Александр Петрович Луговской.
ДОЖДИ ЗЕМЛИ
Рассказ
Сочетание. Щемяще-невероятное. Из вырисовывающейся во мраке громады
музея, повисшей в осязаемых лучах прожекторов и струях дождя, доносится
чистый и печальный голос скрипки. Говорят, что скрипка рыдает.
Эта скрипка звала, звала кого-то дождем. Дождем безысходной печали.
Скамейка. Старинная деревянная скамья, окруженная мокрыми взъерошенными
кустами сирени.
Как называется этот дождь? Может, это дождь разлуки? Или вдохновения?
Или чистой и светлой грусти?
Дождь располагает к ней...
Дождь. Скрипка. Музей.
"Почему музей? Так давно..."
На края картины со всех сторон надвигается красный лениво клубящийся
туман. Все пропадает в нем. Остаются лишь удары капель о кровлю. Лавина
ударов. Голос скрипки тонет в ней.
"Это была Земля. Я бредил Землей. И музей. Музей на планете-музее.
Какая сильная боль..."
Пилот с трудом поднял налитые тяжелым металлом веки. "Как броневые
щиты". Движение, такое малое, далось нечеловеческим усилием. "Я бредил
Землей". А за этой мыслью - другая, еще не осознанная во всей ее простоте,
конкретная, как удар молотка: "Все. Конец".
Превозмогая бред, Пилот напрягся. До изнеможения.
Попытался открыть глаза. Сквозь мутно-красную пелену проступали
очертания искореженных останков пульта и торчащая из них круглая,
полуметровой толщины штанга. "Броня и пульт - словно шляпная картонка с
ломом",- свинцовые листы век снова упали на глаза. "Пробит низ грудной
клетки и живот, - равнодушно шевельнулась мысль,- скафандр, вспенив
герметик, сумел организовать лишь локальную блокаду вокруг инородного
тела... Не могу даже шевельнуть рукой, чтобы прекратить все это,--в глазах
Пилота запрыгали тысячи черных арлекинов.- Только бы не сойти с ума. Нельзя
мне..." Арлекины наконец растаяли, и человек, распятый в пилотском кресле,
уже не испытывал никаких чувств, кроме боли. Он удивлялся тому, что еще
жив. Жив при раздавленных внутренностях и раскрошенном позвоночнике.
Боль становилась нестерпимой и, одерживая верх над всеми остальными
чувствами, овладела сознанием. Вновь начинался бред. Бред как спасение.
И вновь мелодия дождя. Дождя как символа. Символа чего?
Он любил дожди в городах. В незнакомых, тихих и древних городах Земли.
Теплый, освещаемый старинным торшером уютный номер в гостинице, с
окном, почему-то всегда выходящим на вечерний проспект. (Просто всегда так
было?) Кровать, деревянный стол и бессмысленный телефон, по которому никто
никогда не позвонит. Разве какой-нибудь мальчишка, надеющийся на случайное
знакомство. А внизу, за окном,- троллейбусы, блестя влажными боками,
развозят последних пассажиров. Прохожие, идущие одиноко и группами. Почти
каждый несет над собой лакированную медузу зонта. Манящий неземной грустью
свет фонарей, и его отражение в черной реке мокрого асфальта... И вечер.
Ты никому не знаком и не нужен в этом городе. Щемящее, до сладкой
дурноты милое чувство непридуманного одиночества.
Города-музеи Земли. Он любил отдыхать там в межполетье. Один. Любил
настолько, насколько не любил прагматизм и модерн Системы. Именно там, на
Земле, были такие города, которые он называл городами отчуждения,
городами-аквариумами, ибо часто возникало чувство, будто за ближайшими
айсбергами домов его мир кончался. Словно за ними стояли толстые,
прозрачно-зеленые стены аквариумного стекла, которые отделяли этот вечерний
город, его, может быть, придуманный мир от вселенной, от всего суетного,
делового. Он...
"Но почему в третьем лице? Где, когда, с кем это было? Это далекое
близкое... Со мной".
Он осторожно вздохнул, и снова все его тело, каждый уголок сознания
наполнились густой аморфной болью.
Усилием воли, долго, несколько веков, Пилот поднимал веки. "Усилие
раба". На одном из осколков стеклянной коробки, бывшем жилище своего друга
муравья Кларнета, увидел его труп, замороженный пустотой. "Эк тебя, малыш".
И который уже раз уловил в наушниках ритмичное пощелкиванье. Как дождь по
кровле.
"Это опять они. Зачем они выводят меня из беспамятства? Почему нельзя
умереть спокойно? Да что им еще от меня нужно!" Силы оставили его. Веки,
тяжелые, как ножи гильотины, упали, закрыв глазам безотрадную картину
катастрофы. Однако спасительный бред не приходил.
Щелчки в наушниках сменились ровным успокаивающим фоном. Тихий женский
голос, очень знакомый, но ставший ненужным за эти века агонии, снова стал
вызывать его:
- Пилот! Пилот! Отвечайте! Ну отвечайте же! Пилот, не молчите...-
голос всхлипнул.
"Показалось. Где же я его слышал?"
- Мы исследовали ситуацию: при выполнении маневра выхода из зоны
задания Мозг не отключил генератор абсолютного вакуума. При переходе в
надпростраиство основание опорной штанги растворилось в нуль-зоне. В
результате штанга пробила защиту. Пилот! Пилот! Вы слышите нас? Отвечайте!
....Мы принимаем меры к оказанию помощи...
"К оказанию помощи трупу", - невесело подумалось человеку.
Пультовый хронометр, уцелевший, словно в насмешку, на краю разорванной
панели, показывал, что с момента катастрофы прошло тридцать девять минут
автономного времени.
"Интересно, как они стимулируют жизнь в том, что от меня осталось?" -
подумал Пилот, проваливаясь в беспамятство. Полу бред-полувоспоминания.
"Звездный Поиск" нашел чужой маяк. Корабль, автомат-исследователь,
выявил параметры его работы и заменил находку на аналогичный маяк Системы.
Оригинал же был доставлен на Базовую Станцию. Так было получено первое
прямое подтверждение существования иного разума. Человечество ликовало.
Каждый день сотнями рождались и умирали проекты и прожекты по
переустройству мира, по созданию Великого Кольца, собирались многочисленные
форумы седовласых ученых и юных друзей контакта.
Лишь одна организация не принимала участия в преждевременном торжестве
- "Звездный Поиск". Она без лишних реклам и шума мобилизовала лучших
пилотовразведчиков на поиски владельцев маяка... Менялись корабли. Менялись
люди на них. Лишь спустя четыре года ему, пилоту "Поиска-116", повезло.
Совершенно случайно,, выходя из пульсации, корабль пробил пространство в
непосредственной близости от "паутины". Это было явно искусственное
сооружение в виде гигантской сетки. Размеры его по примерной оценке
корабельного мозга приближались к окружности, очерчиваемой орбитой Урана.
Первый контакт. Древние фантастические романы: и сегодняшние
инструктивные разработки, которые должен знать наизусть каждый
пилот-разведчик, - ни то, ни другое не сбылось и не понадобилось. Просто
через тричетыре минуты после выхода из пульсации и обнаружения "паутины" он
уснул. Уснул в пилотском кресле. А когда проснулся - уже знал, что это Они,
знал их язык и даже знал, что эта "паутина" -"простейшее" приспособление
для структурной перестройки окрестных планетных систем. Знал, что их
технологической цивилизации почти девять тысяч лет. И понимал, что по
уровню развития ИНЫЕ (Пилот не нашел лучшего названия) ушли далеко вперед,
по сравнению с Системой. Он видел на пульте контрольные огни компьютеров. И
огни эти говорили ему, что контейнеры памяти наполнены новым знанием.
Знанием ИНЫХ. Корабельный мозг дисплеем показывал, что с его матриц снята
копия, которая даст ИНЫМ знания о Системе.
Пилот испугался обыденности контакта. Обыденности его окончания.
Собственно, все самое главное сделано, но что-то держало его здесь.
Интуиция подсказывала, что это не все. Что-то оставалось. В объемных
картинах, передаваемых ИНЫМИ, была почти невидимая надломленность. Может
быть, траур?.. А Пилот доверял интуиции.
У них были хорошие отношения.
Однажды к нему вошел один из них. (До планет, которые они населяли,
было около восьми световых минут.
И Пилота всегда удивляло, что они входили в рубку из кольцевого
коридора, словно жили здесь, на корабле.) Вошедший, старец по виду - именно
старец, а не старнк,- долго стоял в дверях, печально и пристально глядя на
Пилота. Так продолжалось не меньше пяти минут.
Только тогда старец опустил глаза и медленно поклонился. Чужой мир
прощался с человеком. Но человек понял уже, что этому миру, мудрому и
могучему, нужна помощь.
И он остановил старика. Просто, по-земному, взяв за Руку.
Разговор. Очень долгий, на языке многих миров, которому он научился у
них. Язык, всегда мажорный и искрящийся, стал языком печали. Они, сильные,
просили о помощи. О помощи, правда, такого рода, которую мог оказать в
середине двадцатого столетия абориген Центральной Африки летчику,
совершившему вынужденную посадку: "Эй, приятель, проверни винт!"
Электронный мозг не поможет там, где нужна кувалда. Пилоту надо было стать
инструментом этого мира.
Вопроса "да" или "нет" не существовало. Пилот знал о неизбежных
потерях в технике и большом риске. Однако отказаться не мог. Отказ нес
смерть этому кусочку Галактики, смерть в виде излучения, разрушающего атомы
газов.
Он был настоящий Пилот и не любил лишних разговоров. Характер.
Подготовился, стартовал. Далее - привычный, как будни, марш к цели.
И вот прошло сорок минут после выполнения работы.
Сейчас человек точно знал, что все было сделано правильно. Что
операция прошла удачно. Что их мир будет жить, Что контейнеры с информацией
вскоре прорвут пространство в районе Центральной базовой Станции. Знал
даже, что ему, может быть, поставят памятник в Аллее космонавтов.
Но все это никак не влияло на его желание. Ему сейчас хотелось лишь
одного - умереть. Смерть--избавление. Он работяга. Не герой. И он сделал
свою работу.
Лишь четыре сантиметра разделяют неповрежденную руку и красную кнопку
разгерметизации скафандра. "Я буду преодолевать их всю жизнь", - подумалось
ему в уже наступающем бреду.
Дождь?.. Нет, ливень. Мистерия непогоды. Ливень и темнота.
Всеохватная, как этот дождь. Два сиротливых фонаря, освещающих
пространство, ограниченное осязаемой тьмой: постройки и деревянный настил
пристани.
И все равно в этом непроницаемом дожде, во мраке чувствуется мощное
движение реки. Что несет она?
Все промокло. Насквозь. От старости до рождения.
И эти доски, и фонари, и даже вода в реке. Промок весь мир.
Взлелеянная дождем грусть. И ожидание. Ожидание чего-то светлого,
желанного. Мечты?.. Чего-то, что должно произойти неизбежно. Захватившее
настолько, что праздник непогоды становится личным.
Праздник? Да? Ожидание-праздник?
Теплоход возник сразу - из дождя и темноты прямо у причала. Как всегда
бывает ночью, осенью.
Трап. Соединяющая деревянная ниточка. И цепочка пассажиров. Насквозь
промокшие встречающие бросаются навстречу тем, кого ждали, и, продираясь
сквозь струи дождя, спешат в здание вокзала. Выходят последние. Неужели не
сбылось?.. Нет. В освещенном прямоугольнике выхода появляется маленький
беззащитный силуэт. Она.
Осторожные, как над пропастью, шаги по трапу. Глаза еще не привыкли к
темноте - проходит мимо.
- Эльф...
- Это ты... Ты здесь... - голос, знакомый, кажется, с детства:
радость, удивление и колокольчики. - ...Нет, это невозможно. Да! Я знала,
что ты... мы увидимся. Но слушай, ведь так не бывает...
Все ушли. Лишь двое мокнут в этом праздничном ливне. Праздник лишь для
них. Он надевает па нее свою промокшую до нитки штормовку. Бессмысленность,
напоенная нежностью. И путь к ее дому. Путь печали и печаль расставания. И
предчувствие, дарованное этим невозможным совпадением, этой фантастической
встречей, которой не должно было быть, но которая была.
- Пилот! Пилот! Соберите силы. Не поддавайтесь беспамятству. Мы пришли
к решению. Необходимо ваше...
Дорога. Обычная грунтовая дорога середины двадцатого века. И два
человека, шагающих по полосе гравия между стенами деревьев. Два человека,
сопровождаемые безысходностью расставания. Необходимость. Временная, но
печальная.
- Эльф, подари мне что-нибудь на память. Что-нибудь осязаемое.
Ее глаза. Растерянные, готовые заплакать.
- У меня ничего нет. - И снова шаги. И рука в руке.
Руки трепетные, боящиеся друг друга. Но все-таки ищущие это запретное
прикосновение.
- Эльф... Подними камень.
- Вот...
- Подари его мне, - камень, нагревшийся за день, переходит в его руку,
- где бы я ни был - он со мной. Помни. Всегда со мной. Он символ.
И снова шаги. И рука в руке. Руки трепетные, ищущие. Ищущие... Что?
Символ чего? ...Это любовь?
Это дорога. Традцатикилометровая лента из камня и песка. Километры.
Лишь тридцать. И его путь печалипуть назад.
Опять где-то по кровле стучит дождь. Каждый удар капли - боль. Это
снова они.
- Пилот, Пилот! Отвечайте!.. Мы можем перебросить вас на одну из
Странных планет. В прошлом эта планетная группа была исследована
автоматами. Вскоре ее посещения были запрещены Советом Пространства.
Причины: каждая из Странных представляет собой единую замкнутую систему,
наделенную интеллектом. То есть каждая из них - своеобразный разумный
организм. Любое другое разумное существо, попавшее туда, уже никогда не
может покинуть планету, что обусловливается комплексом одиночества,
присущим любой из них. Пилот, понимаете: одиночество порождает тягу к
любому разумному.
Если хотите - гипертрофированное материнство. Планета, используя
неограниченные внутренние возможности, приведет ваш организм в порядок. Но
уже никогда не отпустит. Решайтесь, Пилот. Это единственный шанс. У вас на
размышление есть лишь двадцать минут по шкале Системы. Пилот, вы слышите
нас?..
"Как много они говорят. О чем? - Глаза человека, полные равнодушной
безнадежности, смотрели в пространство перед собой. - Где найти те силы,
которые помогли бы разжать зубы и выдохнуть единственное слово. Короткое и
безысходное. Камера-одиночка размером с планету... И на всю жизнь? Нет..."
- мысли были тяжелы, как стационарные шасси корабля. Они не могли
обратиться в сигнал, который дошел бы до ИНЫХ. Губы, замершие сорок с
лишним минут назад в конвульсивной гримасе, не шелохнулись. Пилот
чувствовал приближение беспамятства. И последняя, ускользающая в красную
пелену мысль: "Я брежу Землей, прошлым. Это страшнее". Он боялся
последнего, самого грустного воспоминания.
Надрывное, распирающее берега гудение.!. Пароходы, и они стонут от
боли? Над причалом и городом смертельным саваном повисла раздирающая горло
сушь капли влаги. Вот она, вода, сухим стеклянным зеркалом опоясывает
причал. Желанная и недоступная. И разовая туча, висящая над закатом. Туча,
из которой не пррльется дождь. А может, не розовая? Кровавая? Она уходит.
Сначала ушли глаза. Говорят, что всегда сначала уходят глаза. Руки, теплые
и трепетные, словно крылья дикой птицы, еще здесь. Но глаза уже ушли.
Прозрачная холодная стена. Разделяет. Попробуй верни.
- Не смотри на меня так. Слышишь, не смотри,она кладет ладонь на его
лицо, - у тебя глаза, как у привязанной собаки. Пойми, не могу иначе. Мне
тоже больно... Милый, родной человек. Я люблю тебя, слышишь? Если бы ты
знал. Прости... Мы все равно не будем вместе,- она опустила глаза.
А он не мог говорить. Он шептал:
- Эльф, не надо, не уходи...--и эхо.
Отчаяние. Куда только оно не ведет! Его привело на курсы "Звездного
Поиска". Потом в пространство. Здесь, в дальнем космосе, далеко от людей,
он пытался все забыть. Забыть, как она не прощала ожидания, ревновала к
работе и радовалась, тщательно скрывая, его неудачам.
Забыть, как она говорила: "Ты непонятный человек. Носишься по свету за
своими облаками и тучами, ловишь их дождинки и совсем забываешь про то, что
у тебя есть я", - не понимая, что всю свою жизнь, с ее удачами и неудачами,
он посвящал ей, единственной. И наконец, стереть из памяти того, третьего,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг