них событие всегда очень праздничное.
Из университета Григорий Иванович вернулся часов в шесть вечера.
Поужинав, они решили с Зоей пройти до театра пешком. Мороз крепчал, под
ногами сочно похрустывал снег, и на небе места не было, не усыпанного
звездами.
Они уже вошли в зрительный зал и разыскали свои кресла в партере, а
щеки у обоих еще горели от мороза.
Почти тотчас началась увертюра.
Зоя Степановна слушала, чувствуя себя как бы подхваченной потоком
звуков, несущейся куда-то в ритме арий, хоров и речитативов.
Опера шла, акт за актом.
Григорию Ивановичу оперное пение не доставляло особенного удовольствия.
Если говорить о пении, он предпочел бы что-нибудь не столь замысловатое - он
любил простую, за душу берущую русскую песню. Однако перед ним теперь в игре
актеров и мастерских сценических эффектах оживали, становились зримыми
памятные с детства пушкинские образы. Летописец Пимен пишет в келье, у
лампады. Честолюбивая красавица Марина. "Тень Грозного меня усыновила,
Димитрием из гроба нарекла..." Все, как у Пушкина в трагедии: самозванец
движется с полками на Москву, юродивый просит денежку, и под мрачными
сводами царских палат умирает Борис Годунов.
Упал занавес. Грянули аплодисменты.
Молча, еще под впечатлением спектакля, Зберовские дождались очереди к
гардеробу. Григорий Иванович помог Зое одеться и уже застегивал свое пальто.
Вдруг, невольно обернувшись, он увидел: сбоку, в полушаге от него,
лицом к лицу стоит Крестовников. Смотрит сквозь очки, точно сверлит,
пронзительным, тяжелым взглядом.
Зберовский побледнел. Глаза его округлились, сразу стали колючими. Губы
начали кривиться.
- Сволочь! - еле слышно прошипел ему Крестовников.
Зоя Степановна, схватив Григория Ивановича за рукав, с силой потянула
сквозь толпу к двери. Григорий Иванович рванулся назад. Протиснувшись к
Крестовникову, кинул шепотом, в ярости:
- Осадчий тоже был бы удивлен, глядя на твои успехи!
Крестовников не дрогнул. Лишь высокомерно покосился. Сохраняя полную
невозмутимость, отвернулся и сказал очутившейся теперь с ним рядом пышно
разодетой женщине:
- Есть в нашем городе пока остатки хулиганства. Как по-твоему, а?
Много дней после этого Григорий Иванович не мог освободиться от
ощущения, будто притронулся к чему-то нечистому. Однако он заставлял себя не
думать о Крестовникове и, погружаясь в свои повседневные заботы, постепенно
начал забывать о нем.
А зима выдалась не из легких.
Здоровье у Зберовского в нынешнем году стало хуже, чем всегда.
Временами слабость, неприятно давит в груди. Впрочем, он не допускает и
мысли, что следует пойти к врачу. Вздор, само пройдет! Никому, даже Зое не
говоря о том, как себя чувствует, он продолжает работать попрежнему с утра
до вечера.
До сих пор тянется переписка, которую он от имени университета ведет с
Наркоматом тяжелой промышленности. Зберовский требует, чтобы в распоряжение
его кафедры из Донбасса перевели химика Шаповалова. Ему не отказывают, но
дело движется с медлительностью совершенно потрясающей.
В январе по всем университетским лабораториям ходили какие-то ревизоры.
Дошли они и до лаборатории Зберовского. Их было шесть-семь человек. Они
заявили: общественность города интересуется ходом научных работ; для этой
цели и создана их бригада. Они хотят подробно ознакомиться с лабораторией.
Ревизия имеет не государственный - общественный характер, однако тем не
менее производится с письменного разрешения Комиссии советского контроля. И
пришедшие подали Григорию Ивановичу документ с подписями, штампом и печатью,
где сказано: допустить бригаду общественных ревизоров, оказать ей
содействие.
- Ну что ж, ознакомляйтесь! - вздохнул Григорий Иванович.
Из-за этих ревизоров два с лишним дня никто в лаборатории не занимался
своим делом. Они разошлись между рабочими столами, засыпали каждого научного
сотрудника сотнями вопросов - впопад и невпопад,- и все услышанное тотчас же
записывали.
Спустя неделю их бригада в полном составе снова явилась к Зберовскому и
принесла с собой акт, в котором выводы по ревизии были изложены на
двенадцати страницах. Из акта следовало, что состояние работ в лаборатории
профессора Зберовского плачевное: расходуя большие средства, лаборатория
много лет уже не дает стране никаких полезных результатов. Нет ни единой
темы, близкой к завершению, по крайней мере на ближайшие годы. Несмотря на
кажущуюся заманчивость проблем, в действительности все, чем занята
лаборатория, оторвано от жизни и не служит конкретным задачам сегодняшнего
дня.
Прочитав, Григорий Иванович возмутился. Встал из-за стола:
- Послушайте, товарищи, ведь чушь же здесь написана!
Ревизоры понимающе переглянулись. Один из них - руководитель бригады -
сказал:
- Относясь к вам с полным уважением, мы хотим помочь вам объективно
посмотреть на то, что у вас происходит. В акте нет ничего голословного.
Призываем вас вдуматься в каждый из пунктов.
- Дело не в пунктах, дело в перспективах! - сердито проговорил
Зберовский.- Нельзя из каждого научного труда стремиться тотчас шубу шить.
Вы в послезавтрашний день загляните! А мы уже уверенно превращаем углеводы
многих форм в другие - чего никто в мире пока не достиг!..
- Как вам угодно. На шубу часто ссылаются. Если с актом не согласны,
давайте особое мнение.
Когда бригада ушла, Зберовский принялся писать протест. Ревизия ему
казалась чьей-то смехотворно легковесной выдумкой, выводы ее - абсурдными, а
самих ревизоров даже жаль отчасти. Их старший говорит, будто окончил
философский факультет, а вон с каким треском они сели в лужу. Но все-таки,
по свойству его натуры, Григорию Ивановичу стало беспокойно. Всем ли сразу
бросится в глаза, насколько акт несправедлив и неразумен? И для большей
надежности он подкрепил свое возражение ссылкой на имена двух известных
московских ученых, всегда высоко оценивающих труды его лаборатории. Кроме
того, Зберовский решил попросить, чтобы возражение с ним вместе подписал и
ректор университета.
С ректором вышла заминка, что Григория Ивановича очень раздосадовало.
Ректор продержал у себя акт ревизии трое суток, затем вернул его
Григорию Ивановичу, прислав с секретарем. Под возражением вторая подпись не
была поставлена. Вместо этого ректор сделал отдельную короткую приписку, где
подтвердил только одну деталь: несколько лет тому назад лаборатория
участвовала в важном народнохозяйственном деле - в организации гидролизного
производства.
Григорий Иванович пошел объясняться в ректорат.
- Коллега, вы напрасно все это к сердцу близко принимаете,- сказал ему
ректор.- Вся ревизия - такой опус несолидный. Профсоюзная общественность...
Ну, дайте порезвиться им. Ваши труды сами говорят за себя! Что вам: на дуэль
общественников, что ли, вызывать?
Подумав после разговора с ректором, Григорий Иванович махнул на
неприятную историю рукой.
А через месяц наконец была получена телеграмма из Донбасса. Шаповалов
сообщает: Москва уже распорядилась откомандировать его; он сдает свою
должность и вскоре приедет к Зберовскому.
До сих пор Григорий Иванович не брался вплотную за работу над идеей
Шаповалова, потому что не считал себя вправе начать опыты до приезда автора
идеи. Предпринять реальные шаги без автора - было бы похоже на присвоение
идеи. А в этом отношении, как и в других своих жизненных принципах, Григорий
Иванович был крайне щепетилен.
В тот день, когда он получил телеграмму Шаповалова, Зоя Степановна
получила письмо из Москвы, от Аннушки Благовещенской.
Письмо Аннушки содержало ужасные новости. Аннушка рассказывает о
тревожной сенсации, прокатившейся по Москве. Четверо московских
химиков-ученых, игравших в науке видную роль, консультантов наркомата и
Госплана, вдруг разоблачены как шпионы и враги народа. Они были людьми,
которых ценили, уважали в высшей степени, и - как гром среди ясного неба -
всплыли на поверхность их грязные интриги, тайные связи с заграницей.
Естественно, что все они уже арестованы.
Вечером Зоя Степановна дала прочесть письмо Григорию Ивановичу. Он тихо
ахнул, прочитав. Всех четверых он знает лично.
Событие казалось чудовищным. Зберовские проговорили о нем до поздней
ночи.
Григорий Иванович растерянно смотрел на Зою. Сперва он вспоминал
каждого из четырех, и выходило, что быть такого не может. Он не допускает
мысли, чтобы эти искренние, по-настоящему хорошие люди способны были вести
двойную игру. Во время организации гидролизных заводов он встречался с ними
часто. Уж что-что, а заподозрить их в предательстве и шпионаже просто разум
отказывается.
- Чужая душа - потемки. Ты и Крестовникова пытался защищать,- заметила
Зоя Степановна.
- Ну, с кем ты сравниваешь!..
И вместе с тем для Зберовского не подлежало никакому сомнению: все, что
делается в нашей стране, делается правильно. Надо думать, государство знает
об арестованных гораздо больше, чем известно ему. Если их арестовали...
Господи, а он, по простоте своей считая их честными учеными, каждому из них
еще руку пожимал!
На следующий день, после лекции, он даже специально позвонил по
телефону Зое. Сказал, прикрыв телефонную трубку ладонью:
- У меня Аннушкина новость из головы не выходит. Диву даюсь. Не
укладывается в мыслях. А все же не бывает следствий без причин...
Тут же он поморщился. Плохо получилось: его возражение против акта
ревизии подкреплено ссылкой на авторитет двух крупных химиков, и оба
сейчас... Да неужели же за деньги продались?
Еще день спустя, утром, как всегда в восемь часов, Григорий Иванович
пришел в лабораторию. По пути здоровался с сотрудниками. Что-то необычное
сегодня было в поведении ему так близко знакомых людей. Никто еще не
приступил к работе. Стоят в лабораторных залах кучками, почти у всех в руках
развернуты газеты. Едва Зберовский появился, замолчали, а, видимо, до его
прихода возбужденно разговаривали. Кто отводит глаза, кто глядит на
Зберовского со странным выражением не то любопытства. не то - будто у
Григория Ивановича костюм не в порядке.
Он вошел в кабинет, снял пальто. На письменном столе свежие газеты, и
на той, что сверху, две колонки текста обведены красным карандашом. Кому в
голову взбрело подчеркивать?
Григорий Иванович посмотрел: газета областная, местная. Карандашом
отмечен фельетон. Бегло окинул взглядом строчки. Вдруг увидел - здесь много
раз упоминается его фамилия.
Фельетон озаглавлен: "Путешествие в Лапуту". Под фельетоном подпись:
Христофор Колумб.
Сперва идет игривый пересказ всем известного путешествия Гулливера. В
стране, называемой Лапута, Гулливеру довелось посетить тамошнюю академию
наук. Нельзя и перечислить чепуху, которой были заняты ученые этой
академии,- они как бы стремились перещеголять друг друга нелепостью своих
дел. Чего стоит хотя бы единственный пример: один лапутянский ученый всерьез
трудился над превращением невесть какой дряни в пищевые продукты.
Лапута - вымысел Джонатана Свифта. Роман о Гулливере написан еще в
восемнадцатом веке.
"Но дико видеть то же самое в наши дни, рядом с нами, в нашем городе! -
развязно восклицает автор фельетона.- Не надо ездить в Лапуту. Достаточно
зайти в университет, в лабораторию профессора Зберовского. Движимый воистину
загадочными побуждениями, этот профессор возродил нравы лапутянской
академии. У него не хватило пороху придумать что-нибудь свое, оригинальное;
он прямо пошел по стопам лапутян - в частности, того из них, который был
озабочен приготовлением якобы пищи. Из чего? Профессору Зберовскому неважно
из чего: из дерева, из воздуха, из дыма - лишь бы создать подобие научного
труда. Лишь бы простаки были одурачены. С какой целью, спрашивается, все это
предпринято Зберовским? Не затем ли, чтобы отвлечь внимание и средства от
действительных нужд народного хозяйства?.."
Этакая наглость!..
У Григория Ивановича частыми ударами забилось сердце. Будто острый
камень давит ему грудь - захотелось сбросить; он рывком ослабил галстук,
стягивающий воротник. Буквы прыгают перед глазами. Нет, какова наглость!
Публично! В газете! Как осмелился возмутительный писака?.. Оголтелая,
бессовестная клевета!..
Мелькнуло в мыслях: Христофор Колумб,- боится невежда открыто назвать
свое имя...
Фельетон заканчивался так:
"...Однако профессор Зберовский просчитался. Он забыл, что живет в
Советском Союзе, среди советских людей. А наши люди ему не позволят втирать
им очки - так же, как они ему не позволят перерабатывать государственные
средства в дым!"
4
Шаповалов приехал в самый разгар неприятностей, обильно хлынувших на
Зберовского.
Он пришел в кабинет Зберовского.
- А где ваша семья? - спросил Григорий Иванович.
- Они пока на вокзале. В комнате матери и ребенка.
- С вами вместе приехали?
- Вместе.
Зберовский сказал, что просит посидеть, подождать его несколько минут.
Накинул на плечи пальто и вышел из лаборатории.
Удачно: заведующий административной частью университета оказался у
себя. Он зашептал Зберовскому о том, как он сочувствует: до чего
распоясались газетчики, неприличный фельетон; разве нельзя было написать
помягче?.. Что? А, да, квартиру новому сотруднику! К сожалению, теперь он
ничего не может сделать. При всем желании... "Так вы же обещали, говорили -
приготовлена!" - "Все течет, все меняется, Григорий Иванович,- кто это
изрек: Гераклит Эфесский?" - "Зачем мне Гераклит Эфесский! У человека семья
на вокзале..." - Заведующий административной частью, любезно и непонятно
улыбаясь, лишь вздыхал да разводил руками.
А Шаповалов сидит в кабинете.
Вернувшись, Григорий Иванович как бы вскользь заметил, что с жилищем
временная неувязка ("Пустяки, не огорчайтесь, все очень скоро уладится!"), и
предложил тотчас же занять столовую в его собственной квартире. Уж как есть,
пусть супруга Шаповалова простит: не от него, не от Зберовского, зависело...
Сейчас они вызовут машину и вдвоем поедут на вокзал. Зоя Степановна будет
только рада гостям. Да чего смущаться: дело обыкновенное, житейское...
- Спасибо, нет, и ни за что! - уперся Шаповалов.
Не вовремя зазвонил телефон. Зберовский взял трубку. Это ректор спешно
его вызывает. Ненадолго - ну, самое большее, на четверть часа.
Теперь Шаповалов вышел из кабинета следом за Григорием Ивановичем. В
лабораторном зале с ним поздоровалась сотрудница. Он пытался вспомнить,
знаком ли с ней. А она сама подсказала:
- Меня зовут Лидия Романовна Черкашина.
Худощавое приятное лицо, чуть остроносое, подвижное; заметна проседь в
волосах; губы небрежно покрыты помадой, а природная линия губ резкая,
волевая. Глаза испытующе и умно смотрят:
- Как ваши первые впечатления на новом месте? - И она воскликнула: -
Честное слово, жаль Григория Ивановича... Он крепится, но ведь мы знаем
его - видим! Такие негодяи! Так незаслуженно!
- А что? - не понял Шаповалов.
- Ведь вы же к нам - работать, кажется?
- Работать, да.
Лидия Романовна помедлила, сдержанно взглянув.
Подошел еще один сотрудник. Тут Шаповалов впервые услышал о выступлении
местной газеты против Зберовского.
Немного погодя он, никому ничего не сказав, куда-то исчез. Потом
Григорий Иванович тщетно разыскивал его. Удивлялся: где Шаповалов?
Шаповалов же снова появился в лаборатории лишь к концу следующего дня.
Оказывается, он решил сам заняться своими жилищными делами. Не желая никого
обременять, он снял на окраине города комнату у частного застройщика.
Далековато, но зато его семья теперь полностью устроена, и вопрос этот в
дальнейшем Григория Ивановича пусть вообще не заботит.
В университетском отделе кадров кое-кто начал сомневаться: не время-де
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг