- Работайте, я не помешаю вам,- сказал Лисицын и сел, легко вспрыгнув,
на верстак.
С инструктором Галущенко у него были несколько особые взаимоотношения.
Когда спускались в шахту, в опасной обстановке подземной аварии, в
удушливом дыму, нередко под нависшей, полуобрушенной породой, Никанорыч не
отходил от Лисицына, становясь чем-то вроде его телохранителя и няньки.
Вероятно, не полагаясь на опытность нового штейгера, об этом позаботился
Терентьев. Так или иначе, но под землей в любой момент Лисицын рядом с собой
видел голову Галущенко, заключенную в шлем, похожий на рыцарский, и в
круглое слюдяное окошечко шлема на него смотрело то предостерегающее, то со
спокойным одобрением усатое лицо.
Сейчас Лисицын спросил:
- Хотите узнать интересную вещь?
Никанорыч, с достоинством улыбнувшись, повернулся к штейгеру. Это был
первый случай, когда молчаливый Поярков заговорил с членами спасательной
команды о чем-то неслужебном... А Лисицын принялся рассказывать, будто в
Петербурге он однажды лично встретился с одним ученым. Ученый этот пока
никому не известен, потому что труды его еще не обнародованы. Между тем
такой человек действительно живет в Петербурге и вот-вот кончает уже работу
неслыханной важности. Что даст его работа людям? Она важна именно для тех,
кто нуждается в хлебе. Труд его даст людям способ превращать обыкновенный
дым и воду, по желанию, либо в сахарный песок, либо в первоклассную
крахмальную муку. Собравшись сообща, люди сделают для себя приборы... И
дальше так получится: где-то в топке горит уголь, дым поступает в прибор, а
из прибора - успевай только, бери сколько надо пищевых продуктов!
Взгляд Лисицына был болезненно настороженным.
- Как вам такая идея? Нравится ли?
- Ишь ты! - сказал Галущенко и из вежливости покрутил головой. В душе
ему было неприятно, что Поярков верит во всякие небылицы. Он был о нем
лучшего мнения.
- А по-твоему как? - спросил Лисицын, посмотрев на Коржакова.
- Скажу вам, господин штегарь,- ответил Кержаков,- стало быть, выгода
прибавится хозяину. Расчет! - Глаза его стали озорными.- Уж чего тут, брат
ты мой: сахарные пироги пойдут в вагонах вместо угля с шахты.
Лисицын, словно поскучнев внезапно, спустился с верстака. Постоял
немного и заметил вслух как бы нехотя, что дело здесь вовсе не простое. Суть
в том, у кого будет преимущественное право владеть и пользоваться такими
приборами. Насколько ему известно, ученый намерен не передавать этого права
промышленникам.
- То ничего! - воскликнул Кержаков уже ему вдогонку.- Хозяин все
приборы купит!
Обход помещений спасательной станции Лисицын закончил в очень плохом
настроении.
Борьба тяжелая, неравная... Туманно, сумрачно, неясно вокруг. Кто-кто,
а уж он-то должен знать из логики событий своей жизни, что предприниматели
пойдут на любые крайности, что они скорей предпочтут уничтожить открытие,
чем допустят вольное и массовое производство углеводов. И в руках у
предпринимателей - сила. И справедливых прав людей перед напором этой силы
никакая юрисдикция не защищает.
Лисицын подумал: ему сейчас близка мечта о большом народном восстании,
которое прочно обеспечило бы всем минимум человеческих прав. Тогда и его
открытию путь стал бы свободен.
Теперь вспомнилось: перед тем как они распрощались на Дарьиной заимке,
Осадчий со страстью убеждал его, что революция в России скоро повторится и
закончится победой угнетенных,- говорил об этом так, словно это не мечта, а
неизбежно назревающее и закономерное.
Поглядев опять на привезенные из Киева стеклянные детали, Лисицын начал
перекладывать их на пол, обворачивать каждую бумагой и упаковывать в ящик,
всовывая в стружки. Надо, чтобы до поры до времени здесь чтонибудь по
нечаянности не разбилось.
Вдруг он круто поднялся.
Пусть будущая революция - мечта. Но чья же, собственно, она мечта?..
Сразу будто услышал грубую брань конвоиров, почувствовал на себе
кандалы и подкандальники. Тянутся колонны арестантов по этапам... Бредут по
берегам Волги, у Западной Двины, у Иртыша и Буга голодные, затравленные
люди - кто в лаптях, кто босиком, в лохмотьях. А что иное могут означать
бесчисленные стачки, забастовки, голоса протеста, которые перекатываются по
стране, не утихая?
Если суммировать в общий итог мечту миллионов, то здесь уже явно видны
предпосылки гигантского взрыва.
С точки зрения истории, это быстро наступит. С точки зрения живого
человека, вряд ли этого дождешься.
Сев у стола, Лисицын вздохнул.
Отчетливо донеслось: за его спиной в комнате что-то тоже негромко
вздохнуло.
Оказывается, дверь приоткрыта. На пороге стоит мальчик, по виду лет
семи, с черными торчащими вихрами, с загорелым, в веснушках лицом.
Мальчика - Лисицын знает - зовут Петькой; он приходится приемным сыном
хромому конюху Черепанову.
Петька случайно забрел в. здание станции. Никто ему не встретился,
никто не выгнал, как обычно его выгоняют отсюда. Он заглянул в одну из
комнат - нет никого, богатая койка, столик под скатертью. Пошел дальше и
остановился, зачарованный увиденным. В первый миг даже не заметил штейгера
Пояркова.
Перед Петькой - множество блестящего стекла: высокие стаканы и шары, то
приделанные друг к другу, то обвитые трубками, то просто трубки без шаров,
изогнутые так и этак. И все это сверкает, освещенное яркой лампочкой сбоку,
и тени от всего причудливые на стене.
Он стоял, держась за дверь. В его темных, широко открытых глазах -
любопытство, переходящее в испуг.
- Заходи смелей, голубчик. Гостем будешь! - ласково сказал Лисицын.
А Петька шарахнулся назад, и вот уже из коридора слышен дробный топот
его ног.
Как-то раз нечто сходное было возле конюшни: Лисицыну захотелось
завести с этим мальчиком беседу, погладить его по вихрастой голове. Он
подошел к нему. Петька же взглянул недоверчивым зверенышем, метнулся прочь.
Сейчас Лисицын проводил его грустной улыбкой. Неужели он совсем уж не
умеет разговаривать с детьми?..
Окна чуть запотели внизу. За окнами - тьма. Не видно ни голых ветвей,
ни заборов, что отделяют прилегающий сюда заброшенный закоулок сада от
служебного двора спасательной станции и от сада при особняке Терентьевых.
Словно пущенная в ход машина, Лисицын шагает по комнатам.
Во-первых, так: Осадчий все еще в Сибири - обстоятельство, о котором он
раньше не подумал. Обстоятельство крупнейшего значения! Если связаться с ним
хотя бы и по почте, с новой помощью Осадчего может быть разыскан Глебов и
круг каких-то надежных петербургских друзей. Во-вторых, вообще нельзя
мириться с нынешней своей оторванностью от большого мира. И надо как можно
скорей перейти в эмиграцию. Тот же Глебов либо новые петербургские друзья
наконец покажут ему тайную дорогу за границу, где у него будут развязаны
руки, где он станет встречаться с учеными. Тогда и заботу о судьбе открытия
с ним разделят многие другие - в России и повсюду.
Разговор должен быть начат по почте. На случай жандармской цензуры надо
очень осмотрительно выбрать свой обратный адрес. Пусть это будет: Харьков,
вокзал, до востребования. Но пусть Осадчий отвечает не Пояркову, а
анонимно - скажем, предъявителю рубля... Достав из кармана первую попавшуюся
в пальцы рублевую бумажку, Лисицын прочел на ней: номер ТЗ 800775. Затем уже
бережно вложил ее в паспорт. Эта мелкая бумажка для него теперь становится
чрезвычайно важным документом.
На следующий день он написал четыре письма. Одно - непосредственно
Осадчему, второе - Дарье для передачи Осадчему. Третье было адресовано в
Петербург, бывшему квартирному хозяину Глебова, с которым Глебов, кажется,
имел общие политические интересы. А последнее письмо предназначалось тете
Капочке. В нем среди теплых и спокойных фраз, скользящих мимо его
сегодняшней жизни, была и просьба: с помощью адвоката разыскать в Петербурге
Егора Егорыча, и если можно, то поддержать старика деньгами.
Свои письма Лисицын унес на железнодорожную станцию. Дождавшись поезда,
бросил их в ящик почтового вагона. Так на конвертах не будет печати, откуда
письма отправлены.
2
С начала службы здесь Лисицын принял на себя добровольную обязанность:
все анализы воздуха из рудников, что изредка производились на спасательной
станции, он взял в свои руки. Это у него не требовало много времени.
Раньше тем же делом занимался фельдшер. Аппарат для анализа воздуха
стоял когда-то в тесном помещении аптечки, расположенном возле кабинета
Терентьева. Лисицын сразу, как только поселился на спасательной, перенес
этот аппарат в свои комнаты - точнее говоря, в свою лабораторию.
Кое-кто из рядовых спасателей объяснял странное поведение штейгера
Пояркова именно анализами воздуха.
Однажды в аптечку зашел Кержаков.
- Чудно! - сказал он фельдшеру.- Позавчера три бутылки воздуха с
"Святого Андрея" привезли. Вы, Макар Осипыч,- тьфу, три бутылки! Чик-чик - и
готово. А штегарь парится там с ними, запершись, вторые сутки. Все вокруг
себя стекляшками заставил. Окна занавесил!..
Перед фельдшером лежала раскрытая книга. Книга называлась: "Злой гений
коварства".
Сам Макар Осипыч был молодым еще человеком, любителем читать о
приключениях, а приключения должны быть обязательно не похожими на правду:
чтобы ловкие грабители сбрасывали настигшего их сыщика с воздушного шара, а
сыщик живым и невредимым попадал прямо в печную трубу бандитского притона;
чтобы убитая графиня несла в руках свою собственную голову, а голова
явственно выговаривала имя убийцы. При этом Макар Осипыч особенно ценил
книжонки, написанные вычурным, кудреватым языком.
О себе он был высокого мнения. Судьба к нему несправедлива, но по сути
дела он ничем не хуже какого-нибудь Ника Картера или загадочного барона
Фиолетова.
И теперь, когда к нему пришел Кержаков, Макар Осипыч усмехнулся,
стараясь всем своим видом выразить побольше скепсиса и превосходства:
- Невзирая, что ты необразованный шахтер, даже и ты поколеблен
сомнениями. Но меня им не удастся вокруг пальца обвести! - Он понизил
голос.- Если ты так просишь у меня, я тебе втолкую в полном совершенстве, в
чем здесь главная пружина действия...
Поднявшись на ноги и как-то вдруг потеряв солидную позу, Макар Осипыч
на цыпочках прокрался к двери. Резко распахнув ее, высунулся из аптечки. И,
лишь только убедившись, что в коридоре его никто не подслушивает, зашептал,
снова повернув к Коржакову свое мелкое, с утиным носом лицо:
- Штейгер, он меня не любит за мою душевную прямоту... А воздух у
него - для отвода глаз. Под мнимым предлогом, якобы взял у меня аппарат для
анализа, сам секреты немецкой фирмы испытывает. Они с Терентьевым нашим
скоро будут в сокровенной тайне вырабатывать патроны... из едкого кали и
жести... Вопреки немецкой фирме... Ты слыхал такое слово - конкуренция? А
больше тебе ничего не скажу. Не нужно тебе знать, что кроме этого.
...Степь побелела от снега. С Донецкого кряжа дули холодные ветры,
наметали сугробы. В рудничном поселке снег очень быстро терял белизну:
тотчас покрывался слоем угольной пыли и копоти.
Иван Степанович с женой уехал на несколько дней погостить к своему
тестю. На эти дни хозяйкой в их квартире осталась тетя Шура, а хозяином на
спасательной станции - Лисицын.
Немногословный и требовательный, Лисицын поддерживал на станции строгий
порядок. Между тем заботы о станции почти не отвлекали его от собственного
лабораторного труда. Два-три раза в сутки он проходил по всем помещениям,
говорил, что надо сделать, дежурному инструктору, а на остальное время
запирался в своих комнатах.
В лаборатории он сейчас работал главным образом над вариантами нового -
бесхлорофилльного - способа приготовления активных зерен. Для опытов по
одному из вариантов ему нужна была не обязательно чистая, но в большом
количестве едкая щелочь. И он нередко брал себе в аппаратном зале побывавшие
в употреблении и не имеющие уже никакой ценности патроны. Принесет в
лабораторию патрон, взрежет жестяную оболочку и высыплет оттуда сколько надо
едкого кали.
У фельдшера на такие случаи был особый нюх. Едва Лисицын появится в
коридоре с еще целым или уже разрезанным патроном, как Макар Осипыч
приоткрывает дверь аптечки. Выглядывает из двери в коридор, вытянув шею. А
дверь у него открывается бесшумно: он тщательно следит за тем, чтобы дверные
петли были смазаны.
Наконец настал день, когда ожидалось возвращение Терентьевых.
Утром кто-то из спасателей постучался к Лисицыну:
- Там до вас немец приехал.
Лисицын вышел. Около кабинета Ивана Степановича стоял человек в шубе, с
желтым кожаным чемоданом в руке.
Догадавшись, что перед ним - агент фирмы, снабжающей спасательную
станцию дыхательными кислородными приборами, Лисицын напряг память и с
запинкой проговорил по-немецки:
- Я помощник заведующего станцией Поярков. Вы к нам - от фирмы
"Дрегер"?
- Да, вот именно, вы не ошиблись. Я - от фирмы "Дрегер". Зовут меня
инженер Готфрид Крумрайх,- ответил немец на вполне сносном русском языке.
Вероятно, он еще очень молод, но только не по годам раздобрел. Щеки его
словно налиты румянцем, а серые, чуть навыкате глаза ничего не выражают.
- Мне нужен лично господин Терентьев,- сказал он.
В этот миг из другого конца коридора Галущенко крикнул, что на
Русско-Бельгийском руднике пожар. По всему зданию покатился грохот тревоги.
На крыльце уже бьют в колокол, призывая резервную смену.
- Ждите вот здесь! - бросил немцу Лисицын.
И Крумрайх остался один.
Он огляделся, вошел в кабинет Терентьева, по-хозяйски поставил чемодан,
снял шубу.
3
- Безобразие! - возмутился Лисицын, приехав на Русско-Бельгийский
рудник.- Ведь люди у вас там - понимаете, люди!..
Речь шла о том, что при первых признаках пожара надо было повернуть всю
вентиляционную струю рудника в обратную сторону, а этого до сих пор не
сделали.
Объяснения Лисицыну давал здешний инженер, француз Рамбо.
- Не советую, господин штейгер, волноваться,- сказал он. Слегка
подчеркнул голосом: "господин штейгер" - штейгер, конечно, не инженер,
должен знать свое место.- Но ссориться давайте не будем. А повернуть струю
до вашего приезда - это означало бы сознательно умножить убытки от пожара.-
Рамбо изящным жестом показал на чертеж.- Извольте взглянуть: с этой
стороны - сухое крепление ствола. Крепление новое. На него мы недавно
затратили сорок две тысячи рублей.
Лисицын, гневно фыркнув, подхватил под руку Галущенко, побежал с ним в
здание шахтного вентилятора. Тут вместе с машинистом вентилятора они взялись
за блоки, передвинули огромные, как броневые плиты, заслонки - закрыли одни
воздушные каналы под полом здания, открыли другие. Струя пошла в обратном
направлении.
Через минуту, уже в своих похожих на скафандры шлемах, спасательная
команда спускалась в шахту.
Клеть стремительно скользила вниз. Снизу, ей навстречу, веял мутный
жаркий воздух. Запаха никто не чувствовал - под шлемами спасатели дышали
чистым кислородом. А аккумуляторные лампы освещали белый дым, и видно было,-
если присмотреться пристально, как он проносится мимо мелкими кудрявыми
спиралями.
Сидя в клети, Лисицын с ненавистью думал о французе: "Сорок две тысячи
ему... У-у, поганая трава!"
Пожар возник возле ствола шахты в подземной конюшне, где было сложено
несколько сот пудов прессованного сена. Сено загорелось, наверно, от
неисправных электрических проводов. Один конюх успел подняться наверх,
второй принялся выводить лошадей, но задохнулся вместе с ними.
Когда Лисицын подошел к конюшне, сквозь дым просвечивали языки пламени.
Горели бревна. Дальше, за конюшней, на пути к основным забоям шахты, огня не
было. Там нечему было гореть: выработки, высеченные в камне, прочно стояли
без крепления. Но именно туда, к местам, где в версте от конюшни работают
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг