БОРИС ЛАПИН
ДАЙНА
1
Вокруг было море.
Черное в шторм, серое в ненастье, искристое, прозрачно-зеленоватое, как
глаза Дайны, - в солнечные дни, оно всегда было разным и всегда одинаково
притягательным.
День и ночь билось море о подножье утеса. Волны то лизали гранит, то
сотрясали остров, с разбегу бросаясь на него грудью, но ни одна из них
никогда не достигала вершины. Только в самые свирепые штормовые ночи ветер
забрасывал наверх горькие морские брызги.
Там, наверху, росли кедры. В порывах ветра стволы кедров скрипели,
защищая приютившиеся под их кровом домики. От домиков к морю спускалась
извилистая тропинка, вырубленная в скале: у подножья острова иногда
приставал катер.
Катер приставал редко, тропинка была крута и до материка далеко, но
зато на острове-утесе, высоко над морем, в светлых домиках среди кедров жило
Солнце. Здесь о нем говорили, ему поклонялись, ему служили. Эти домики на
острове так и назывались: "Служба Солнца". Слишком многое в жизни обитателей
Форуэллы зависело от Солнца...
Дайна стояла у откоса и смотрела в море. Она стояла, чуть подавшись
вперед, опершись, как на перила, на ветер с моря, и он развевал ее свободно
откинутые назад волосы, шелестел белым шелком платья. Дайна была похожа на
Богиню Красоты, древнюю мраморную статую, но Богиню сорок второго века -
чуть угловатую, порывистую, отчаянную.
Прищурившись, она смотрела в море из-под руки и пела звучным, немного
гортанным голосом, пела свободно и громко, как поют для себя. Ей вторили
волны внизу и тонко звенящие кедровые иглы над головой, а ветер подхватывал
песню и бережно уносил в зеленый хаос моря, лишь изредка вплетая в нее свой
собственный голос, похожий на отдаленные тревожные переливы арфы.
Дайна вглядывалась вдаль. Там, где море сливается с небом, должна
показаться черная точка - катер. Дайна ждала мужа.
Но полоска горизонта оставалась чистой. Тогда, оттолкнувшись от
поддерживающего ее ветра, Дайна запросто кивнула морю и направилась к
светлым домикам.
Домиков было три. Один из них, самый большой, именовался Обсерваторией,
другой - Вычислительным Центром, а третий - Общежитием.
С крыльца этого третьего домика навстречу Дайне спускался, постукивая
тяжелой тростью, Антл. Его седая борода, его волосы и брови отливали
серебром - так же как ткань легкого плаща. Взгляд Антла был мудр и ясен.
- Гляжу я на тебя, Дайна - сказал Антл, подходя к ней, - и каждый раз
снова радуется мое сердце...
- Оно радуется мне, отец? - улыбнулась Дайна своей особенной,
мимолетной улыбкой.
- Не зови меня так, не надо. К чему это дикарское почитание предков? И
не перебивай мои мысли. Подумай, какая всетаки странная случайность, что эта
крохотная планетка осталась жить, что ни один сумасшедший так и не нажал ни
одной кнопки! Ведь по теории вероятностей, насколько я понимаю...
- По теории вероятностей, - подхватила Дайна, беря отца под руку и
озорно увлекая в тень кедров, - это совершенно невероятно. Но вот факт - мы
живем.
- Да, мы живем. И я каждый раз думаю, что нашей старушке Форуэлле
страшно повезло. Я это думаю, глядя на тебя, Дайна.
- Ты мне льстишь, Антл!
- В мои ли годы льстить! За моими плечами - век... Так вот, я хотел
сказать, Дайна, в судьбе человечества много случайного. Вот это, например, -
он пренебрежительно ткнул пальцем в свои часы. - Сущая нелепость: делить
сутки именно на десять часов. Или такая простейшая штука, как стол. Люди
тысячелетия пользовались трехногим столом, когда очевидно, что стол с
четырьмя ножками целесообразнее - он был бы более устойчивым. Или самолеты.
Люди мечтали летать, глядя на птиц. Почему же они только теперь пришли к
мысли о паряшем крыле, хотя по логике должны были одновременно испытать оба:
и махающее, и парящее? Добавь к этому колесо. Любому младенцу известно, что,
кроме колеса-шара, возможно колесо-диск. И ведь об этом знали еще во времена
дикарей. Но знать мало. Надо перебороть косность традиции. Я уверен, тысячи
планет, тысячи цивилизаций не допустили наших нелепостей. Но они допустили
другие, поверь мне...
- Почему?
- Ну, хотя бы потому, что великие ученые, от которых коечто зависит в
развитии цивилизации, суть простые смертные и, как таковые, неизбежно
однобоки. Они сухари. Они лишены...
- Нет, Антл! Ндор был поэтом и музыкантом, он играл на арфе не хуже
самых великих арфистов, а Эмуэ...
- Даже и они были ограниченными людьми. А великие открытия совершают
только...
- Сумасшедшие?
- Почти. Великое открытие - всегда ошибка. Ошибка с точки зрения
существующей науки. Говоря красиво, история науки - цепь случайных ошибок.
Видишь ли, люди вынуждены были открывать, еще ничего толком не изучив, не
накопив знаний. В практике отдельного человека это нелепо, а в обществе, к
сожалению, неизбежно. И к чему же это привело? Сколько сил было отдано,
например, твоей электронике! А что твои счетные машины, что твои
автоматические линии перед гигантским микроскопическим заводом, имя
которому-живая клетка! Если бы мы изучили природу человека, прежде чем
конструировать наши машины! Природа - непревзойденный конструктор. У нее
было время на эксперименты, Дайна. В том-то и трагедия человечества, что
многое, слишком многое в его развитии было случайным.
- Закономерность случайного, ты знаешь, Антл...
- Ах, эти теории! Со всем нашим философствованием мы, люди, слепы.
Дайна смотрела в сторону. Глаза у Дайны были таинственные, лукавые, как
полупрозрачные, светящиеся изнутри волны.
- Люди слепы, как Орлэ?
Антл потрепал ее разлохмаченные ветром волосы.
- Нет, ты невыносима, Дайна. С тобой совершенно невозможно
разговаривать на серьезные темы - ты все о своем...
- Скажи, Антл... Когда люди покорят море и ветер, когда достроят
Великую Плотину и растопят льды на полюсах, когда посетят Эдр и победят
болезни - они будут счастливы?
- Они счастливы и теперь, Дайна.
- Как Орлэ!
- И как ты.
Дайна задумалась на мгновенье, только на мгновенье, не больше.
- Это счастье, да! Но неужели это предел, неужели не будет высшего
счастья, абсолютного, без оглядок? Неужели его никогда не будет?
- Пока есть, к чему приложить руки, люди будут счастливы.
- Приложить руки... А мы здесь... Мы прилагаем руки к Солнцу, да?
Антл улыбнулся.
- Ты умна, Дайна. Но ты женщина. И твой склад ума, говоря мягко,
своеобразен. В нем есть блеск, но нет глубины. Подлинный же разум стремится
просверлить пласты знаний, проникнуть в тайное тайных, как те, кто бурит
недра планеты. И это при условии, что мы знаем: ни до ядра Форуэллы, ни до
ядра знаний добраться невозможно.
- А Орлэ?
- Что Орлэ?
- У него мужской склад ума?
- Твой Орлэ - совсем особенный человек. Он подлинный служитель Солнца.
Такими люди станут не скоро, через века.
- Ты любишь его?
- Потому что его любишь ты.
В глазах Антла была спокойная мудрость.
- Ах, Антл! И ты, и Орлэ, да и все остальные стремятся проникнуть в
суть вещей, когда суть не в них самих, а в их взаимоотношениях. Ты изучаешь
организм. Допустим, сердце. А что ты знаешь о нитях, которые связывают два
сердца? Или сердце и море? Такие нити есть? Ты видел их?
- Как относятся друг к другу триоды в твоих кибернетических машинах?
Они любят друг друга? Ненавидят? Ревнуют?
- Они мертвы.
- А каждая клетка твоего сердца - пятиэтажный дом невероятных сочетаний
триодов и прочего металлического хлама, в котором ты разбираешься лучше
меня.
- Значит, сердце - огромный город из таких пятиэтажных домов?
- Пожалуй, - улыбнулся Антл. - Как можно изучить триоды, так можно
изучить и живые клетки. Уже биотоки сердца, например...
- Как это было бы обидно, Антл, если бы мы знали, что есть биотоки
любви, магнитные поля жалости, переменный ток ревности. Может быть, можно
вывести формулу, по которой я люблю море?
- Орлэ не думает об этом. Он любит тебя - и только.
- Он любит меня так же, как моя большая счетно-аналитическая машина.
Она так привыкла ко мне, что больше ни с кем не может работать...
- А Орлэ любит тебя - и не думает об этом.
- Его любовь - это функционирование огромного города триодов. Разве не
так, отец? Если бы его могло задеть хоть что-нибудь земное!..
- Не так, - сказал Антл, глядя в сторону. - Думай, что его любовь - это
ветер. Ветер, который облетает планету кругом и снова возвращается к нам на
остров, в твое сердце. Вот этот ветер с моря - его любовь. Думай так, Дайна!
- Хорошо, постараюсь думать так, - грустно усмехнулась Дайна. - Но это
ничего не меняет.
Они остановились у края скалы. Внизу, под ногами, смутно плескалось
море.
- Ты ничего не видишь, Антл?
- Ничего.
- И я. Но я знаю, он едет. Понимаешь, я чувствую это.
- Понимаю. Это ветер, Дайна. Тот самый ветер.
Дайна смотрела вдаль из-под руки. Но линия горизонта была по-прежнему
чистой. Они постояли молча несколько минут и вернулись в тень кедров, в
уютный уголок с плетеными креслами.
- Ты интересно говорил сегодня, Антл.
- Да, я много думал об этом ночью. О закономерности случайного. И
знаешь...
- Скажи, Антл... Что ты считаешь самым странным?
- Самым странным? В чем?
- В истории Форуэллы.
- Летающие диски.
- Летающие диски? - недоверчиво улыбнулась Дайна. Этот анекдот
пятидесятилетней давности? Ты смеешься, Антл! Летающие диски - выдумка
газетчиков.
- Это не совсем так, Дайна...
Антл задумался, набил трубку ароматным табаком, закурил.
Ветер подхватил тонкие синеватые струйки дыма.
А вдали, там, где море сливалось с небом, ниточку горизонта разрезала
темная точка. Это был катер, Катер скользил по волнам, едва касаясь воды.
Вдали показался знакомый утес. Он вздымался над полупрозрачной дымкой моря,
как голова великана, стоящего по шею в воде.
2
Орлэ глядел на приближающийся остров. Если бы не дымка, можно било
подумать, что не он несется к Дайне, а она медленно и величаво плывет
навстречу ему на острове. Орлэ вглядывался вдаль, и ему казалось, что среди
зеленых волос великана он видит светлую точку - белое платье Дайны. Но так
только казалось. До острова было еще далеко.
Сегодня Орлэ особенно спешил домой. На душе было тревожно. Хотелось
скорее войти в солнечный зал своей Обсерватории, к своим приборам, и возле
них, всегда спокойных и рассудительных, привести в порядок мысли. К тревогам
вчерашнего Дня и сегодняшнего утра прибавилась еще одна тревога тревога за
Дайну.
Орлэ старался не придавать слишком большого значения тому, что
произошло. За годы жизни на острове, где он возглавлял пост Службы Солнца,
он не помнил ни одного случая, чтобы его вывело из себя что-либо
постороннее. А посторонним в его жизни было все, кроме Солнца.
Дайна тоже была солнцем, его личным солнцем, и это его солнце, как и
то, большое, нет-нет да и показывало свой характер. Но солнечные бури и
протуберанцы, неожиданные вспышки и разные другие непонятные ему явления,
происходящие с Дайной, не огорчали Орлэ. В своих отношениях с Солнцем он
привык только наблюдать и не вмешиваться. В конце концов, что это за
солнце - без протуберанцев!
Не огорчился Орлэ и теперь. Впрочем, то, что произошло, было, конечно,
весьма неприятно.
...Вчера старик Маумяки, хозяйственник поста, славный старик и
работяга, которого обожали все обитатели острова, рыбак и балагур, повар и
сторож, прозванный "туземцем", поскольку родился здесь же, на островах,
неожиданно заболел. Он не знал болезней с детства. Его древняя нация вообще
не знала болезней. Антл осмотрел его и нашел, что положение тревожное.
Пришлось вызвать катер. Орлэ решил сам сопровождать старика, а заодно
продвинуть в городе некоторые свои дела. Когда Анд, радист, передал
радиограмму, что-то случилось с аппаратурой, понадобилось срочно отдать в
ремонт какие-то блоки, и Анд упросил Орлэ взять и его. Орлэ согласился, они
поехали втроем.
В катере старик Маумяки смеялся и шутил, но Орлэ видел, что ему не до
шуток.
- Слушай, Орлэ, возьми-ка ты в городе стряпуху вместо меня, - смеясь,
предложил Маумяки. - Розовощекую, пухленькую - есть у меня на примете такая.
И пусть-ка в нее влюбится Антл...
- Зачем нам стряпуха? - сказал Орлэ. - Представляю, какую гадость она
приготовит. Нет, уж мы подождем тебя. Не дадим тебе долго болеть. Деньков
через пять приеду за тобой, старик!
- Э, нет, Орлэ! Я уже не вернусь. Прощай, море, прощай, острова!
В глазах бесстрашного "туземца" Орлэ впервые увидел страх.
Ему стало не по себе, он отвернулся. За бортом катера бежало море. В
сторонке, у поручней, сидел Анд. Казалось, он тоже чем-то подавлен.
- Рано тебе прощаться с морем, старик, - сказал Орлэ, у тебя же ни
одного седого волоска. Мы вот еще женим тебя... на твоей стряпухе!
Впервые Маумяки не откликнулся на шутку. Это было так непохоже на него.
В клинике старика осмотрели и уложили, наскоро успокоив Орлэ. Обещали
сообщить, как пойдут дела. Ничего определенного, конечно, не сказали. До
вечера Орлэ занимался своими делами, Анд же торчал в мастерской, запасаясь
впрок какими-то деталями. Увидев его среди нагромождения приборов, Орлэ
подумал, что ему повезло. Ни на одном другом посту не было такого механика и
такого радиста. Все-таки бесценный человек Анд, золотые руки! Это надо
признать и не очень-то коситься на него.
Наутро они встретились в порту. Катер уже пыхтел мотором у стенки. Как
всегда, Анд нес целую охапку цветов...
В первый раз, когда он привез Дайне цветы, она выбросила их за окно.
Несколько дней потом Анд не проронил ни слова, будто онемел. Второй букет
она приняла и поставила в столовую. В общую столовую. Это было почти то же,
что и за окно.
Анд опять молчал неделю. Видимо, тогда-то и произошел разговор,
оставшийся неизвестным Орлэ, потому что третий букет Дайна поставила к себе
на стол. Когда он завял, Орлэ своими руками выбросил его за окно. С тех пор
букетов было много.
Было ли еще что, кроме букетов, Орлэ не знал и не желал знать...
Они молча сели в катер, и моторист отчалил. Едва вышли из гавани, как
Анд, всегда сдержанный, особенно с Орлэ, вдруг схватил его за руку.
- Орлэ, - прошептал он, - мне страшно, Орлэ!
Смуглое некрасивое лицо Анда было мокрым от пота, волосы прилипли ко
лбу.
- В чем дело, Анд? Что с тобой? - спросил Орлэ, невольно поддерживая
Анда за локоть.
- Не знаю...
Орлэ хотел усадить его, но не успел. Анд упал на палубу.
Ворох цветов рассыпался у ног Орлэ. Анда били судороги. Его ногти
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг