Прим. I. Переселенцам гарантируется предоставление рабочей силы из
расчёта 2 килограмма пшеницы или хлебных семян за 24 по земному счету
рабочего дня.
Прим. II. Переселенцам гарантируется неприкосновенность их политического
устройства...
Пузявич, узнав об этом, прослезился и поднёс Луфадуку трёхцветную
розетку, а Кошкодавов с необыкновенной серьёзностью поцеловал лорда
Стьюпида.
-- Вашей твёрдости не забудет русская нация.
По парафировании договора Луфадук намеревается вылететь за
правительственными делегатами, а соглашение между ним и лордом Стьюпидом
немедленно передано по телеграфу.
Лорд Стьюпид с довольной физиономией пожал руку (жест, наконец, привитый
на Марсе) марсианина, причём оное довольное выражение можно объяснить лёгким
движением кишечника, крайне нерасторопной части организма лорда Стьюпида.
11. Философия лопнувших сейфов
К вечеру шестого дня пребывания на острове Ковбоев, справедливо
предполагая, что Ирена может заскучать на неблещущем особыми внешними
данными островке, не говоря уже о простом отсутствии мест развлечений, решил
её чем-нибудь позабавить, кроме собирания ракушек с долговязым лордом.
-- Пойдёмте, полюбуемся ихтиозаврами. -- На недоумевающе-вопросительный
взор Ирены Ковбоев показал ей в сторону эмигрантов, с высокого камня
забросивших удочки в море.
Пузявич вскочил и галантно пододвинул плосикй камень, предлагая
подошедшей Ирене сесть. Солодея, как всегда, в обществе хорошенькой
француженки, Пузявич расторопно нёс всевозможный вздор
застольно-гостино-пикникового характера на смеси английского с французским.
В этом отношении надо отдать справедливость тому же Кошкодавову, весьма
порядочно знавшему оба языка и употреблявшего их обыкновенно в розницу.
Варсонофий сидел, мрачно подпершись руками и прострационно глядя на
поплавок.
-- А-а! Господи! Ковбоев!.. -- воскликнул он, обернувшись. -- Есть ещё
хоть русская душа, на лоно которой можно горечь излить!
Ковбоев поморщился. Излитие кошкодавовой горечи его мало устраивало.
Ирена с любопытством взглянула на рыбака.
-- Вы что думаете, Ковбоев, легко это всё? Нет! Это вот где!
(Сокрушительный удар кулаком в рёберную клетку.) Я чистокровный русский
дворянин! Я не какой-нибудь там Пузявич (благо сей последний отошёл с
Иреной); пусть он тоже дворянин, да что в этом. Полячок! Сплошной мешок,
набитый самолюбием! Он и хорохорится-то неправдоподобно. Разве так говорят
истинно русские: "ещё русска не сгинела!"? Это вместо пороха-то в
пороховницах? Нет, нет! Вот возьмите, -- что есть такое эмигранчество? Вы
скажете: два миллиона душ? Э-э, нет! Миллион -- явно недостойных. Несть
судии могущего козлищ отсортировать! А мы терпи, выноси всё на своих плечах!
Непокорства много, бунтовщичества! -- Кошкодавов уронил иерейскую слезу. --
Взять, с позволения сказать, Николая Николаевича! Без малого -- бомбист! Его
величество, императора Кирилла, обозвал слюнтяем! Слюнтяем!.. А! Не зря,
видно, его на Кавказ в своё время ссылали, вот и Кирилл Владимирович на него
свою немилость простёр, -- доведётся ему где-нибудь в Висбадене доживать, а
чтоб по части престола -- и не моги! Вот перелетим сюда мы, достойные, так
вы думаете, на том и кончится? Ой, батюшки, ещё какая фильтрация-то пойдёт!
Вы думаете, монархия это -- статус-кво? Чорта-с-два! Эвольвента кривой и та
правильнее! Кто полетит: ясно, возьмут от банковских правленцев списки
заграничных вкладчиков в дореволюционное время и их, как кадровых людей, в
первую очередь! Потом -- имеющих ордена, о! это великая штука -- орден!
Вдохновение! Порыв! Иному за семьдесят -- ленту через плечо, ого! Землю
роет! Да-cl Там же следует корпус жандармов! Ну, как без них в новом месте?
Невозможно. Ведь неизвестно, что человек в голове-то провозит! Обо всём
подумай, умом пораскинь. Я бы сам... Ой! Извините! Клюёт... Эк, ведь я
заболтался!.. Казимир! Каз-зимир!.. Друг сердечный, Ковбоев, сделайте
милость, пошлите его, да скажите, чтоб крючочек новый принёс.
12. Разжёванный буржуй
Одним из краеугольных камней англо-саксонского темперамента является
ощущение жизни через культ home'а.
В это идеально-собирательное понятие втиснуто всё: обеспеченность,
домашний очаг, длиннозубая супруга, каминная решётка, тёплая уборная,
геморрой, разведение кроликов и внешняя политика... Этот портативный багаж
англо-саксы переволокли в Америку, и там понятие home'а вылилось в виде
чековой книжки, из которой можно выписать и супругу желаемой масти, и герань
на окна, и отчёты о действиях государственного департамента, в общем весь
комплекс американского мещанского счастья. Падкие на масштабы американцы
утвердили понятие home'а в беспредельных национальных рамках.
Ирена без труда сделала подобное заключение из методической речи Генри.
Якобы увлекаясь рыбной ловлей, при помощи галантно предложенных
Пузявичем удочек, Ирена и Генри удалились на достаточно приличное
расстояние.
Беспокойные движения Генри, унылые взоры и разнообразные горловые
эффекты и спазмы, а также исключительность их положения вообще привели к
тому, что Генри выдавил из себя объёмистую речь на тему "Уют и нас двое",
имевшую прямым намерением расшатать принципиальные устои Синдиката
Холостяков.
Генри был тщательно побрит, закат был на своём месте, слова пригнаны как
части фордовского автомобиля, и всё же, несмотря на то, что пожатие
пильмсовой руки в местах патетического характера (с вами!., и т.д.)
доставляло Ирене явное удовольствие и даже на щеках её гастролировал,
несколько отступающий от повседневного, румянец -- ей было скучно.
Скучно, безмерно скучно!
Все эти тщательно обеспеченные дни, яхты, загородные поездки,
возможность примкнуть к кругам Белого Дома показались ей такими унылыми, как
русскому продовольственная карточка в девятнадцатом году.
И пусть лирика в ложных тонах затопила их прижавшиеся друг к другу
фигуры, пусть тщательно подобранный в смысле реквизита и бутафории пейзаж
сгонял мысли как стадо баранов к одной точке, всё ж таки белокурая головка
Ирены не достигла широкого плеча Генри. Она увидела бритый, слегка
вздрагивавший подбородок Генри в просящей близости от своего лица, спокойно
заглянула в его глаза, в своей серой влаге нёсшие небоскрёбное
самодовольство, почему-то подумала о фейерверке и огнях Мулен-Руж, в её
памяти, щекотнув приятно, мелькнула бородатая, весёлая физиономия Годара, и
она твёрдо сняла руку Генри со своей, встала и поправила волосы.
13. Сюжетный смерч с теоретическим объяснением
Не нужно никогда путать роман с опереткой.
Насколько известно, побудительные причины развития опереточного действия
(зачастую вопреки здравому смыслу) лежат вне авторской компетенции.
Тут выступают, что называется, факторы довлеющего характера:
снисходительность публики, нежелание затягивать время и утомлять
исполнителей. Роман категорически опускает эти требования. Книгу всегда
можно положить корешком кверху или заложить пальцем (трюк, который себе не
позволит с партитурой самый утомлённый телодвижениями дирижёр), мерилом
добросовестности или заинтересованности автора являются печатные листы,
фактор, коим надлежит пользоваться с наивозможной тактичностью.
Под свежим впечатлением этих положений предлагается снисходительно
поверить, что, как и политический межеумок Ковбоев, так и правдоподобно
(правда, персонально к Годару) расположенная Ирена сделались жертвой
злокозненной агитации французских коммунистов, -- беглых каторжников и
вообще бунтовщиков.
Ирена не предупредила Ковбоева, что она, вынужденная обстоятельствами,
не столь логического, сколь специального характера, выболтала своим землякам
истинную окраску дела, затеянного синдикатом... Она не знала, что после её
ухода Пулю дико хохотал над Годаром, сидевшим на песке, как ушибленный
крабб.
-- Э! Какова штучка, брат? Ха-ха-ха... Это она называет предприятием! Да
ведь это же сущее...
-- Замолчи! -- обрывает Годар, -- вот придёт, я выложу свои взгляды.
-- Ты что: согласишься? Согласишься быть каким-то марсианином? Тебе, я
вижу, нравится полумиллионный гонорар.
-- У тебя несомненные признаки старости, Пулю! Ты глупеешь, --
раздражённо ответил Годар. -- Ты думаешь, если мы вообще выберемся отсюда,
привезя миллион долларов в нашу партийную кассу, это будет уж так плохо? А
что касается этих буржуев, так пусть они грызутся между собой...
В достаточно плотных сумерках прозвучали крамольные слова, тёплой росой
проползли по щекам слёзы осмысляющего вещи Ковбоева, безвольное рукопожатие
Иреной крепкой и широкой руки Годара уплотнили возникшую симпатию, -- в
общем произошло событие, разрушившее паразитическое существование Синдиката
Холостяков.
Не стоит заниматься тщательным исследованием переживаний Ирены и
Козбоева до, во время и после речи Годара, -- достаточно того, что отмечено
самое достижение таковой.
В своей основе Ирена никогда не была буржуазкой, было бы опрометчиво
утверждать, что она стала ярой социалисткой и т.д. Здесь, хвала судьбе, --
роман, а не оперетка, и потому можно принять только чисто логические
положения. Восторженная, энергичная и отчасти влюблённая девушка повела себя
абсолютно без предрассудков, а этого вполне достаточно.
Несмотря на свои тридцать пять лет, Ковбоев с чисто славянской
доступностью поддался стремительной политической эволюции и не вызвал
особого удивления французов, когда вместе с Иреной и её капиталами принёс
обещание отдать свои силы, а равно и средства (не говоря уже об утилизации
ряда возможностей, возникающих благодаря марсианскому предприятию), на
служение идеям, дотоле ему чуждым и непонятным.
Годар совершенно не постеснялся в выражениях, когда в своей речи он
назвал "Нью-Таймс-Эдишен-Трест" Синдикатом Мошенников. Это окончательно и
наповал сразило Ирену и Ковбоева. Тогда Годар исключительно безжалостно
обрушился на них.
Пулю же только крякал от удовольствия и в уме намечал эту главу вместо
резолюции.
Ибо это возможно, раз роман -- это роман, а не оперетка, и в жизни всё
оказывается на своих местах прочнее тогда, когда полисмены смотрят на вещи
глазами художников, а художники глазами полисменов.
14. Недоговорённости сбиваются в стадо
Хлопотливые обязанности повествователя на этот раз радикально отвлекли
его от стереотипного правила во что бы то ни стало наметить героя. Даже
больше -- имеющиеся персонажи выражают своим поведением недопустимое падение
романической дисциплины. Правда, это подчеркивает глубокую индивидуальность
некоторых из них, но зачем же вынуждать роман прибегать к подобным
отступлениям? Вот эта-то хозяйственная необходимость невольно грозит
оставить интригу без героя.
Кстати, об интригах...
До сих пор остаётся непонятным, почему Генри делал О'Пакки какие-то
двусмысленные предложения и намёки относительно Ирены. Возможно, это попытка
сыграть на обманутом воображении ирландца. Возможно, желание уколоть того
ипситаунской проделкой...
Затем Генри пытается снабдить роман любовным заплетением. Это ему не
удаётся и главным образом потому, что в этом случае Генри действует не
искренно, он просто мечтал усложнить развязку своего мщения.
Всё это необыкновенно грустно. Повествователь никак не думал, что Генри
окажется таким мрачным интриганом. Генри снабжён хорошим обликом,
беспечностью, выгодным и преимущественным возрастом. В награду за биржевое
поражение, он выигрывает в карты и... немедленно проговаривается о тайных
намерениях в своей комнате... В разгар марсианской авантюры была надежда на
его исправление, он был безнадёжно лоялен...
И вдруг на острове -- такое странное поведение.
Генри недопустимо начал блефовать. Взять хотя бы его предложение
включить в текст соглашения с "ЭМТЛ" -- выдержки из конституции штата
Нью-Йорк... О, иезуит! О, предатель! Он мечтает обвинить своих компаньонов в
оскорблении конституции, устроить суд, захлопнуть за ними тяжёлые двери
тюрьмы Синг-Синг!..
Тяжело, но -- Генри Пильмс, 26 лет, член Синдиката Холостяков и
"Нью-Таймс-Эдишен-Треста", -- за свои тягчайшие проступки объявляется вне
романа.
Тем более, что усугубляющим против него обстоятельством является
миноносец С.-А. С.Ш. "Т98", совершенно непредусмотренный на 90° долготы к
западу от Гринвича и держащий курс на Галапагосские острова. Что поделать,
не приходится закрывать глаза на возможные действия капитана Ллерингтона,
имеющего пассажирами мистера Пайка и Джошуа, вручивших ему секретный пакет с
надписью:
"Вскрыть при высадке на берег при маршруте шифр 1209-АС или при встрече
с аэропланом".
15. В душу Дука вложили дискуссию
Предвидя возможность различных экстраординарных и торжественных случаев
на "Далёком Марсе", жители Земли предусмотрительно захватили образчики благ
земных, а именно довольно удачную коллекцию вин.
Солнце опускалось к горизонту, на справедливо заслуженный отдых...
Горбилась к горизонту гладь океана.
-- Благодать! -- воскликнул Кошкодавов, -- ты проникнись, Казимир!
Благодать!
-- И-и! -- выразительно закатил глаза Пузявич, снимая жилетку.
-- Вот и тебя разморило, -- кивает головой Кошкодавов, почёсывая
волосатую грудь, -- шутка ли в самом деле, сколько мы выдули бутылок!
-- Да-а, такие случаи редко бывают. Пузявич не охоч на разговоры.
Выпито -- и дело с концом. Песок мягкий-мягкий. Тёплый такой.
-- Вот, -- одиноко философствует Кошкодавов, шевеля пальцами ног, --
можно сказать -- у тихой пристани...
В застилаемых винными парами мыслях Кошкодавова мелькала возможность
самой потрясающей карьеры, он уже видел себя всесильным министром
Кирилловского двора, скажем -- внутренним или путейским -- не важно,
летающим на мощных аэропланах...
Вдруг он опасливо посмотрел на Пузявича, храпящего рядом на песке. А
что, если...
-- Нет, нет! Я тоже не последняя спица в колесе.
Кошкодавов даже отёр волосатыми ладонями внезапно выступившую испарину.
-- Нет, нет! Конечно, нет! Пузявич же мой лучший друг. Он никогда не
подставит мне ножку!
И, натянув пиджак на голову, Варсонофий, спина к спине, придвинулся к
вздрагивающему от приступов икоты Пузявичу.
Море смеялось. По Горькому.
День, действительно, был полон впечатлений.
С утра марсианин Луфадук получил телеграмму от "правительства" с
предложением прилететь за делегатами. С собой Луфадук пригласил Ирену,
интересовавшуюся женским вопросом на Марсе. Аппарат немедленно отправился в
полёт и вскоре скрылся за горизонтом.
Дука принялся занимать Ирену разговорами, знакомя её с различными
деталями устройства аэроплана.
-- Придётся часа четыре пробыть в полёте, а то мы вернёмся подозрительно
рано! Я с наслаждением занимаюсь своей машиной.
-- А как поживают наши новые товарищи? -- поинтересовалась девушка.
-- Они заняты переодеванием, подождите несколько минуточек.
Годар и Пулю ночью были тихонько проведены в ангар и спрятаны в кабине
аппарата. Теперь "за ними" и летел аэроплан.
Ирена не вытерпела.
-- Ну, что вы там долго возитесь!
-- Сию минуту, мадемуазель! -- пробаритонил из-за перегородки Годар.
Немного погодя они уже обменивались рукопожатиями. Новые "марсиане"
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг