безразлично, каков будет этот приговор. Но даже в случае самого худшего и
самого несправедливого решения суда, прошу, дорогой доктор, помнить, что о
вас всегда, всю жизнь будет вспоминать с благодарностью и нежностью ваш
покорнейший слуга Томазо Магараф, которого вы, в самом буквальном смысле
этого слова, сделали настоящим человеком.
Прошу передать мой искренний привет вашей очаровательной супруге".
С минуту доктор Попф просидел ошеломленный. Потом он таким страшным
голосом крикнул: "Где газеты?!", что бедная вдова мгновенно залилась
слезами. Она очень испугалась. Не за себя, а за доктора. Так он был
взволнован. Она поняла, что не должна была давать ему письмо, что надо было
подождать возвращения Береники. Но было уже поздно.
- Какие газеты, доктор? - осведомилась она, удрученно шмыгая носом.
- Те самые, которые вы от меня прятали, черт возьми!
- Но, право же, доктор, я от вас никаких газет не прятала, -
оправдывалась бедная Гарго таким горестным голосом, что Попфу стало стыдно
за свою грубость. Он постарался взять себя в руки.
- Ради бога, госпожа Гарго, - обратился он к вдове уже совсем другим
тоном, - вы только не принимайте на свой счет мои вопли!
- Да что вы, доктор! - смущенно замахала руками бедная женщина,
вытерла слезы и даже попыталась улыбнуться. - Но я действительно не знаю,
где газеты.
- А мы не маленькие. А мы поищем, - произнес Попф самым веселым
тоном, на который был способен в настоящую минуту. - Бывали до болезни
случаи, когда мне удавалось находить в этом доме даже журналы...
Когда Береника вернулась из города, она застала своего мужа
полулежащим на постели и погруженным в чтение. Куча газет валялась возле
него на полу, и почти с каждой страницы на нее смотрел Томазо Магараф,
заснятый в разных ракурсах, в разных местах, в разных положениях: Томазо
Магараф в зале судебного заседания и Томазо Магараф у себя дома, Томазо
Магараф во время утреннего туалета, Томазо Магараф обедает, Томазо Магараф
на улице и Томазо Магараф, беседующий в кулуарах со своим адвокатом, Томазо
Магараф, пожимающий кому-то руку, Томазо Магараф веселый и Томазо Магараф в
явно дурном настроении, пишущий Томазо Магараф, зевающий Томазо Магараф,
читающий Томазо Магараф, Томазо Магараф, покупающий газету, в которой всю
страницу занимает портрет самого Томазо Магарафа...
Солнце уже коснулось горизонта. В комнате царил вечерний полумрак. Он
густел с каждой минутой, но Попф был так увлечен чтением, что даже не
догадался попросить вдову Гарго зажечь электричество. А та тихонько сидела
на краешке стула у окна, напуганная результатами единственного случая,
когда она позволила себе что-то предпринять, не посоветовавшись с госпожой
Береникой. Теперь она зареклась действовать без прямого приказания молодой
хозяйки дома. Даже зажигать электричество. Кто его знает? Может быть, как
раз лучше будет, если совсем стемнеет и бедный доктор перестанет читать.
Береника вошла, и сквозь раскрытую дверь в комнату хлынули потоки
розового закатного огня, который уже, однако, не в силах был побороть
сумерки. Поэтому она первым делом зажгла электричество. Убедившись, что ей
так и не удалось уберечь мужа от роковых газетных листов, она бросила
укоризненный взгляд на обескураженную вдову и пытливый, полный тревоги
взгляд на мужа. Но Попф, к величайшему ее счастью, весело улыбнулся,
приветливо помахал ей рукой и очень спокойно сказал:
- Присаживайся, старушка, почитаем вместе... Хорошо, что ты от меня
скрыла эту мерзость. А то задал бы я тебе работы!..
Стоит ли говорить, что его внешнее спокойствие не могло ввести в
заблуждение Беренику. Но она решила сделать вид, что всерьез обманута его
поведением. Когда вдова Гарго, поужинав, ушла домой, Береника поболтала с
мужем часок-полтора о всякой всячине и легко договорилась с ним, что
разговор о Магарафе лучше всего будет отложить на завтра.
- Не пора ли на покой, дружок? - спросила она таким тоном, как будто
ничего особенного сегодня не случилось.
- Ну, что ж, - миролюбиво отозвался он, - поправляться так
поправляться.
Береника уже погасила свет и собралась ложиться, когда кто-то негромко
постучал во входную дверь.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ,
в которой, между прочим, Падреле-младший убеждается
в существенной разнице между доктором Стифеном Попфом
и господином Родриго Аква
Конечно, Аврелий Падреле и в мыслях не имел отправляться в Новый Эдем.
Ему там ровным счетом нечего было делать.
Его появление в Туберозе, разговор с хозяином гостиницы о Новом Эдеме,
отъезд поздним вечером в наемной машине - все это было заранее
предусмотренными деталями плана, тщательно продуманного господином Падреле.
Падреле понимал, что всякая шумиха вокруг его прибытия в Бакбук
неминуемо отпугнет Попфа. Значит, требовалась особенная скрытность, которой
он и добился ценой сравнительно небольшой затраты времени и средств.
И вот примерно через сорок минут после того, как наемная машина на
предельной скорости выскочила за черту города Тубероза, очень маленький
человечек с чемоданом в руке осторожно постучался в двери дома доктора
Попфа.
Густой ночной мрак окутал уже к этому времени заснувший Бакбук. Спала
в своей одинокой комнате вдова Гарго, сонно ворочалась на своей перине
уставшая от дневных трудов аптекарша Бамболи, которой мешал
неожиданно-мощный храп ее хилого мужа; спали достойные бакбукские эскулапы,
набираясь сил для прилично оплачиваемой помощи своим ближним; тихо
посапывали в безмятежной, сладкой дреме местные обыватели и сплетники, так
и не узнавшие, какой удивительный пациент стучался в эту минуту в двери
приезжего доктора.
Где-то на соседней улице послышались шаги случайного пешехода.
Тявкнула и замолкла собака. Стучавший замер, несколько секунд простоял без
движения, оглянулся, быстро ударил несколько раз в двери костяшками
пальцев, подождал и снова постучал. На этот раз громче и дольше.
Наконец он услышал глухо доносившиеся из дома женский и мужской
голоса. Через несколько мгновений молодой женский голос спросил из-за
закрытых дверей:
- Кто там?
- Откройте, пожалуйста, госпожа Попф, - ответил ей вполголоса
Падреле, догадавшийся, что это, верно, и есть жена доктора, о которой он
слышал от Магарафа. - Я из Города Больших Жаб... С приветом от человека,
который очень интересует вашего супруга.
- Девочка?! Одна! В такую позднюю пору!.. - удивилась Береника,
которую ввел в заблуждение тонкий голосок лилипута. Она приоткрыла дверь и
сказала: - Входи, девочка!
Если бы в прихожей было посветлее, она бы смогла увидеть, как
позеленело от этого невольного оскорбления лицо вошедшего. Но в прихожей
было все же вполне достаточно света, чтобы Береника могла убедиться, что
перед ней не девочка, а, очевидно, один из прежних коллег Томазо Магарафа.
- Ах, извините, пожалуйста, - смутилась она. - Вы, вероятно, друг
бедного Томазо Магарафа?
Любой на месте Аврелия Падреле простил бы жене доктора Попфа ее
ошибку. Но Падреле-младший, который не знал, что его больше оскорбило, - то
ли, что его, мужчину за тридцать, приняли за девочку, то ли, что в нем -
одном из богатейших людей страны - могли заподозрить друга нищего
комедианта, - Падреле едва сдержал себя, чтобы не наговорить непоправимых
дерзостей жене этого провинциального докторишки.
- Не имел чести! - презрительно пропищал он. - Но мог бы о нем
кое-что рассказать.
Он молча двинулся вперед, всем своим видом показывая, что не
расположен тратить попусту время на болтовню.
Обиженная его тоном и огорченная своей невольной бестактностью,
Береника проследовала за ним туда, где на светлом фоне раскрытой двери
показался Попф.
- Этот господин к тебе, - сказала Береника. - Он из Города Больших
Жаб... от Томазо Магарафа...
- Это просто замечательно! - воскликнул Попф. - Милости прошу! Вы и
представить себе не можете, как кстати вы приехали! Если бы вы только
знали, как меня волнует судьба вашего друга!
Падреле, усевшийся было в кресле, не мог вынести это оскорбление
вторично. Его желтое лицо еще больше пожелтело. Он соскочил на пол, отвесил
подчеркнуто церемонный поклон и, задыхаясь от бешенства, пропищал:
- Я уже был счастлив сообщить вашей уважаемой супруге, что не имею
чести быть другом господина Магарафа. Моя фамилия Падреле. Я - Аврелий
Падреле из фирмы "Братья Падреле и компания", если вам что-нибудь говорит
это словосочетание!
- Примо Падреле ваш родственник? - несколько растерянно осведомился
доктор.
- С вашего позволения, это мой брат! Мой старший брат и глава
фирмы! - надменно ответил Падреле и иронически добавил: - Я вижу,
кое-какие сведения о жизни деловых кругов доходят и до вашей... - он хотел
сказать "дыры", но удержался и поправился: - и до вашего Бакбука.
Конечно, "это словосочетание" говорило очень многое даже таким далеким
от политики и деловой жизни людям, как Попф и его жена. Не было во всей
Аржантейе человека, который не слыхал бы о банковском концерне Падреле,
одной из тех шести фирм, которые были тайными, но подлинными хозяевами
республики со всеми ее богатствами, землями, лесами, недрами и
предприятиями, университетами, министерствами и храмами, кабаками,
железными дорогами и детскими приютами.
В каком бы уголке Аржантейи вы ни проживали - в Городе Больших Жаб
или на убогой ферме где-нибудь в дичайшей степной глухомани, вы одинаково
аккуратно, хотя далеко не всегда об этом подозревая, платите дань
"шестерке" и в том числе концерну Падреле. С самого вашего рождения и до
последнего вздоха вам незримо, но вполне ощутимо сопутствуют агенты и
контрагенты одной из этих фирм, а то и всех шести сразу. Вы пьете утром
кофе с плантации Объединенной кофейной компании, тридцать четыре процента
акций которой находятся в руках банка Падреле. Сахар, который вы бросили в
свой кофе, изготовлен на заводах Аржантейской анонимной сахарно-рафинадной
компании, являющейся постоянным клиентом этого же банка. Вы ежедневно
платите дань фирме Падреле, зажигая газ, подбрасывая уголь в камин, посещая
кино, опускаясь в мрачные трущобы метрополитена и приобретая билет компании
воздушных сообщений "Икар-Аржантейя", покупая местечко на кладбище и ложу в
театре, пачку табаку и галлон бензина, пару носков и стандартный летний
домик на колесах, железнодорожный билет и садовую лейку, оплачивая счет за
электричество, за мясо к обеду, за учение в университете, за модное платье
или убогий стандартный костюм.
Даже налоги, которые вы платите государству, чтобы Аржантейя была
могуча и неприступна, и те уходят в бездонные карманы всюду проникающей
"шестерки", потому что все военные заказы по загадочной закономерности
непременно попадают на заводы, принадлежащие кому-либо из "шестерки".
Если вас за радикальные взгляды избил полицейский, стоящий на страже
интересов "шестерки", то и в этом случае вы, смывая со своего лица кровь и
грязь, даете заработать братьям Падреле или их коллегам, так как акции
четырех крупнейших в стране мыловаренных трестов распределены между банком
Падреле и банкирским домом "Пизарро и сыновья".
В свое время всю страну облетела крылатая фраза из замечательного
памфлета профессора Камилла Спуина: "Меня поражает в господине Падреле
Примо не его баснословное богатство, не его железный характер, даже не его
поистине необозримые деловые связи, а то, что он выработал в себе
способность не улыбаться, произнося слово "демократия".
Эта фраза стоила господину Падреле одной минуты раздражения, а
профессору Камиллу Спуину - всей его дальнейшей научной карьеры. Он так и
кончил свою жизнь ничтожным агентом по страхованию недвижимого имущества.
Вот что обозначало "словосочетание" "Братья Падреле и К°". Старшего
Падреле звали Примо, младшего - Аврелий. Примо Падреле, единолично
управлявший гигантскими капиталами, принадлежавшими ему и его брату,
находился в Городе Больших Жаб. Аврелий Падреле собственной своей крохотной
персоной находился в интересующий нас момент в Бакбуке, в кабинете
неприметного провинциального врача Стифена Попфа.
Было бы извращением истины, если бы мы сказали, что на доктора Попфа и
его супругу, особенно на последнюю, горделивое заявление их удивительного
гостя не произвело никакого впечатления. Нельзя вырасти в обществе, где
деньги - все, и не испытать по крайней мере легкого головокружения при
виде человека, ворочающего миллиардами.
Но доктор смутился в первый миг больше от неожиданности, нежели от
робости и преклонения. Он был, впрочем, достаточно честен перед самим
собой, чтобы признаться, что чувствовал бы себя гораздо свободнее, если бы
его посетитель не был так богат.
- Как же, как же! - ответил он независимым тоном, но, пожалуй,
чуть-чуть поспешнее, нежели хотел бы. - Кое-что о жизни деловых кругов
доходит и до нашего Бакбука. Прошу вас, садитесь! Давно ли вы видели Томазо
Магарафа?
- В день моего отъезда, - сухо ответил Падреле, привыкший, чтобы в
его присутствии занимались только его персоной.
- Ради бога! - встрепенулся тогда Попф. - Вы знаете решение суда?
- Его присудили к пятитысячной неустойке.
- Но откуда же ему взять такую сумму? Он же совершенно нищий человек!
- Совершенно верно, нищий! - с удовольствием согласился Аврелий
Падреле.
- И он должен сесть в тюрьму?
- Должен был бы... если бы один человек не согласился внести за него
неустойку.
- Я говорил тебе, Береника! - воскликнул Попф. - Как мы все-таки
непозволительно плохо судим о людях! Вам известны фамилия и адрес этого
великодушного человека, сударь? Мне хотелось бы послать ему телеграмму с
выражением моего восхищения...
- Известны, - ответил Падреле, упиваясь эффектом своих слов и
стараясь продлить это удовольствие. - Известна фамилия, известен и адрес.
Но посылать ему телеграмму, по-моему, излишне.
Он увидел недоумение, выразившееся на лицах обоих его слушателей,
помедлил несколько мгновений и добавил:
- Потому что его зовут Аврелий Падреле и он находится в настоящий
момент перед вами.
Попф с сияющим лицом вскочил на ноги и стал пожимать неприятно
холодные, чуть влажные ручки Падреле. А Падреле молча, с плохо скрываемым
презрением и равнодушием принимал, как нечто должное и очень привычное,
простодушные изъявления благодарности со стороны супругов Попф. Он уже
успел насладиться их изумлением по поводу значительности фирмы, которую он
представлял, и теперь ему хотелось окончательно покорить их, приручить,
сделать своими рабами. Он испугался, как бы они не сочли его действительно
великодушным. Он не нуждался в том, чтобы его считали великодушным. К тому
же он опасался, что эти "попрошайки" (всех, кто был беднее его, он считал
попрошайками) под всякими предлогами начнут выкачивать из него деньги.
Довольно нетерпеливо выслушав благодарственную тираду доктора Попфа и
несколько застенчивых слов, очень мило высказанных супругой доктора, он
решил поставить затягивавшийся разговор на чисто деловые рельсы.
- Я с самого начала догадался, что он не сам по себе вырос. Это было
бы чудом, а чудес не бывает. - Изложив эту глубокую мысль, Аврелий Падреле
передохнул, как бы давая своим слушателям возможность оценить его
интеллектуальные способности. - А так как Магараф упорно отрицал на
процессе, что он вырос при чьей-нибудь посторонней помощи, то я понял, что
он имеет серьезные основания скрывать это обстоятельство. Было нелепо
выпытывать у него этот секрет, пока не кончился процесс, - другое дело,
когда выяснилось, что ему нужно уплатить неустойку, а денег у него нет.
Тогда я предложил ему эти пять тысяч кентавров за то, что он даст мне адрес
человека, помогшего ему вырасти. Он поломался немножко и согласился,
правда, взяв слово, что я никогда и никому не раскрою эту тайну, чем бы ни
кончились мои переговоры с вами. Если бы ваш Магараф был хоть вот
настолько, - Падреле показал свой крошечный мизинец, походивший на
бледно-розового червячка, - вот настолько умным человеком, он мог бы у меня
выкачать в десять раз большую сумму...
При этих словах столько торгашеского торжества и презрения выразилось
на лице Падреле, что доктора Попфа передернуло от отвращения. Но Падреле
этого не заметил. Он при своем богатстве считал излишним заниматься
дипломатией и был искренне убежден, что у небогатых людей нет и не может
быть чувства человеческого достоинства.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг