подругу Эрминию и стала бы с нею делить ее служение немощным старикам и
покинутым детям в той же Лиде или в другой местности мира, где люди также
все бьются друг с другом из-за личного счастья и оставляют без внимания тех,
которые ослабели и искалечились а этой ужасной борьбе.
Где бы было возможно принести себя в такую жертву, чтобы облегчить
людское горе и положить начало новому направлению жизни, Мелита сейчас же бы
встала и ушла туда... И тогда с ней неразлучно была бы та совершенная
радость, которую она и теперь уже ощущала, но которой в нынешнем ее
положении мешала неодолимая боязнь, что вдруг подвернется такой или другой
случай, и удалит ее от избранного верного настроения, и начнет переполнять
душу ее тревогою, страхом и подозрениями...
О, эти подозрения! Мелита знала им цену: когда еще жив был Гифас, ей
мимо воли случилось услыхать один разговор их с Алкеем об островке, где у
них есть им одним только известная пещера и в ней хранятся их сокровища и их
преступные тайны... С этих пор Мелита всегда подозревала, что они не только
товарищи по торговле, но что они оба - грабители и убийцы... И это сделалось
источником вечного страха и терзаний Мелиты, - она с этих пор подозревала,
что и все другие люди в поселке думают о Гифасе и о ее муже Алкее как о
разбойниках, а смерть Гифаса и общий приговор взять в дело Пруденция еще
более утвердили Мелиту в подозрении, что всем уже известен преступный род
жизни Алкея и что все к этому так равнодушны только потому, что и сами они в
нравственной жизни недалеко отошли от Алкея с Гифасом... И теперь, конечно,
этим же недостойным путем будет проходить свою жизнь невинный Пруденций...
Ведь Алкей, конечно, ведет себя и при нем так же, как вел при Гифасе, и
Пруденций, без сомнения, знает уже, что у них где-то в группе прибрежных
скал есть островок с пещерой... и там какие-то сокровища и еще что-то, о чем
Мелита сама не имела точных понятий... Она никогда не спрашивала об этой
тайне мужа и не говорила о своих догадках Мареме, потому что Мелите стыдно
было признаться, что сна подозревает своего мужа в разбойничестве, а
Марема... Ах, Марема, несмотря на свою преданность Мелите, сама гораздо
больше близка душою к тем, чьи поступки и страсти так ужасают Мелиту...
И оттого еще ужаснее горе Мелиты, что ей не с кем облегчить свою душу,
которая вдруг начала тяжко томиться - точно она будто чуяла вблизи
предстоящее новое горе. Все это надобно было скрывать, и Мелита скрывала.
Чтобы думать в тиши или плакать, не боясь пустых замечаний о том, что
"стыдно грустить", Мелита начала часто уходить на обрывистый берег моря и
подолгу сидела там, охватив руками колени и глядя в бесконечную даль, откуда
она точно вызывала на сцену действия последнее искушение, которое и не
умедлило своим приходом.
VIII
Раз, когда Мелита сидела над облюбованным ею обрывом морского берега,
из-за столпившихся вдалеке темных скал показалась лодка, с которой были
убраны все паруса, кроме одного старого, на котором она едва подвигалась.
Вместо флажка наверху мачты был надет головной колпак из черного войлока.
Если бы Мелита не была слишком сильно погружена в свои размышления,
уводившие ее к желанию резкого перелома в своей жизни, то она бы непременно
заметила эту лодку, и по ее печальной оснастке она поняла бы, что на этом
судне случилось какое-то большое несчастие. Но Мелита видела лодку, и ее
грязный парус, и войлочный черный колпак наверху ее мачты, и всему этому не
придала никакого значения.
Она должна бы заметить и то, что лодка, бывшая, конечно, в далеком
плавании, входила в пристань в необычное время и держала курс свой не прямо
к поселку, а нарочно проходила между скалами и пристала у одной из них,
завязав канат у торчащего рогом обломка утеса.
С лодки сошел кто-то, покрытый коричневым полотном, и, ничего не взяв с
судна, скрылся где-то под берегом, а потом, через час или несколько больше,
опять возвратился к лодке вдвоем с закутанной женщиной, которая едва лишь
ступила на лодку, как страшно вскрикнула и, отпихнув от себя сопровождавшего
ее мужчину, упала в море, но сейчас же выплыла на берег и убежала.
Это Мелита уже заметила, потому что женский крик был слишком громок и
страшен, но она тотчас же потеряла из вида эту фигуру и зато тем более была
поражена, когда через малое время эта же самая фигура, в том же мокром
платье, но в лице Маремы, подбежала к Мелите и, упав перед ней с сжатыми
руками, завопила сквозь слезы:
- О моя бедная госпожа! Прокляни и продай меня, как злую вестницу, в
жестокие руки! я достойна этого за то горе, какое мне суждено тебе
возвестить.
При первых же словах Маремы сердце Мелиты переполнилось предчувствием
жесточайшего несчастия, и она ей сказала:
- Умоляю тебя, говори и мне скорей, что случилось, и не бойся моего
гнева - моя вера не дает места гневу.
- О да, - отвечала Марема, - теперь тебе наступил час показать твоей
бедной и темной рабе, сколько света и силы может дать человеку твоя вера!
- Я постараюсь, чтобы ты не получила о ней через меня дурного понятия;
говори, что должна я узнать!
- Твой муж... вон, видишь, там, у скалы... это лодка его... моего
господина Алкея, и... в ней на дне, около мачты, на вершине которой поднят
черный колпак, лежит, покрытое парусом... бездыханное тело.
- Пруденция! - воскликнула громко Мелита и сейчас же заломила над
головою руки и стала повторять сквозь рыдания: - Бедное дитя! Неужели Алкей
убил его в ревности! О, злополучный невинный Пруденций!
Но Марема, дав несколько времени проплакать Мелите и как бы освоиться с
горем, взяла ее тихо за руки и, переводя их к своему сердцу, сказала:
- Нет, Мелита! Ты напрасно плачешь о юноше, ты должна оборотить к себе
горе другой стороною: погиб не Пруденций, а тот, чья смерть тебя оставляет
вдовою.
Мелита вдруг воздержала свои слезы и остановила сухой, огненный взгляд
на Мареме:
- Умер муж мой, Алкей?!
- Да, госпожа.
- И там, внизу, у скалы его тело?
- Да, оно в лодке... тело Алкея... Я его видела и прокляла рок,
судивший мне возвестить тебе это несчастие.
- Оставь говорить о проклятиях и веди меня скорей к лодке!
Марема положила себе на плечо руку Мелиты, и обе женщины пошли спешной
походкою к морю и скоро стали у лодки, на которой не было никакого груза, а
только у основания мачты лежал небрежно брошенный парус.
- Вот это здесь, - тихо сказала Марема и затем с участием спросила: -
Если ты можешь видеть и прикажешь открыть...
Но Мелита, вместо ответа, сама нагнулась и едва приподняла угол серого
полотна с синей каймою, как увидала мертвое лицо Алкея с выдавшимися косыми
глазами и тремя страшными колотыми ранами в черепе... Раны были посреди
темени, все три кругловатые, каждая величиною с вишню, и все рядом одна от
другой на расстоянии пальца... Их не нужно было ощупывать, чтобы сказать,
что все они равномерно глубоки и все три смертельны.
Мелита склонилась к голове мужа и долго смотрела в его глаза, а потом,
когда подняла лицо свое, увидала, что прямо перед нею, по другую сторону
паруса, стоял в печальном платье и с печальным лицом невинный Пруденций.
Увидя его открытое лицо, хранившее до сих пор на себе следы целомудрия
и духовной чистоты, Мелита вздохнула и тихо промолвила:
- Ты знаешь, конечно, что о тебе скажут люди, когда увидят несчастное
тело Алкея?
- Да, знаю, - ответил Пруденций, - люди скажут, что это я нанес
смертельные раны Алкею.
- И что же ты им ответишь в свое оправдание? Я ведь не знаю, как ты
искусен во лжи. Или, быть может, ты для того и привез сюда тело Алкея, чтобы
пред всеми признаться в убийстве и рассказать, для чего это сделал?
- Нет, - отвечал ей невинный Пруденций. - Я не для того привез сюда
тело Алкея, чтобы изощряться во лжи или делать над ним признания в убийстве.
Я привез его для того, чтобы ты могла видеть хоть мертвого мужа и могла его
оплакать и схоронить как жена. А когда меня спросят о смерти Алкея, я безо
лжи расскажу о ней всю сущую правду.
Слушая эти слова, Мелита смотрела острым и пристальным взглядом в глаза
Пруденция и получила в глубине своего духа безотчетное удостоверение, что
Пруденций ничем не повинен в смерти Алкея...
Это ей было отрадно, и душа ее успокоилась, насколько это было возможно
в теперешнем случае.
- Если ты прав, - отвечала она, - то и слеши скорей принести свое
оправданье: я и Марема останемся здесь у мертвого тела Алкея. Ты же иди
поскорее в селение, позови свою мать, вдову Ефросину, и вызови всех старых и
молодых людей на берег моря, на то место, где Алкей говорил пред людьми о
кончине отца твоего, Гифаса. Я и Марема приведем туда лодку с телом, а вы
все наломайте ветвей, на которых можно поднять и нести тело Алкея, и когда
оно будет поднято, ты перед всеми должен сказать, как случилась гибель Алкея
и кто нанес ему эти три равномерные раны.
Пруденций ей тихо кивнул головою и, скоро достигнув селения, снял
рожок, который висел на суке старого дуба, и протрубил для всех три
призыванья, чтобы все шли скорей на собранье.
IX
Услышав рожок, люди тотчас же стали выходить из домов и, поправляя
одежды, стали направляться к тому месту, где еще так недавно все выслушивали
повесть Алкея о смерти Гифаса. Здесь и теперь, так, как и тогда, стояла на
песке опрокинутая килем вверх старая лодка.
Все это было на полперелета стрелы от старого дуба, под которым теперь
стоял Пруденций. И он продолжал здесь стоять, пока на берегу около лодки
собрались почти все взрослые люди селения, а из-за загиба пологого мыса
показалась на море лодка, которую гнали на веслах Мелита с Маремой.
Пруденций, который ожидал появления на море этой лодки, прежде всех ее
и заметил, и он тотчас же снял с дерева рог, висевший на скрученном лыке, и
надул его так, что рог зараз издал, кроме общего призывного звука, еще
особый сигнал, который мог иметь условное значение для друзей трубача или
его семейных.
Собравшиеся люди не упустили заметить этот сигнал, и один молвил
другому:
- Пруденций, наверно, хочет сказать что-то необыкновенное.
- Почему ты так думаешь?
- Он кому-то дает сигнал на священном рожке.
- Это он зовет сюда свою мать.
- О да! Вон она и выходит - вдова Ефросина.
- Значит, они еще не видались?
- Так надо думать.
- Любопытно! Пруденций, конечно, желает, чтобы мать его была здесь при
том, для чего он сзывает селенье; но что это такое он хочет сказать?
- Услышим.
- Уж конечно услышим. Вон к берегу тянется лодка... Эге! Да это
знакомая лодка Алкея. Ее, еще года нет, снаряжал и опять недавно раскрасил
Гифас, а теперь... смотри, что такое?.. Лодку ведут на веслах две женщины...
Ах, ведь это Мелита с своею рабыней, сидонянкой Маремой... Ну, у этой руки
из бронзы, но все-таки женщинам не пристать сюда близко... Здесь вязкая тина
и внизу в разных местах, не на одной глубине, острые камни... Ага! вот
хорошо догадался Пруденций: он сбежал к морю и вошел в воду... Ну, немножко
измокнет, а зато он взял лодку за канат и подведет ее к берегу... Ишь, как
он весь изогнулся под лямкой!
- И зато какой чудный стан!..
- Да, уж Пруденций, известно, совершенный красавец. Говори что кто
хочет, а им ведь недаром гордится наше селение, и я думаю, если бы боги не
имели зависти к красоте смертных, то нельзя было бы ни понять и ничем
объяснить, как они могли допустить соединение Мелиты с раскосым Алкеем,
после чего Мелита остается бесплодной, тогда как ее следовало бы соединить с
Пруденцием...
- Ага! это правда.
- Да, уж тогда было бы можно ручаться, что Мелита не тосковала бы и не
осталась бы бесплодной, а взору человеческому был бы дан для услады самый
красивый ребенок.
- Да, я думаю тоже, что если бы Мелита была помоложе и была бы
свободна, - она не сочла бы для себя за большое обременение ласки Пруденция,
и тогда-то, пожалуй, ты прав, что второй Купидон мог бы родиться где-нибудь
в нашем незнатном селении; но ведь Мелита постарше Пруденция, и муж ее,
косоглазый Алкей, долговечен: все его предки всегда достигали маститого
века. Но в это мгновенье у лодки, подвинутой к берегу, раздался голос
Пруденция:
- Почтенные люди и ты, о, нежно любимая мать моя, вдова Ефросина! Еще в
очень недавнее время отсюда отплыли вдвоем: отец мой, отважный Гифас, с
бесстрашным Алкеем. Так они много раз отправлялись вместе вдвоем и всегда
вместе вдвоем возвращались, но в этот последний раз случилось иначе: в этот
раз возвратился один только смелый Алкей и открыл здесь, на этом месте, всем
вам, и мне, сыну Гифаса, и вдове отца моего Ефросине, что отец мой сделался
жертвою моря.
Все люди слушали это вступление о вещах, всем им известных,
и -напряженно смотрели на Пруденция и на Мелиту с Маремой, стоявших
по-прежнему в лодке. В толпе проносилось:
- Что он хочет сказать?.. Для чего в лодке стоят Мелита с служанкой?..
Пруденций, быть может, узнал что-нибудь и задумал теперь обвинить в
преступленье Алкея?
А Пруденций, вместо того, вдруг зарыдал и, рыдая, воскликнул:
- Посмотрите же, что нынче сталось с самим бесстрашным Алкеем!
Пруденций сдвинул лежащий на дне лодки парус и, приподняв труп Алкея,
добавил:
- Вот он, Алкей! Он убит. Подходите и смотрите: на его темени рядом три
одинакие ранки. От каждой из них человек должен был умереть непременно, а
Алкей получил все три раны в одно мгновение ока.
- Где и как он мог получить их? - зашумели, толпясь на берегу и отчасти
входя в воду, люди.
- Ты должен все объяснить, - кричали другие.
- Да, ты за него отвечаешь.
- И ты можешь быть в подозрении; ты мстил ему за Гифаса!
- Или завидовал красоте несравненной Мелиты!
- О, воздержитесь! - воскликнул Пруденций. - Вы не опоздаете оскорблять
меня обвинениями и после того, когда я все изложу вам, как было дело. Дело
же в том, что Алкей и упредивший его на пути в царство теней отец мой Гифас
не только занимались торговлей, но они... они тоже нападали на другие суда и
грабили их и топили...
На всю массу слушателей это не произвело особенно сильного впечатления
и даже, кажется, никого не удивило, кроме одной. Мелиты, которая вскрикнула:
"Мой муж был разбойник!" и, подняв кверху руки, упала головою на плечо
Маремы.
Пруденций же продолжал говорить и рассказал, что он не верит словам
Алкея, как погиб Гифас, что это, наверное, было как-то иначе, но что он
никогда не думал мстить за это Алкею, а сам Алкей получил свои раны от
гвоздей, предательски вбитых в днище плывшей византийской триремы, под
которую Алкей поднырнул, с тем чтобы тихо взобраться на ее борт и задушить
сонного кормщика, а остальных сонных людей сбросить в море; но эта трирема
была для них проклятой ловушкой: когда они встретились с ней пред рассветом,
люди на ней только притворялись спящими, а вовсе не спали; а дно самой
триремы было утыкано острыми спицами, из которых три сразу же вонзились в
темя Алкея, так что белый гребень набежавшей волны в то же мгновенье и сразу
весь окрасился Алкеевой кровью...
Затем следовал рассказ о том, как притворно спавшие на триреме
византийские греки злорадно захохотали и, оттолкнув от себя шестом тело
Алкея, уплыли в море, а осиротевший Пруденций остался один и с трудом
изловил Алкеево тело, втащил его в ладью и привез сюда, чтобы оно было
предано погребению и чтобы видели все, что ему нет нужды ничего скрывать в
этом несчастном деле, полагающем конец торговому товариществу двух их домов.
Пруденций закончил словами:
- Кто-то сказал, что на меня есть подозрение!.. Что же, судите меня! Я
не боюсь ничего, я приготовился к смерти, но я невинен в смерти Алкея.
Народ, выслушав все это, оставался в недоумении и обнаруживал
разногласие: одним казалось, что Пруденций действительно не виновен в смерти
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг