сентябрь, а вы пришли ко мне впервые в субботу четвертого мая, то есть по
крайней мере шесть лет и четыре месяца тому назад...
- Патрон?.. Господин Аврелий?! - воскликнул Огастес Карб, и такое
неподдельное удивление отразилось на его фарфорово-белом румяном лице, что
Аврелий Падреле не выдержал и самодовольно расхохотался.
Даже на невеселом лице его дамы на мгновение показалась улыбка.
А пока господин Падреле-младший наслаждался давно предвкушаемым
эффектом, Огастес Карб вспомнил, наконец, кого ему напоминала изменившаяся
физиономия его патрона: не хватало только бакенбард котлетками для полного
сходства с его прадедом Урией, сыном основателя фирмы, портрет которого
украшал кабинет Примо Падреле. И, кроме того, Карб успел восстановить в
памяти все свои реплики во время предшествовавшего разговора и с
удовольствием удостоверился, что они должны были убедить Падреле-младшего
как в преданности его секретаря, так и в том, что он стал совершенно
неузнаваем.
Вслед за этими приятными соображениями Огастесу, однако, пришло в
голову, что, кроме голословного заявления незнакомца и, возможно, чисто
случайного сходства с одним из давно умерших руководителей фирмы, он еще
покуда не имел ни одного действительного достоверного доказательства того,
что перед ним именно Падреле, а не самозванец.
- Боже мой! - воскликнул тогда Огастес Карб с предельным
простодушием, которое он был в силах изобразить. - Боже мой! Вот уж никогда
бы не подумал, чтобы человек мог за какие-нибудь полтора месяца измениться
до полной неузнаваемости! Я не удивлюсь теперь, если окажется, что
рассосался без следа и шрам на вашем пальце!
Речь шла о шраме на большом пальце левой руки, оставшемся после того,
как восьмилетний Аврелий, решив самолично очинить карандаш, порезался до
самой кости. Этот порез стоил его гувернантке места и дальнейшей карьеры.
- Ну, это вы уж слишком много требуете от науки, - вступился вдруг за
науку господин Падреле. - Шрам, конечно, остался. Но он мне по-прежнему
нисколько не мешает. И родимое пятно осталось. Помните, вы еще как-то
приняли его за кляксу и предложили стереть носовым платком?
И он многозначительно, как делал все касающееся его персоны,
продемонстрировал своему секретарю полукруглую серебристую полоску шрама на
пальце и родимое пятно за правым ухом.
- Боже мой! - снова воскликнул преданный Огастес. - Силы небесные! То-
то обрадуется ваш братец. То-то будет ему сюрприз ко дню рождения!
- Специально так и задумано, - доверительно поведал ему
Падреле-младший. - И Примо узнает об этом только послезавтра и только из
моих уст. Я полагаюсь на вашу скромность, Огастес.
Огастес молча наклонил голову, подчеркнув тем самым, что его
скромность сама собой подразумевалась не только его характером, но и его
служебным положением.
Аврелий Падреле подробно расспросил Огастеса о здоровье своего
старшего брата и со счастливым лицом выслушал заверения о полном его
благополучии. Потом, представив Карба своей невесте Беренике Мишелли, он с
гордостью удачливо начинающего дельца сообщил своему секретарю, что у него
есть на примете одно сказочно выгодное дело, которое в год-два может
удвоить и даже утроить капиталы фирмы, а вложить надо будет для начала
сущие пустяки: миллионов пять-шесть. Во всяком случае, не больше десяти.
Правда, возникли кое-какие шероховатости, но он берется все уладить.
Но как Падреле ни был упоен собственной особой и деловыми планами, он
не мог не заметить, что Огастес Карб хочет, но никак не может решиться
задать ему какой-то вопрос.
В другое время он бы меньше всего с этим посчитался, но в данный
момент он был счастлив и ему хотелось проявить небольшую внимательность к
своему преданному секретарю.
- Ну, говорите, говорите! - подбодрил он Огастеса. - Вы, кажется,
хотите о чем-то меня спросить?
- Чистое любопытство, сударь, - смущенно промямлил господин Карб, зная, что для его хозяина нет большего наслаждения, чем смутить зависящих от него людей каким-нибудь внезапным вопросом. - Уверяю вас, сударь, чистое
любопытство... Если это, конечно, не секрет... во сколько обошлось вам это
чудо?
Вопрос Огастеса Карба послужил поводом для нового приступа смеха у
господина Падреле, и притом такого сильного, что на него обратили внимание
во всем огромном зале ресторана. Лицо у Падреле налилось кровью, он
задыхался, кашлял, стонал, вытирал слезы, проступившие на его
зеленовато-серых глазах, с трудом переводил дыхание и снова кашлял.
- Вы никогда не поверите, Огастес! Черт меня побери, если этому вообще кто-нибудь сможет поверить!.. Приготовьтесь разинуть рот!.. Это мне не
стоило ни гроша.
- Ни гроша?! - страдальчески воскликнул Огастес, чувствуя, что ему не хватает воздуха. - Вы не должны так шутить со мной, господин Аврелий!
Береника удивленно глянула на продолжавшего хохотать Падреле и
презрительно пожала плечами. Этого еще не хватало! Человек лжет, забывая,
что она присутствует при разговоре.
- Я нисколько не шучу, милейший Огастес! - победоносно подтвердил
Падреле. - Если не считать расходов на поездку и питание, то ровным счетом
ничего. Нуль!
И он розовой, очень гладкой ладонью описал в воздухе круг для пущей
убедительности.
- Понимаете, - начал он более спокойно, отдышавшись после последнего
приступа смеха, - понимаете, сначала мы сторговались с доктором на ста
тысячах...
Будь Падреле не так увлечен рассказом, он заметил бы, что Беренику
передернуло, когда он применил слово "сторговались" к тому, чего она была
свидетельницей в тот, казавшийся сейчас таким далеким, вечер.
- ...Сорок восемь тысяч я обещал внести наличными, а остальные
выслать из Города Больших Жаб по возвращении. Все шло тихо, спокойно... Жил
я в собачьей конуре, но не жаловался... А в самый последний день мы
расплевались с доктором из-за какой-то чепухи. Доктору вдруг загорелось
удариться в амбицию. Что-то я не так, как ему хотелось, без должного
трепета, отозвался о его коллегах. Ваша воля, почтеннейший, ставьте себе
своих богов на какие угодно пьедесталы! Но только, прошу покорнейше,
сударь, не заставляйте Аврелия Падреле поклоняться вашим обшарпанным богам,
у которых сплошь и рядом не хватает денег даже на кролика для опытов!..
Падреле бросил быстрый взгляд в сторону Береники. Он не считал нужным
щадить среду, которую она покинула. Сейчас она принадлежит к его кругу, и
ее прежняя среда должна была вызывать в ней в лучшем случае чувство
жалостного презрения. Он рассчитывал найти у Береники одобрение своей
красивой речи. Но Береника молчала, храня на лице непонятное безразличие.
- ...Конечно, я решил немедленно уехать... Посылаю ему в конверте
сорок восемь тысяч и снова письменно подтверждаю, что остальные вышлю ему
уже из дому. И вот, представьте себе, Огастес, этот нищий провинциальный
докторишка (поверьте мне, он не утопает в роскоши!) позволяет себе жест!
Человек, у которого нет и гроша за душой, позволяет себе швырнуть мне мои
деньги в лицо! Он возвращает мне через свою служанку конверт с деньгами! Он, видите ли, не собирается получать с меня денег! Ну что ж, почтеннейший, не хотите - не надо! Аврелий Падреле никому не позволит разыгрывать с собой ложноклассические трагедии! И знаете, Огастес, эти деньги пришлись мне более чем кстати. Ведь я решил сохранить инкогнито до послезавтрашнего вечера. А других денег у меня не было. И занимать тоже не у кого было, раз я всерьез хотел сохранить инкогнито...
На Огастеса Карба было жалко смотреть. Он сидел, словно оглушенный
громом, и не мог выжать из себя ни слова. Он понимал, что Падреле может
воспринять его молчание как осуждение всей этой истории, но ничего не мог с
собой поделать. Господин Карб так болезненно переживал вовсе не поступок
Падреле, а поведение неизвестного доктора. Он презирал и смертельно, люто
ненавидел этого идиота доктора, который с самого начала продешевил (такое
чудо - и за какие-то несчастные сто тысяч!), а потом и вовсе отказался от
денег, которые в умелых руках, в руках Огастеса Карба, могли бы положить
основание новой финансовой династии. Так бездарно использовать из ряда вон
выходящую возможность!
Но еще более ошеломляющее впечатление произвел хвастливый рассказ
Аврелия Падреле на Беренику. Она уже успела разобраться в характере своего
жениха и понимала, что он говорит сущую правду. У него не хватило бы
фантазии, да и не к чему ему было сочинять эту историю, всю подлость
которой он себе вряд ли мог представить. Значит, Стифен вернул, а Падреле
преспокойно принял обратно деньги! И не только принял их обратно, но и
скрыл от нее отказ Попфа. Впрочем, не низость Аврелия Падреле так волновала
в данную минуту Беренику. Рушилось единственное слабенькое утешение,
которым она старалась после бегства из дому успокоить свою совесть, -
мысль, что у Стифена хоть деньги остались, что он на долгие месяцы избавлен
от материальной нужды. Значит, Стив остался в Бакбуке в полном одиночестве
и без средств, брошенный любимой женщиной, оскорбленный и ограбленный
человеком, которого он избавил от тягчайшего из несчастий.
Люди, обладающие хорошим здоровьем, могут его по-настоящему оценить
только тогда, когда они его хоть временно теряют. Нет человека, который,
просыпаясь по утрам, думал бы с восхищением: "Ах, как хорошо, что у меня
две ноги и обе в отличном состоянии, две исправно работающие руки, что у
меня в порядке глаза, уши!"
Только сейчас, после трех дней пребывания в Городе Больших Жаб в
обществе Аврелия Падреле, она почувствовала все величие и чистоту
бескорыстного научного подвига полунищего провинциального врача Стифена
Попфа, только сейчас она его полюбила так, как он заслуживал. Если то, что
она передумала и перечувствовала за эти три дня, нуждалось в каком-то
окончательном, решающем штрихе, то этот штрих внесла услышанная ею только
что история.
Береника сидела выпрямившись, чуть побледневшая, но очень спокойная, и
смотрела на Падреле с тем любопытством, с которым посетители зоопарка
смотрят на резвящуюся за решеткой очень сильную, очень опасную и очень
некрасивую человекообразную обезьяну.
Нельзя сказать, чтобы это ее состояние не было замечено Аврелием.
Обладая тем особым чутьем, которым часто обладают неумные, но хитрые люди,
он почувствовал, что все идет не так, как он предполагал. Он не понимал и
не мог понять, что происходит в душе Береники, - для этого у него не
хватало ни ума, ни душевной тонкости, - но он чувствовал, что происходит
что-то неладное.
Падреле растерялся, засуетился, достал из бумажника ответную записку
доктора Попфа, зачем-то дал ее прочесть Карбу. Потом из тех же непонятных
для него самого побуждений протянул ее Беренике. Береника внимательно
прочла записку и молча положила ее на скатерть.
- Ничего, - нерешительно промолвил Падреле, - ничего, потребуются
денежки - и амбиция пойдет по боку... Напишет... Адрес ему известен... Как
ваше мнение, Огастес?
Огастес уже успел прийти в себя. Он сказал:
- Конечно, господин Аврелий... Я целиком с вами согласен.
Падреле взглянул на Беренику. Она сидела, как сидят в театре на
надоевшем спектакле.
- Хотя, впрочем, - сказал Падреле, - зачем мучить беднягу? Напомните
мне, Огастес, послезавтра, и мы переведем ему сто тысяч, не дожидаясь его
письма. В конце концов, он не виноват в том, что горд не по средствам...
Как вы полагаете, Огастес?
- Конечно, господин Аврелий, я с вами целиком согласен, - сказал
Огастес Карб.
На этом закончился первый сюрприз Аврелия Падреле. Он встал вслед за
своей дамой из-за стола и пошел к выходу. Огастес последовал за ними в
некотором отдалении. В кармане у него лежала забытая его патроном записка
доктора Попфа.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ,
в которой рассказывается о втором сюрпризе
Аврелия Падреле и первом сюрпризе его брата Примо
Огастеса Карба разыскивали по всему городу. Его требовал к себе глава
фирмы. Надо ж было так случиться, что за последние шесть недель Примо
Падреле вспомнил о существовании секретаря своего брата именно тогда, когда
того не было на месте!
- Здравствуйте, друг мой! - ласково промолвил Примо Падреле, когда
Огастес, набравшись духу, решился наконец войти в кабинет.
В спокойном состоянии господин Примо был холоден и сух. Ласковые нотки
появлялись в его голосе только тогда, когда он был чем-то раздражен. Это
знали все, кто соприкасался с ним. Знал, конечно, и Огастес Карб.
- Здравствуйте, сударь, - неуверенно промолвил Огастес. Он боялся
старшего Падреле так же сильно, как презирал младшего.
- Я хотел узнать, получили ли хоть вы письмо от господина Аврелия?
Меня он изволил совсем забыть.
- Нет, сударь, не получал, - ответил Огастес. - Но смею думать, что с
ним все обстоит благополучно.
- Очень рад вашему оптимизму, друг мой; в вашем возрасте он так
понятен. Господин Аврелий уехал уже больше месяца тому назад.
- С вашего позволения, сударь, вчера пошла седьмая неделя.
- Седьмая неделя - и ни одного письма! Преглупая манера - уезжать,
не сказав, куда и на сколько!
Господин Падреле-старший сердито шагал по кабинету. В меру упитанный
шатен, лысый со лба, в очках в золотой оправе, над которыми нависали
сросшиеся на переносице брови, густые, как усы, он был и лицом и одеждой
больше похож на провинциального адвоката средней руки, чем на одного из
богатейших людей и вершителей судеб Аржантейи.
Из тяжелой рамы, тускло блестевшей на стене кабинета, с суровым
сочувствием смотрел на своего правнука овеянный славой гениального
комбинаторства и чудовищных преступлений Урия Падреле, сын основателя и
второй патриарх могучего рода Падреле.
С не меньшим сочувствием смотрел на возбужденного главу фирмы и
Огастес Карб. Он жалел господина Примо. Есть сорт людей, лишенных даже в
малейшей степени чувства сострадания и жалости к тем, кто находится ниже их
на общественной лестнице, но искренне приходящих в состояние умиления,
когда им выпадает высокая честь быть свидетелями душевных скорбей людей
более богатых и знатных, нежели они сами.
Вид Падреле-старшего, взволнованно шагавшего взад и вперед по
кабинету, до такой степени растрогал Карба, а желание услужить великому
финансисту стало настолько непреодолимым, что он сделал несколько шагов
вперед, откашлялся и сказал:
- С вашего позволения, сударь, я имею вам кое-что рассказать!..
- Если это касается господина Аврелия, - остановился глава фирмы, - то пожалуйста. По другим вопросам я, к сожалению, лишен сейчас возможности
уделить вам время.
- Это касается господина Аврелия, - сказал Огастес Карб.
- Я вас слушаю, друг мой, - промолвил Примо Падреле и с холодным
интересом глянул на Огастеса. С фарфорово-белых щек последнего румянец
исчез так быстро, словно его стерли ваткой.
- Мне очень больно видеть ваше волнение... - начал Огастес Карб,
запинаясь, - и я решил поэтому нарушить обещание, данное вашему брату. Я
прошу вас, господин Примо, не выдавайте меня... конечно, если вы сочтете
это возможным...
Примо Падреле кивнул головой в знак согласия. Огастес Карб понял, что
его откровенность может ему сослужить неплохую службу и, нисколько не
повредив его хозяину, останется ему неизвестной. Огастес Карб повеселел,
почувствовал себя уверенней и меньше чем в пятнадцать минут сообщил главе
фирмы все, что могло его заинтересовать: он рассказал ему о переговорах с
Томазо Магарафом, о цели поездки Падреле-младшего, о сегодняшнем разговоре
по телефону, о свидании в ресторане "Кортец", о том, как выглядит сейчас
господин Аврелий; о том, как выглядит его дама; о том, что эта дама -
невеста господина Аврелия и что зовут ее Береника Мишелли; о том, что она,
очевидно, имеет на господина Аврелия большое влияние и что он, во всяком
случае, очень дорожит ее мнением; о том, что у господина Аврелия на примете
какое-то очень выгодное дело, которое потребует затраты не более десяти
миллионов и может в несколько лет утроить капиталы фирмы; о том, что
господин Аврелий с большим волнением и любовью расспрашивал о здоровье
своего любимого брата и был счастлив узнать, что он в отличном состоянии.
Словом, Огастес Карб ничего не утаил. Он умолчал только о конфликте
господина Аврелия с неизвестным доктором, а следовательно, и о записке,
которая у него, Огастеса Карба, лежала сейчас в боковом кармане пиджака.
Насчет этой записки у него были свои планы, в существо которых он не считал
нужным посвящать кого бы то ни было. Эта записка должна была дать ему, по
его расчетам, не менее пятидесяти тысяч - по крайней мере половину тех
денег, которые послезавтра будут посланы неизвестному доктору.
Примо Падреле выслушал сообщение Карба с таким непроницаемым лицом,
которое сделало бы честь любому буддийскому богу. Он только время от
времени начинал бессознательно постукивать ногой по ковру, но переставал,
лишь только замечал это.
Когда Огастес Карб кончил говорить, господин Примо встал. Встал и
Карб.
- Я вам благодарен за откровенность, друг мой. Вы избавили меня от
многих часов беспокойства, - промолвил Падреле-старший. - Можете не
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг