поднималась, и я слышал тихий свист его дыхания.
- Вы не правы шеф, - негромко сказал я. - Все-таки вы не правы. Будь я
и в самом деле темным, то не стал бы рисковать. Я бы вас убил. А потом, лежа
на диване, спокойно дождался рассвета, попивая ваш же чаёк... Я не с тьмой.
"Но и не со светом, - безмолвно возразил шеф, - потому что, будь ты со
светом, ты бы не влип в эту дурную ситуацию".
И я не нашел, чем ему возразить.
Шеф был прав.
Тогда кто же я? Почему я?
Зачем я?
На ощупь отомкнув многочисленные запоры, я беззвучной тенью выскользнул
из квартиры. И вздрогнул, услышав раскатистый щелчок запирающегося замка.
Вообще-то дверь можно было не запирать, а просто прикрыть, но сейчас не то
время, чтобы спать с открытыми дверями... Да и когда оно было, "то" время?
Разве что только в саду эдемском. Но тогда человечество просто не
успело еще изобрести замки.
* * *
Ночь всегда сменяется утром, а утро - днем. Этот порядок установлен
Господом еще до появления человека и наверняка сохранится после его
уничтожения. Ночь - утро - день - вечер. И опять ночь. Так было всегда. Так
будет всегда. Никаких исключений.
Во всяком случае, сегодня их точно не ожидалось.
Ночь - утро - день... Два часа дня.
В два часа дня я неторопливо шел по городской улице, позволяя текущему
по тротуару реденькому людскому потоку нести себя, куда ему вздумается.
Бродил я так уже довольно долго - чуть ли не с самого утра. Понимал ведь,
что меня ищут, что очнувшийся шеф уже позвонил-таки по трем девяткам и,
посадив на мой хвост инквизиторов, наверняка поднимает сейчас на ноги
Управление. Понимал, что, шляясь здесь и бестолково любуясь прекрасно
знакомой мне архитектурой, совершаю форменную глупость. Но все равно ходил.
Почему бы и нет, если уж мне так хочется попасть в подвалы
инквизиторов? В конце концов, каждый сходит с ума по-своему.
Вот я, наверное, уже сошел...
Дом. Красивый, ухоженный... четыре да пять... девятиэтажный.
Притулившаяся сбоку церковь, одна из многих десятков, украшающих наш город.
Еще один дом напротив. Тоже красивый, с лепниной. Спрятавшееся за
стеклянными окнами-витринами кафе. То самое судьбоносное кафе, в котором я в
прошлый раз говорил с Еременко, прежде чем с головой нырнуть в омут
неповиновения и ереси.
Может быть, стоит зайти? Просто зайти, и все.
Я вздохнул. Перешел улицу. Толкнул слабо скрипнувшую дверь... и, первым
делом окинув взглядом помещение, вздрогнул.
За моим любимым угловым столиком, укрывшись от посторонних глаз
туманным веером спокойствия и внешнего безразличия, сидела женщина. Сидела
и, чуть прищурившись, смотрела, на меня. А за ее спиной мраморно-белыми
статуями застыли две человеческие фигуры с вышитыми на рясах крестами:
золотистым и черным. Неподкупные телохранители, верные стражи, цепные псы,
оберегающие свою хозяйку от всех и всяческих неприятностей... Хотя на самом
деле я не думаю, что конкретно эта женщина нуждалась в охране.
Тонкая сухонькая ручка поднялась и ласково поманила меня. И, будучи не
в силах противиться, на деревянных негнущихся ногах я шагнул к столику.
- Я знала, что ты придешь, - негромко сказала женщина. И, указывая на
стоящий напротив стул, все так же тихо добавила. - Садись.
Я медленно кивнул, послушно пододвинул стул и сел. А потом поднял
голову и, постаравшись не вздрогнуть, встретился глазами с
всепонимающе-спокойным взглядом Матери Ефросиний.
Говорят, глаза - зеркало души. Так говорят, и я в это верю... Только в
чью душу я сейчас смотрел, видя там бесконечно холодные и острые кристаллики
льда? В душу простой смертной женщины Матери Ефросиний или через нее в душу
самого Бога?
А еще, я очень хотел бы знать, что видит в моих глазах она.
- В тебе поднимает голову тьма. - Мать Евфросиния едва заметно покачала
головой. Маленькая седовласая женщина, преисполненная холодным заревом не
принадлежащей этому миру силы. - Ты не хочешь этому верить, ты не можешь это
принять, но тем не менее твой путь фактически уже предопределен. И он не
ведет к свету... Я вижу, что сейчас ты вряд ли способен воспринять мои
слова. Но я все равно буду говорить, обращаясь к той крупице божественного
света, которая, я надеюсь, все еще теплится в глубине твоей души.
- Да, - я сдержано кивнул. - Теплится. В моей душе теплится. А вот в
душах Темки Петухова, Сереги Лучкина, Егора Калицкого, Эдгара Рязанова и еще
многих-многих моих коллег - уже нет. Да и сами-то души их теперь никто не
ведает где-то ли у Господа в раю, то ли у Дьявола на зубах... Так что вы
хотите сказать мне, святая мать? Зачем вы меня ждали?.. А ведь вы ждали, не
так ли?
- Ждала, - спокойно подтвердила Мать Евфросиния, ничуть не
впечатлившись прозвучавшим в моих словах вызовом.
- Зачем? Чтобы подготовить засаду, задержать, бросить в подвал?
Я понимал, что если бы засада в самом деле была, то меня давно уже
повязали. И вряд ли сопровождающие святую церковники пялились на меня столь
удивленно.
Скорее всего, Мать Евфросиния просто пожелала навестить это кафе,
никого не поставив в известность относительно целей визита. Вот только,
скрывая свое потрясение, я не мог удержаться от гневных выпадов в ее
адрес... Или это за меня говорила набирающая во мне силу тьма?
- Чтобы спросить, что ты собираешься делать, Алексей. Всего лишь чтобы
спросить... и посоветовать, как можно лучше обдумать выбор своего пути.
Потому что, если ты ошибешься, все мы - ты, я, твои коллеги, горожане...
весь мир - рискуем оказаться в пасти Князя Тьмы.
Я ничего не понял и потому счел за лучшее пока помолчать. Только вновь
поднял голову и встретился с холодным льдом в глазах святой матери.
- Все оказалось еще сложнее, чем мы думали. Волна Господней силы
по-прежнему набирает мощь. День Гнева приближается, и мы уже ни в чем не
можем быть уверены. Сейчас не время необдуманных решений. Я прошу тебя,
Алексей, пойти со мной и обговорить...
Так. Все ясно.
- Мать, - до боли вцепившись ладонями в края стола, я резко подался
вперед. - Мать, вы - святая женщина, вы ближе всего к Богу. Если вы не
знаете, то на всей земле, наверное, этого не знает вообще никто. Давайте я
задам вам вопрос. Только один вопрос, состоящий всего из одного слова. Если
вы ответите... тогда я соглашусь с вами, сдамся на милость инквизиции,
расскажу все, что знаю, сделаю все, что вы от меня хотите. А потом уйду в
монастырь и до самого конца света денно и нощно буду замаливать свои грехи.
Только ответьте мне, всего на один-единственный вопрос...
Мать Евфросиния молча смотрела на меня. И колючий лед в ее глазах
безжалостно кромсал мои натянутые как струна нервы. Вот только я знал, что
сейчас этот лед против меня бессилен.
- Ответьте мне, Мать. Ответьте, если можете... Только, прошу вас, не
надо пустых слов вроде: "такова воля Божья" или "пути Господни
неисповедимы". Я понимаю: смертным понять Всевышнего не дано, но неужели мы
не можем хотя бы попытаться? Неужели мы должны послушно идти на заклание и
даже не поинтересоваться, для какой цели или ради какой прихоти Создатель
решил стереть нас с лика планеты?
Молчание. Только спокойный поблескивающий неземным холодом взгляд.
- Зачем?.. Зачем тот, кто в Писании является высшей мерой добра, хочет
нас уничтожить? Или в его понимании это тоже есть добро?.. Так в гробу я
видывал такое добро! Мне оно даром не нужно. И, полагаю, большинству людей
тоже.
Стоящие за спиной святой матери парни в белых рясах неуверенно
переминались с ноги на ногу. И если тот из них, что носил вышитый на груди
золотой крест, выглядел если и неуверенным, но все же более или менее
спокойным, то чернокрестник давно уже поглядывал на меня, как на человека,
которому в ближайшее же время непременно предстоит совершить визит в
инквизиторские подвалы.
Я понимал, что своими словами подписываю себе приговор. Все понимал. Но
тем не менее продолжал говорить, безжалостно швыряя в колючий синий лед все
новые и новые обвинения.
- Почему, Мать? Почему этот мир так жесток? Ведь он создан тем, кто по
определению добр и благодатен. И не надо оправдываться, что, мол, все зло
идет от людей и только от людей. Нет. Не от людей. И даже не из нижнего
мира, который, по сути, есть не что иное, как концентрированное зло в чистом
виде. Нет. Земля, как и небеса, как и Ад, созданы волей Господа, не иначе. И
даже сам Владыка Тьмы - тоже его порождение. Так где же мы должны искать
первоисточник всех наших страданий?
Я продолжал, распаляясь все сильнее и сильнее.
- Я могу видеть действия человечества: они примитивны, эгоистичны и
подчас откровенно порочны. Но они понятны. Я могу также понять Люцифера,
который заботится об этом мире куда больше, чем его извечный соперник. Его
мотивы еще более просты и незатейливы: Отец Лжи действует, как затаившийся в
подлеске волк, который время от времени атакует и вытаскивает из
человеческого стада пару-тройку паршивых овец, чтобы набить себе брюхо. Это
жестоко, мерзко, но, по крайней мере, объяснимо и в чем-то даже полезно...
Но волк никогда не станет вырезать все стадо подчистую, потому что тогда он
и сам умрет от голода. Тогда зачем это пастуху? Я не понимаю... Мать... - Я
медленно опустил голову, будучи больше не в силах терпеть режущее
прикосновение острых как бритва осколков синего льда. - Пожалуйста,
объясните мне, Мать. Я не понимаю... Я не знаю, что делать. Не знаю, какой
путь правильный... Я...
Я замолчал, не поднимая головы и невидящими глазами разглядывая
неровные, коротко обрезанные ногти на своих по самые локти вымазанных в
крови руках. И пусть эта кровь не видна чужому глазу, я все равно знал, что
она есть.
Она есть...
Больно. Очень больно, когда все мечты, все желания и надежды вдребезги
разлетаются о холодные, безразличные ко всему живому и неживому глыбы льда.
И неважно, какого цвета этот лед. Черный или синий. Это все равно больно.
Все. Я был опустошен, выжат как лимон, раздавлен. Я был готов признать
свое поражение, был готов почувствовать опускающиеся мне на плечи чужие
руки, которые поволокут меня на улицу, где - никаких сомнений - меня уже
будет ждать машина со знакомой всем и каждому в этом городе эмблемой на
борту. И нельзя было сказать, что я этого не заслужил - все было честно.
"Зло должно быть уничтожено" - таково неизменное правило инквизиции. Сейчас
это зло кроется во мне, значит...
Это неизбежно. За те слова, что я сейчас здесь произнес, наказание
может быть только одно...
Я даже не стану сопротивляться...
Я устал... Я больше не могу...
Пусть будет то, что будет...
Тонкая сухонькая ладонь мягко опустилась на мою голову, скользнула по
коротко стриженным волосам в извечном жесте благословения. Ничего не
понимая, я вскинул голову и успел заметить, как удивленно переглянулись
стоящие за спиной Матери Ефросиний церковник и инквизитор. А потом... Потом
я встретился взглядом с глазами живой святой. И утонул в них.
Никакого льда. Только безбрежное море ласкового тепла и света.
- Благословляю тебя, сын мой, - негромко проговорила настоятельница. -
Да будет Господь милостив к твоей душе. Теперь я понимаю...
Я молча хлопал глазами, все еще будучи не в силах опомниться.
- В тебе слишком много тьмы, Алеша. Но и света немало. Добро и зло
борются в твоей душе. И это хорошо, потому что означает, что душа твоя еще
не мертва, не закостенела в отрицании всего и вся. Она истекает кровью и
болью, мечется, ищет путь, который способен вывести ее к истине. Она даже
готова впустить в себя тьму, лишь бы только обрести путеводную ниточку, лишь
бы увидеть смысл и цель в своем существовании, не зная, что и то и другое
уже заключено в ней самой.
Подавившись ставшим внезапно сухим и горячим воздухом, я смог выдавить
из себя только жалкое:
- Что?.. Что это значит?
На лице Матери Ефросиний появилась улыбка. Обычная, ничего не
обозначающая улыбка, которая тем не менее каким-то волшебным образом разом
превратила живую святую в обычную пожилую женщину, мудрую и все понимающую.
- Только там, где встречаются свет и тьма, в точке соприкосновения
верхнего и нижнего миров, рождается подлинная сила. Та самая исконно
человеческая сила, которой не способны одарить тебя ни Отец Лжи, ни даже сам
Господь Всемогущий. В тебе эта сила есть. И, может быть, это даже правильно,
что именно тебе предназначено свыше судить этот мир... Ты, Алеша, по крайней
мере, сможешь быть объективным. Я - не смогу, и этот прохвост Еременко тоже
не сможет. Но ты сможешь, потому что ты, Алеша... ты - человек.
- Вы знаете Еременко?.. - потрясенно спросил я, кое-как сфокусировав
взгляд. - Но... Он ведь...
Опираясь на стол, Мать Евфросиния тяжело поднялась на ноги, бросив
недовольный взгляд на своих спутников, которые, спохватившись, тут же
бережно поддержали ее под руки.
- Единственно, что меня гнетет, Алеша: в тебе слишком мало веры. Ты
смущен, потерян, разочарован. Ты больше не веришь в бесконечное Божье
милосердие. А ведь это то, что может спасти не только тебя, но и всех нас.
Это то, что поможет тебе сделать правильный выбор.
Опираясь на руку гордо поддерживающего ее священника, святая мать
медленно шагнула к двери. Обычная старая женщина, каких много на городских
улицах.
Вот только в глазах ее вновь уже появлялись первые кристаллики колючего
льда.
- И все-таки я, пожалуй, рискну, позволив тебе самому принять решение.
Иди, Алеша. И пусть Свет Господень всегда будет в твоей душе.
Мать Евфросиния в сопровождении двух своих не то телохранителей, не то
прислужников медленно двинулась в сторону выхода. Причем было заметно, что
прислужники были не очень-то довольны принятым ею решением. Держались они
напряженно и все время косились в мою сторону. А когда настоятельница уже
подходила к двери, я услышал приглушенный шепот склонившегося к ее уху
инквизитора:. - Но, Мать, мы не можем его вот так отпустить. Быть может, мне
следует...
- Нет. Тебе не следует ничего, - даже не подумав понизить голос,
сказала Мать Евфросиния, заставив инквизитора подскочить как ужаленного. И
продолжила уже гораздо тише. Только вот я все равно ее слышал... А может
быть, она на это и рассчитывала? - Все, что надо, я уже сделала. Не хватало
еще лишить мессию его последнего последователя. Как ты думаешь, сможет ли он
исполнить предначертанное в одиночестве? По мне, так лучше уж плохой
служитель, чем никакого.
Инквизитор отпрянул и в ужасе вновь взглянул на меня. Сухонькая ручка
Матери Ефросиний толкнула чуть слышно скрипнувшую дверь.
- Мать... - Я вздрогнул, когда она спокойно обернулась, и меня вновь
укололи быстро-быстро застывающие в ее глазах иглы синего льда. - Кто я?
Несколько минут живая святая молчала, склонив голову набок и грустно
глядя на меня. А когда она наконец ответила, я едва не свалился со стула:
- Ты апостол, Алексей. Апостол грядущего мессии. Тот, кому назначено
хранить его до тех пор, пока не будет выполнена цель его прихода на землю, а
позднее донести до людей его слово.
- А кто?.. - Я так и не договорил. Но она поняла.
- Не знаю. Пока не знаю... - И добавила так тихо, что я не понял, то ли
расслышал эти слова, то ли прочитал их по губам: - И боюсь, что узнаю, когда
будет уже слишком поздно.
- А остальные... - я нервно сглотнул, - остальные апостолы. Кто они?
- Боюсь, они не смогут тебе помочь, - устало ответила святая женщина. -
Они все уже мертвы... Нашей глупостью и происками Дьявола. Ты - последний.
Она вздохнула и добавила:
- Предпоследним был Валерий Данилов из Оренбурга... Его ты упокоил на
прошлой неделе.
Дверь вновь тихо скрипнула, но теперь уже закрываясь. В полупустом кафе
воцарилась абсолютная тишина. Все посетители пялились на меня. Они не могли
не узнать Мать Евфросинию и не могли не услышать наш разговор - по крайней
мере, его последнюю часть. И теперь они смотрели на меня. Потрясенно
смотрели. Одна средних лет дамочка уже нервно теребила трубку мобильного
телефона. Наверное, ужасно хотелось позвонить подруге и первой сообщить ей
сногсшибательную новость. Но она не решалась нарушить тишину, особенно в
присутствии не кого-нибудь, а...
Апостол...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг