плакать, толкаться.
Вообразите себе крепких молодых людей, одетых в комбинезоны,
застегивающиеся сзади, как у маленьких мальчиков, взрослых девушек,
облаченных в коротенькие платьица детских фасонов, - и вы получите
некоторое представление о том, как были одеты будущие ученики Магарафа.
Но самое странное впечатление производило выражение их лиц. Это не
были лица нормальных взрослых людей, но и не тупые, неподвижные,
полуживотные лица кретинов, которых ожидал встретить здесь новый инструктор
приюта. Он видел склоненные над тарелками неправдоподобно укрупненные, но
все же совсем детские лица: веселые и грустные, подвижные или флегматичные,
но детские, совсем детские.
Шестьдесят две пары глаз, уставившиеся на только что вошедшего
Магарафа, выражали умилительное, совершенно ребячье наивное любопытство.
Кое-кто при этом широко улыбался, кое-кто смотрел с опаской, исподлобья,
или препотешно сморщился, готовый вот-вот разреветься.
Громкие рыданья заставили Магарафа обратить внимание на долговязую
фигуру, застывшую в непонятной позе в дальнем углу столовой.
- Это Педро Гарго, сударь, - громко, с расчетом, чтобы его услышали
все завтракавшие, объяснил ближайший надзиратель. - Этот непослушный Гарго
не стал дожидаться, пока ему подадут кашу, и отобрал тарелку у своего
соседа. За это он будет стоять в углу на коленях, пока все не позавтракают.
- Я больше не буду! - еще пуще разрыдался наказанный преступник. - Ой,
я больше не буду! Я больше не бу-у-уду!..
Было странно слышать громкие мужские рыдания по такому нелепому
поводу, Магарафу стало как-то не по себе. Он поспешил покинуть столовую, и
долго еще вслед ему доносились зычные, басовитые рыдания:
- Ой, мама, мама! Ой, дяденька, я больше не буду!..
Потом раздался громкий вопль, и голос замолк. Это надзиратель тычком в
зубы заставил Педро Гарго уважать дисциплину.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ,
в которой читатель знакомится с доктором Симом Мидрубом
Конечно, господин Вандерхунт не раз подумал, прежде чем решился
пригласить в Усовершенствованный приют нового работника. Но потребность в
человеке, который должен был обучить воспитанников приюта стрелковому делу,
была настолько очевидна и удача в этом деле сулила такие поистине
безграничные перспективы, что господин Вандерхунт не остановился перед
риском.
Опасением, что Магараф может догадаться об истинном характере
"приюта", хотя это было более чем невероятно, и объясняется, что с первого
и до самого последнего дня пребывания Магарафа на службе его держал под
неослабным наблюдением молодой человек с золотых очках. Его звали Сим
Мидруб. Он был весьма способным, хотя и совсем еще не известным в широких
научных кругах специалистом по вопросам размножения животных. Господин
Вандерхунт раскусил его с первого взгляда и смело привлек для работы в том
экспериментальном человеческом питомнике, который для внешнего мира носил
благочестивое название Усовершенствованного курортного приюта для круглых
сирот.
Именно Сим Мидруб и придумал уверить Магарафа, что здесь ведется
кропотливая и необычная работа по излечению от кретинизма нескольких
десятков молодых отпрысков именитых аржантейских фамилий.
В отличие от Стифена Попфа, доктора Сима Мидруба моральные соображения
никак не стесняли. Что же касается уголовной ответственности, то,
во-первых, победителей не судят, а во-вторых, нет закона, запрещавшего
создавать новую породу людей, как нет законов, запрещающих закупоривать
вулканы или останавливать вращение земли. А раз не было закона, то нельзя
было и преступить его, то есть совершить преступление.
Доктор Мидруб представлял собой в известной степени новое явление в
аржантейской науке второй половины нашего века. Он не имел не только
друзей, но и более или менее близких знакомых. Из родных он признавал
только свою мать - женщину властную и жестокую. Мать он боготворил. Для
нее он зарабатывал деньги. Ради нее он следил за своим здоровьем. Чтобы
доставить ей удовольствие, он одевался с подчеркнутой тщательностью, потому
что она хотела, чтобы сын ее был одет хорошо и со вкусом. Только ей он
писал и только от нее получал письма, из которых можно было заключить, что
где-то в отдаленном закоулке души доктора биологических наук Сима Мидруба
отведено все-таки кое-какое место и для чувств, не связанных с наукой. Ему
шел двадцать девятый год, он был далеко не безобразен, весьма не глуп,
талантлив, остроумен, обходителен в обращении, даже, в случае крайней
необходимости, галантен.
Изо всех видов славы его манила к себе только слава ученого, слава
никем еще не превзойденного открывателя нового, неизведанного, но не
обязательно полезного для человечества. Он мечтал об открытиях только ради
самого восторга открытия. И если для такого открытия, которое возвеличило
бы в веках имя доктора биологических наук Сима Мидруба, потребовалось бы
смести с лица земли половину, три четверти, все население любой страны,
даже Аржантейи, он, не задумываясь, пошел бы на это. Он только увез бы в
безопасное место свою мамочку, а остальное пусть идет прахом во славу
великого ученого и его науки. Он не имел ни времени, ни охоты
интересоваться книгами, которые не касались вопросов биологии и биохимии.
Беллетристику он признавал только как наркотическое, усыпляющее средство,
философов и экономистов почитал пустобрехами, безосновательно претендующими
на звание ученых. Лишь одного философа он удостоил своим уважением. Этого
счастливца звали Фридрих Ницше. Сверхчеловек, который действует "по ту
сторону добра и зла", - можно ли было яснее и лаконичнее выразить идеал, к
которому ежедневно и ежечасно стремился доктор Сим Мидруб.
Это был изувер, вооруженный незаурядным талантом и всеми достижениями
науки, призванными в других руках служить на благо человечеству. Но ему не
было никакого дела до блага человечества. Он делил все население земного
шара на две части.
К одной, большей, принадлежали негры, китайцы, мексиканцы, славяне,
итальянцы, евреи, французы, - все народы, кроме аржантейцев. Это были не
люди. Это были недочеловеки, экспериментальное мясо для опытов, непокорное
многомиллионное стадо, которое нужно заставить работать для процветания
Аржантейи. Но и Аржантейю населяли, с точки зрения Мидруба, люди
неодинаковой ценности. Он презирал аржантейских рабочих, он презирал
фермеров вместе с их батраками, он презирал всех, кого не считал равными
себе по интеллекту. Но он хотел возвыситься и над теми немногими, которых
он удостаивал высокой чести считать равными себе.
Его смешила мысль, что те, которым принадлежали лаборатория, считали
его выполнителем своих заданий. Правда, из вполне понятного благоразумия он
никогда этого не высказывал вслух. Пусть неведомые ему владельцы
Усовершенствованного приюта думают, что доктор Сим Мидруб только один из
многих безвестных служащих, окупающих своим трудом выдаваемую им заработную
плату. Он презирал своих хозяев, как презирал и своего непосредственного
шефа господина Вандерхунта, хотя и тот, кажется, относился с почтением к
Ницше.
Поступая на службу в Усовершенствованный приют, Сим Мидруб был увлечен
не столько проблемой ускорения роста нормальных человеческих младенцев, уже
принципиально решенной до его приглашения, сколько другими проблемами,
вытекавшими из неиспользованных возможностей "эликсира Береники",
запатентованного Альфредом Вандерхунтом под названием "Патент AB" - по
своим инициалам. Господин Вандерхунт не сразу бы додумался до этих
возможностей, если бы Сим Мидруб не предложил ему своих услуг для их
разработки.
К началу марта воспитанницы приюта, по подсчетам доктора Мидруба,
должны были уже забеременеть от своих однолеток. Он предлагал сократить
срок их беременности путем систематических инъекций "Патента AB".
Лабораторные опыты над крысами и морскими свинками целиком оправдали его
предположения. Он уже разработал дозировку и график прививок.
Следовательно, к середине марта, если все пойдет благополучно, появится
необходимость в акушерах и благоустроенном родильном приюте на тридцать
одну койку.
Это означало, что скоро можно будет рассчитывать на появление нового
поколения. Нынешние питомцы приюта, из которых старшему било чуть больше
четырех с половиной лет, должны были и течение недолгого срока стать
последовательно отцами и дедушками, матерями и бабушками. А спустя еще
недолгое время они уже смогут стать прапрадедушками, прапрабабушками,
сохраняя, к тому же, в течение еще по крайней мере сорока пяти -
пятидесяти лет способность производить на свет потомство. Черт возьми, они
будут размножаться, как кролики! Десятое поколение детей, которое родится
от прапрапраправнуков младенцев, уже не надо будет воспитывать как первый
состав воспитанников приюта. Их уже можно будет только дрессировать. Это
будут человекоподобные существа, у которых будет ровно столько разума,
сколько захочет доктор Мидруб, и только те навыки, которые он пожелает им
привить. Они будут знать только самое необходимое количество слов, только
те слова, которые отберет для них доктор Мидруб. Обычный аржантейский язык
будет им понятен не более, чем латынь австралийскому туземцу. В их словаре
не будет слов "справедливость", "равенство", "достоинство", "свобода",
"разум", "честь", "право", "братство", "любовь", "мечта". Они будут знать
только полтораста - двести слов, связанных с той специальностью, для
которой их будут дрессировать, и не будут понимать даже тех, кого будут
дрессировать для других специальностей. Они будут слушаться только своих
надсмотрщиков, одетых в определенную форму, и будут испытывать
непреодолимый ужас при виде людей, одетых по-другому. Им будут доступны
лишь простейшие чувства - страх, ужас, голод, жажда, потребность в
размножении - и не будут доступны понятия солидарности, дружбы,
самопожертвования, сознательного недовольства своим положением.
Предложение Сима Мидруба было одобрено господином Примо Падреле,
посетившим инкогнито Усовершенствованный приют. Доктор Сим Мидруб, глубоко
презирая могущественного гостя, почтительно выслушал его одобрение,
поблагодарил за лестные слова и попросил распорядиться, чтобы заранее
приступили к оборудованию родильного дома.
- Конечно, конечно! - добродушно ответил господин Падреле.
Присутствовавший при этой беседе Альфред Вандерхунт молча поклонился,
давая понять, что все будет немедленно исполнено.
- С вашего позволения, сударь, - продолжал Сим Мидруб, - мне хотелось
бы сказать, что уже через четыре месяца потребуется строительство
дополнительных жилых и учебных корпусов, а также помещений для новых
сотрудников.
- Конечно, конечно! - весело закивал глава фирмы.
Вандерхунт снова поклонился.
- Не нужно ли вам лично чего-нибудь? - благосклонно осведомился
господин Падреле, но доктор Сим Мидруб холодно улыбнулся.
- Благодарю вас, сударь, мне ничего не нужно, кроме того, чем я уже
располагаю.
Господин Падреле недоуменно пожал плечами. Он предпочел бы, чтобы этот
неприятно корректный молодой человек получил от него солидную подачку. А
впрочем, черт с ним! Уже сидя в машине, он вдруг осознал, что этот Мидруб
его презирает, и ему стало смешно. Он знал нескольких таких самоуверенных
молодчиков. В конечном счете все они неплохие работники. А про себя пусть
думают, что хотят. Лишь бы это не отражалось на работе.
Словом, господин Примо Падреле с легким сердцем назначил Мидруба
помощником Вандерхунта по научной части. И если при таком высоком положении
Мидруб все же взял на себя дополнительные обязанности наблюдения за новым
инструктором приюта, то это объяснялось не только необходимостью сохранения
в тайне истинной природы этого заведения, но и главным образом тем, что это
его забавляло. Ему была приятна мысль, что он два месяца будет водить за
нос инструктора стрелкового дела, постоянно поддерживая в нем иллюзию, что
он работает в лечебном учреждении. До начала марта у него было вполне
достаточно свободного времени, и он мог себе позволить это развлечение.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ,
в которой Томазо Магараф продолжает знакомиться с
Усовершенствованным курортным приютом для круглых сирот
и навсегда завоевывает сердце Педро Гарго
- Ваши занятия вы будете вести после мертвого часа, - сказал доктор
Мидруб Магарафу, когда они покинули столовую. - До обеда больные проведут
время у конвейера и на пруду.
Они не успели дойти до круглого здания конвейера, как веселый галдеж,
донесшийся со стороны столовой, дал знать, что завтрак кончился. Вскоре
послышался топот ног по гравию, а еще через минуту Магараф увидел
воспитанников, приближавшихся строем по два. Колонну открывали мужчины, за
ними отдельным отрядом шли девушки. Позади всех уныло плелся заплаканный
Педро, которого дежурный надзиратель сурово вел за руку. Свободной правой
рукой бедняга то и дело смахивал крупные слезы, обильно катившиеся по его
плохо выбритым щекам. Остальные воспитанники вели себя так, как и должны
были вести себя ребятишки, только что плотно позавтракавшие и не
отягощенные никакими заботами и мыслями. Они нестройно, но чрезвычайно
азартно пели:
Дяденьку мы слушались,
Хорошо накушались.
Если бы не слушались,
Мы бы не накушались.
И снова:
Дяденьку мы слушались,
Хорошо накушались...
Входя в мастерскую, они обрывали песню и разбегались по своим местам.
Только сейчас Магараф заметил, что против каждого рабочего места на
стенке висела дощечка. На дощечках не было ни надписей, ни номеров. Зато на
каждой из них были нарисованы разнообразные фрукты, ягоды, животные и
предметы. Шестьдесят две дощечки и шестьдесят две неповторяющиеся
картинки - вот что помогало неграмотным воспитанникам господина
Вандерхунта запомнить свое место у конвейера.
Половину длины конвейера занимали мужчины, половину - девушки. Сбоку
на маленьких подставках лежали гаечные ключи, отвертки, детали какого-то
мотора.
Надзиратель нажал кнопку на распределительной доске, раздался
продолжительный и очень громкий звонок, и словно ветром сдуло с физиономий
воспитанников детское, простодушное выражение. Лица у всех стали
напряженные, озабоченные. Надзиратель включил рубильник, конвейер медленно
тронулся, и Магараф увидел, как постепенно стал вырастать на конвейере
автомобильный мотор.
Только по-детски шумные вздохи облегчения, раздававшиеся один за
другим вслед за уходившим мотором, показывали, как трудно давалось
воспитанникам Усовершенствованного курортного приюта бесперебойное движение
тихо полязгивавшего конвейера.
- Просто невероятно! - шепнул доктор Мидруб Магарафу. - Еще две
недели тому назад они никак не могли усвоить, что звонок - это сигнал на
работу.
- Все-таки довольно неприятное зрелище, - сказал Магараф.
- Лечение всегда связано с неприятными процедурами, - улыбнулся
Мидруб. - Вспомните горькие пилюли, касторку, препротивные уколы при разных
прививках. Я уже не говорю о хирургических операциях. Во всяком случае,
обычные методы лечения кретинизма неприятнее и куда менее эффективны,
нежели наш... Извините, я вас на несколько минут покину. Мы увидимся на
пруду.
Между тем кончились работы у конвейера, и воспитанники получили
пятнадцатиминутный перерыв, чтобы размяться и отдохнуть перед тем как
отправиться на пруд.
Теперь они были снова безмятежно счастливы. Весело крича, они
разбежались по обширной лужайке, от полноты чувств награждая друг друга
шлепками, которые сбили бы с ног любого подростка.
Магараф подошел к надзирателю и собрался заговорить с ним, когда
громкие вопли избиваемого человека заставили их подбежать к кустарнику,
обрамлявшему лужайку у самого входа в конвейер. Магараф прибежал первым -
надзиратель явно не спешил - и увидел, как человек шесть мужчин и девушек
избивали Педро Гарго, прижав его к кирпичной стене мастерской.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг