики, как песчинки, зеленый
бархат лесов. Но вскоре стемнело. Раскачиваясь,  крыло  самолета  теперь  то
заслоняло часть Большой  Медведицы,  то  проваливалось  до  нижних  звезд  у
горизонта.
     Ночью пошли на посадку. Шаповалов  смотрел  в  окно  на  приближающийся
город. Россыпь электрических огней неслась навстречу, снизу. Когда на фронте
еще идут бои, а Москва, откуда Шаповалов вылетел,  еще  погружена  во  мрак,
странно было видеть мир, не знающий  светомаскировки.  Было  в  этом  что-то
довоенное, патриархальное, праздничное и в то же время неестественное.
     Самолет уже на аэродроме. Катится, замедляя бег. Наконец все  пассажиры
начали сходить по трапу. Торопится и Шаповалов. Он в  офицерской  форме  без
погон, с плащом и полевой сумкой в руках.
     До центра города все доехали  на  автобусе.  Город  ночью  безлюден,  и
трамваи не  ходят;  автобус  возвращается  в  аэропорт.  Поэтому  Шаповалову
пришлось, расспросив, как идти на вокзал,  двинуться  дальше  по  незнакомым
улицам пешком. А на вокзале выяснилось, что пассажирских поездов до утра  не
будет. Поспорив с дежурным по станции, Шаповалов все же вскочил на тормозную
площадку проходящего мимо товарного поезда.
     Промелькнули светофоры автоблокировки. Огни  станции  остались  позади.
Прохватывает  резким  сквозняком.  Стучат  колеса,  лязгают  сцепы,  скрипят
пружины буферов. Кроме  Шаповалова,  на  площадке  этого  вагона  никого  не
оказалось. Он натянул  фуражку  на  голову  плотнее,  накинул  плащ,  поднял
воротник и уселся спиной к ветру, приготовившись так долго просидеть.
     Почти семь месяцев уже  он  заведует  своей  нынешней  лабораторией.  А
лаборатория его возникла не внезапно: разговор о создании ее начался  еще  в
сорок втором году, когда самого Шаповалова одни считали погибшим,  другие  -
пропавшим без вести.
     После отъезда Зберовского в Сибирь и призыва доцента Свиягина  в  армию
их старая лаборатория была ликвидирована. Вскоре же, при тяжелой  обстановке
на фронтах,  университет,  в  котором  они  раньше  работали,  начал  спешно
эвакуироваться в тыл. Получилось, что в  суматохе  тех  тревожных  дней  все
папки с документами о прежних опытах Зберовского и Шаповалова  очутились  на
руках у старшей лаборантки Любы, а она не знала, куда эти папки девать. Жена
Шаповалова попросила у нее все касающееся трудов Петра Васильевича,  и  Люба
со вздохом облегчения взяла из шкафа десяток самых важных папок,  отдала  их
Вере Павловне. О дальнейшем Любе  было  известно  только  единственное  -  а
именно, что Вера Павловна вместе с сыном Сережей уехала в Москву.
     Пока Шаповалов числился без  вести  пропавшим,  Вера  Павловна,  упорно
думая о нем, ждала его все время. Примириться со страшными догадками она  не
могла и не хотела, но мрачные мысли теснили ее, и она сопротивлялась им,  то
изнемогая, то вновь находя в себе силы для  того,  чтобы  надеяться  вопреки
очевидности. Петя жив, Петя обязательно вернется,- и думать как-нибудь иначе
для нее было невозможным. Между тем действия ее противоречили этому,  а  она
сама противоречия не чувствовала. Ей не пришло в голову хранить документы об
опытах до Петиного возвращения. Наоборот, что бы  ни  случилось,  его  опыты
должны идти, идеи должны жить. И Вера Павловна, взяв папки с  документами  у
Любы, увезла их в Москву, отдала в один из институтов Академии наук.
     Фронт неумолимо двигался на запад.  Орел  и  Белгород,  Харьков,  Сумы,
Полтава, левый берег Днепра... А в  октябре  прошлого  года  Красная  Армия,
форсировав Днепр, клином наступала в  глубь  Правобережной  Украины.  Тогда,
пробиваясь навстречу, партизанская часть, в которой был  Шаповалов,  наконец
вышла на Большую землю и соединилась с регулярными войсками.
     Для партизан это было днем великой радости. Обнимали каждого солдата на
своем пути. Улыбались. Смахивали со щек непрошеные слезы.
     Шаповалов наряду с многими другими из недавних партизан был оставлен на
этом же участке фронта в моторизованной бригаде, наступающей по  направлению
на Знаменку. Впрочем, долго здесь  ему  не  пришлось  пробыть.  Какой-нибудь
месяц спустя штаб фронта издал о нем два приказа: одним  приказом  ему  было
присвоено новое офицерское звание; во втором приказе говорилось, что он, как
научный работник, имеющий ученую степень, подлежит немедленной демобилизации
из  армии  и  должен  тотчас  отправиться  в  Москву   за   назначением   по
специальности.
     А в Москве были Веруся и  Сережа,  от  которых  он  до  сих  пор  успел
получить только их первое короткое письмо. Как Шаповалов кинулся в Москву! С
каким бьющимся  сердцем  разыскивал  квартиру,  спрашивал,  где  живет  Вера
Павловна Шаповалова!
     И в Москве выяснилось: оказывается, в результате  обсуждения  довоенных
трудов  Шаповалова  крупными  учеными  тогда  было  в  принципе  уже  решено
организовать московскую лабораторию по синтезу углеводов. Начали подыскивать
энергичного человека, способного взяться за такое сложное дело. А  тут  чего
же лучше если с фронта приехал сам автор идеи.
     Под лабораторию отвели одноэтажный флигель, стоявший на задах  большого
каменного дома; часть флигеля была повреждена бомбой. Сперва Шаповалов  даже
редко заглядывал в пустые комнаты этого флигеля - он метался по  учреждениям
и институтам,  доставал  топливо,  оконное  стекло,  аппаратуру  и  приборы,
химические принадлежности. Знакомясь с людьми,  он  с  особой  тщательностью
выбирал  себе  сотрудников.  Их  появилось  двое,  трое,  пятеро  и  больше;
постепенно лаборатория стала оживать.
     Заканчивалась сборка агрегатов. С середины марта наконец  пошли  первые
опыты. Для начала  воспроизвели  все  то,  что  удавалось  Шаповалову  перед
войной. Синтез сахарозы, мальтозы и  более  сложных  углеводов  до  крахмала
включительно мог пока идти лишь при параллельном  окислении  закиси  железа.
Было очевидно, что применение закиси железа уже пройденный этап,- реакцию  с
закисью железа надо заменить другой вспомогательной реакцией. И  лаборатория
вплотную принялась за разработку новых вариантов шаповаловского способа.
     В итоге опытов они  каждый  день  получают  до  килограмма  крахмала  и
сахара. Для этого у них расходуется немного электрического тока и  ничтожное
количество углекислого газа  и  воды.  Но  Шаповалов  уже  теперь  думает  о
временах, когда синтез пищевых продуктов - для  нужд  всего  человечества  -
потребует миллиардов пудов углекислого газа. Откуда человечество будет брать
эти миллиарды?
     Углекислый газ можно извлекать  из  воздуха.  Однако  проще  на  первый
случай использовать дым, отводя его  подземными  каналами  от  всех  больших
котельных установок. А еще вернее - остановиться сразу на  самом  мощном  из
резервов нашей планеты: черпать углекислый  газ  из  земной  коры,  разлагая
известковые горные породы. Запасы же его в земной коре неисчерпаемы,  как  и
запасы воды в океанах.
     Была  у  Шаповалова  такая  особенность.   Стоило   ему   убедиться   в
правильности своей мысли, как он стремился тотчас претворить ее в  действие,
поставить на практические рельсы. Чаще всего это делалось молча, а потом  он
принимался обсуждать свою мысль с окружающими. Так получилось и с  проблемой
углекислого газа.  Сотрудники  лаборатории  неожиданно  узнали,  что  где-то
далеко за пределами Москвы от  имени  их  лаборатории  уже  работает  группа
физиков и  геохимиков,  решающих  задачу  о  снабжении  будущего  синтезного
производства углекислым газом. Вопрос о добывании огромных  масс  сырья  уже
стоит в реальном плане. Так синтезное производство  будущих  времен  впервые
начало приобретать конкретный контур.
     Вообще говоря, после возвращения с фронта Шаповалов во многом  стал  не
похож  на  себя  прежнего.  Отчасти  даже  внешне  изменился:   черты   лица
заострились, смуглый лоб прорезали складки. Он стал гораздо реже  улыбаться.
Глаза его - темные, с пытливым блеском, как всегда,-  теперь  будто  ушли  в
глубину и смотрят еще острее и пристальнее.
     Не сотрешь из памяти годы  партизанской  жизни.  Чего  греха  таить,  в
какие-то минуты все там были обреченными. Сколько раз,  обуреваемый  тоской,
он каждой клеточкой своих нервов обращался на восток. Думал о себе,  что  он
погибнет, но опыты по синтезу идут -  Зберовский  продолжает  их.  А  сейчас
Шаповалову неприятно вспоминать о Зберовском.
     Когда  еще  шли  только  первые  разговоры  об   организации   нынешней
лаборатории, Вера Павловна спросила:
     - Петя, неужели ты окончательно считаешь, что тебе не следует разыскать
Григория Ивановича?
     - Да,- ответил Шаповалов с недобрым огоньком.- Считаю. Не следует.
     И он яростно взялся создавать лабораторию. Между тем каждый шаг  работы
напоминал ему о Григории Ивановиче. Преобразование одних  форм  углеводов  в
другие делалось по методу профессора Зберовского. Взаимосвязь каталитических
цепей была ему объяснена Зберовским. Схема аппарата для отсеивания  изомеров
была им в свое время найдена вопреки Зберовскому, утверждавшему,  будто  это
невозможно.
     Хмурясь, Шаповалов много раз принимался растолковывать  Вере  Павловне,
вследствие каких причин он не желает сотрудничать с Григорием Ивановичем.  В
голосе Шаповалова звучало раздражение.
     - Твое дело,- уклончиво говорила Вера Павловна.
     Утром же он опять  шел  в  лабораторию,  распоряжался  властным  тоном.
Авторитет его в лаборатории был непререкаемым  -  он  это  ощущал;  но  если
раньше это льстило бы его самолюбию, то сейчас только  накладывает  на  него
отпечаток  постоянной  настороженности   по   отношению   к   себе   самому,
утомительную необходимость строго контролировать все свои поступки и  слова.
И к людям он начал подходить с новой мерой, как раньше к  ним  не  подходил.
Глядя на кого-нибудь во время работы, он нередко спрашивает себя:  а  что  у
человека на душе? Как выглядит мир с позиций этого человека?
     Мысль о Зберовском Шаповалова сердит. Прежний Шаповалов зачеркнул бы ее
без колебаний как праздную и  возвращаться  к  ней  не  стал.  Но  Шаповалов
нынешний перебирает в уме и то,  что  вся  жизнь  Григория  Ивановича  тесно
связана  с  химическим  производством  углеводов,  и  то,   что   Зберовский
унаследовал, быть может, лучшие черты интеллигентов своего круга и эпохи,  и
то, что наряду с его наивной деликатностью Зберовский всегда был  несгибаемо
честен.
     В  разговорах  с  Верой  Павловной  Шаповалов  все  резче  нападал   на
Зберовского. Неизвестно зачем он затевал эти разговоры  снова  и  снова.  Он
настойчиво, упрямо выискивал  всяческие  доводы,  убеждая  Веру  Павловну  и
объясняя ей, отчего у него со Зберовским впредь не может быть общего языка.
     А однажды он подумал: но почему у них не может быть общего  языка?  Так
ли это?
     ...Поезд идет под уклон. Вдоль вагонов вьется дым от  паровоза.  Колеса
оглушительно стучат, отбивая пулеметный ритм. Уже светло: на  северо-востоке
разгорается заря. Держась за поручень, Шаповалов  сидит  на  раскачивающейся
тормозной площадке. Перед ним мелькают телеграфные столбы, отступают назад и
чуть поодаль, под откосом, вершины хвойного леса.

                                     6

     Потемневший дощатый потолок. Голые бревенчатые стены; еще  недавно  они
наполняли комнаты крепким запахом смолы. Комнат две:  первая  -  просторная,
вторая - как чулан, в одно  окно.  Зоя  Степановна  их  назвала  комнатой  и
комнатушкой. Эти названия укоренились в обиходе у Зберовских.  В  комнатушке
обе длинные стены занимают книжные полки, прочно сделанные из толстых, грубо
оструганных досок. Книг очень много. Они  до  потолка  на  полках,  стопками
лежат на письменном столе Григория Ивановича, часть их даже  на  полу.  А  в
большой комнате диван, походная кровать, опять книги,  квадратный  обеденный
стол посередине, и сбоку - хитрого устройства печь,  сооруженная  лучшим  из
местных мастеров, с двумя топками и маленькой плитой в глубокой нише,  чтобы
тут же можно было и варить обед.
     Сначала, собираясь с мыслями, Зберовский походил по комнатам. Потом сел
в своем рабочем углу, в комнатушке.
     Наркомат  вернул  ему  проект  экспериментального  цеха.  Новизна  идеи
испугала инженеров, сидящих в канцеляриях.  Его  краткие  расчеты  оказались
сплошь исчерченными вопросительными и восклицательными знаками. А в  письме,
адресованном ему, было сказано: идея слишком спорна и сыра, для  того  чтобы
ради нее рисковать государственными средствами.
     Григорий Иванович сам отлично знает, что древесину  никто  еще  не  мог
перерабатывать в  сахарозу  и  крахмал,  если  не  считать  его  собственных
незаконченных опытов. Однако он твердо  убежден  в  возможности  перейти  от
незавершенных опытов к большим промышленным экспериментам. За успех он почти
поручился бы головой.  И,  несмотря  на  полученный  отказ,  он  только  еще
начинает борьбу. Поставив все, что у него есть - здоровье, доброе имя  -  на
карту,  он  вопреки  всем  трудностям  намерен   добиться   такого   смелого
эксперимента в масштабе цеха и целого завода.
     На письменном столе разложены его расчеты и эскизы. По ним видно,  куда
станет поступать  готовая  смесь  из  гидролизных  аппаратов.  В  результате
сложной обработки часть смеси должна превратиться в сахарозу.  Не  все  ясно
пока, и  возможны  опять  же  сбивающие  с  толку  варианты.  Вырисовывается
цех-лаборатория: придется то таким образом поворачивать процесс, то  другим,
измерять, исследовать... Пусть исследовать и измерять, а  в  конечном  итоге
цех отгрузит первые в мире вагоны сахара-рафинада из дерева!
     Как пойдет  процесс?  Григорий  Иванович  взял  стопку  чистой  бумаги,
принялся набрасывать подробности химических реакций, строго взвешивая в  уме
каждый их этап.
     Час летит за часом. Приходила Зоя и опять ушла в контору. С улицы через
окно слышна украинская песня. А Григорий Иванович задумался над  исписанными
карандашом листами.
     Перед ним структурные формулы. Но он сам не заметил, как  и  когда  его
мысли сделали прыжок. Теперь он  думает  не  об  экспериментальном  цехе:  в
громоздком сплетении химических знаков, в которое он погружен,  ему  видится
синтез углеводов - синтез по преобразованному Шаповаловым принципу Лисицына.
     И мысли мчатся дальше. Словно поднявшись в недосягаемую высь,  Григорий
Иванович оглядывает извечное победоносное движение лучшей части человечества
вперед.
     Джордано Бруно был сожжен, но победил. По тысячам дорог  наука  прежних
лет дала нашим современникам все  прекраснейшее,  чем  они  располагают;  по
тысячам дорог наука нынешнего дня строит счастье и  величие  идущих  нам  на
смену поколений.
     Зберовский всматривается в даль одной из этих, от нас вперед протянутых
дорог.
     Перед ним, на столе - структурные формулы. Однако  то,  что  перед  ним
сейчас, лишь отдаленно походит на опыты по синтезу, которые делались  в  его
лаборатории  перед  войной.  Все  написанное  здесь  теперь  выглядит  точно
стройным зданием, воздвигнутым на фундаменте их прежних опытов.
     Зберовский убежден: сегодняшняя техника  стоит  на  рубеже  потрясающих
событий. Физика атомного ядра  вот-вот  откроет  людям  источник  небывалого
могущества.
     Синтез  может  идти  без  применения  чего-либо  вроде  закиси  железа.
Обыкновенный водород и кислород, соединяясь путем катализа, способны дать  в
момент реакции энергию, необходимую для синтеза  крахмала  или  сахара.  Для
синтеза понадобится только водород, кислород  и  углекислый  газ.  И  то,  и
другое, и третье возможно получить посредством разложения, во-первых,  воды,
во-вторых, природного известняка либо мела. А оба таких процесса  разложения
удастся повести энергией атомного ядра.  Весь  синтез  углеводов  пойдет  на
действии атомной энергии.  Задача  синтеза  решится  в  колоссальных,  почти
космических масштабах!..
     Зберовский уже  чувствует  близость  эпохи,  когда  человеческий  гений
станет вмешиваться в стихийный круговорот веществ,- в частности, делать  без
посредников-растений сколько потребуется новым  поколениям  людей  сахара  и
хлеба. Резко сократятся площади  посевов,  без  предела  вырастет  богатство
человечества.
     Такие возможности открывает человеку коммунизм.

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг