внимания на сроки их идиотского праздника?
- По совести говоря, я бы пола... - начал было Цератод, но Фламмери, не
считавшийся с правилами вежливости, когда они ему мешали, перебил его на
полуслове.
Он еще больше понизил голос, стараясь, чтобы его в первую очередь не
услышал Егорычев.
- Вы не заметили, этот кривляка действительно сказал "послезавтра, в
воскресенье"? Я не ослышался?
- Что-то в этом роде. А в чем дело?
- А дело, мой приятнейший мистер Цератод, в том, что послезавтра мы с
вами будем иметь понедельник. Воскресенье, если я только не сошел с ума,
будет завтра, а не послезавтра. Сегодня - суббота...
- В самом деле, - согласился с ним Цератод, - но ведь в таком случае...
Позвольте, позвольте! - всполошился он вдруг, и мистер Фламмери, снова не
посчитавшись с простейшими правилами приличия, прикрыл ему рот своей
ладонью.
- Тссс! - прошептал он. - Пока промолчим!.. Мы это потом обсудим...
Вдвоем... Без лишних свидетелей!..
II
Пока готовился обед, а Егорычев с несколькими островитянами пошли в
пещеру, где со вчерашнего дня хранились бочки, выловленные Гамлетом, чтобы
обсудить на месте, как лучше всего соорудить плот, Цератод и оба американца
успели обменяться мнениями по некоторым весьма важным, хотя и непривычным
для них вопросам. Около американцев с преданными лицами вертелись
Гильденстерн и Розенкранц. Полоний, как уже известно читателю, гостил у
родственников своей первой жены в деревне по ту сторону каньона. Остальные
островитяне, отдав первый долг гостеприимства, спешно разошлись по своим
жилищам, чтобы заняться туалетом и явиться на пиршество разукрашенными
("разодетыми" - не то слово) по-праздничному.
- Тебя, кажется, зовут Гильденстерном? - обратился Цератод к Блэку.
- Истинно так, дорогой мой сэр!
- Значит, тебя - Розенкранцем? - спросил он у молодого коллеги
Гильденстерна.
- О, как вы смогли догадаться, сэр? - льстиво вскричал Розенкранц, вне
себя от верноподданнического восторга.- Ты слышал, Гильденстерн? Этот
добрый, толстый, нет, что я говорю, очень толстый джентльмен (Цератода всего
передернуло: он не знал, что па острове Разочарования не было большего
комплимента, чем сказать человеку, что он толст), этот прекрасный и щедрый
толстый джентльмен оказал мне такую большую честь! О Гильденстерн, этот
очень толстый джентльмен знает меня по имени!..
Нужно же было суметь с такой основательностью наступить на самую
любимую мозоль Цератода! Мообс чуть не лопнул, удерживаясь от смеха. Мистер
Фламмери, чтобы скрыть улыбку, счел целесообразным отвернуться. Но от
ревнивого взора Цератода трудно было утаить веселое настроение, охватившее
обоих американцев в связи со словами Розенкранца. В другое время Цератод не
упустил бы возможности поставить на место этого хлыща Мообса. Но времена
меняются. После отхода от него Смита нельзя было ни на минуту забывать о
роковом соотношении внутри их группы, при котором он остался в обидном и
прочном меньшинстве. Все это заставило его обратить всю свою желчь против
беззащитного Розенкранца.
- Молчать! - прошипел он с таким страшным лицом, что Розенкранц
мгновенно завял. - Я не буду тебя расспрашивать, как зарабатывает себе
позорное имя Розенкранц молодой человек столь завидного сложения, стройный,
подтянутый и с таким... - Цератод сделал крошечную паузу и с ехидством
добавил: - ...и с таким тонким лицом. (Он не мог отказать себе в
безопаснейшем из хамств, в издевательстве над человеком, не понимающим, что
над ним издеваются. Но, сам того не подозревая, он нанес удар в самое сердце
франтоватому Розенкранцу: пуще всего тот гордился именно своим широким,
луноподобным лицом.) Я не буду тебя расспрашивать, как тебя звали до того,
как ты совершил преступление, за которое понес это наказание, и что это было
за преступление. С меня достаточно знать, что за хорошие дела человеку не
дают такое имя. За хорошие дела человека называют Гамлетом!
При этом имени физиономии обоих отщепенцев искорежились такой
ненавистью, что Цератоду осталось только поздравить себя с результатами
своей провокации. Последняя фраза, произнесенная с чисто разведывательными
целями, помогла ему уяснить, что внутри Нового Вифлеема расстановка сил не
оставляет желать лучшего. Конечно, с точки зрения Цератода и Фламмери.
Подлости экспромтом всегда были сильной стороной Эрнеста Цератода.
Убедившись в ненависти, которую оба питали к Гамлету, он счел своим долгом
укрепить их в этом чувстве.
- Некоторые люди Нового Вифлеема, - на ходу придумал он, - не раз
просили нас умертвить вас, потому что ни тебя, Розенкранц, ни тебя,
Гильденстерн, ни вашего Полония, скажем правду, не любят...
Теперь физиономии обоих прохвостов выражали одновременно и сознание
своего ничтожества, и преданность, и испуг, и готовность улепетнуть куда
глаза глядят, и готовность выполнить любое приказание, и опасение, как бы в
такую решающую минуту их жизни случайно не проштрафиться.
- Но мы решили не только не убивать вас, но и защитить от происков
ваших односельчан. Больше того, мы решили возвысить вас над ними, чтобы вы
могли показать им, кто вы такие, - великодушно изрек Цератод, и отщепенцы
снова воспрянули духом.
- Нас не интересуют сейчас твои прошлые грязные делишки, - вступил
тогда в разговор Фламмери. - Нам важно знать совсем другое... Скажи, умеешь
ли ты творить чудеса?
Вместо ответа Розенкранц брякнулся ничком на землю и затрясся.
- Почему ты не отвечаешь, когда тебя спрашивает белый человек? - строго
переспросил его Фламмери. - Заруби себе на носу: не отвечая белому
джентльмену на его вопрос, ты совершаешь смертный грех, который господь бог
никогда не прощает черному человеку. (Для вящей предметности Фламмери указал
перстом на то место над их головами, где предположительно находился в это
время господь бог.) Если ты боишься бога, ты должен мне сейчас же ответить,
умеешь ли ты творить чудеса, ну, колдовать, что ли. Кстати, этот вопрос
относится и к тебе, Гильденстерн.
Теперь плюхнулся на землю и второй отщепенец, и оба они, лежа, с такой
силой отрицательно замотали головами, что казалось истинным чудом, что
головы не оторвались от плеч и не откатились далеко в сторону.
- Ладно, - сказал Фламмери, - встаньте!
Оба негра оставались, однако, лежать ничком, уткнувшись лицами в
примятую траву. Им было очень страшно.
- Встаньте! - прикрикнул на них Фламмери. - Кому я велел встать?!
Мообс поддержал это приказание щедрыми пинками в их спины, и отщепенцы
кое-как встали на свои ослабевшие ноги.
- Я вас обучу чудесам! - сказал Фламмери. - И вы их еще сегодня
покажете своим односельчанам, и тогда они поймут, как они в вас ошибались, и
станут почитать вас. Не надо только бояться. Раз вам что-нибудь обещает
белый джентльмен, вам нечего бояться... А теперь идите, приведите себя в
порядок, чтобы явиться на пиршество в самом благообразном виде. Понятно?
Когда Гильденстерн и Розенкранц скрылись в своих хижинах, Фламмери
сказал Мообсу:
- Крикните какого-нибудь мальчишку. Только поскорее! Время не терпит...
У него был уверенный и жесткий голос хирурга во время сложной и опасной
операции, когда каждая секунда на учете. Мообс беспрекословно повиновался.
Пока он вернулся с мальчишкой, Фламмери успел написать записку Сэмюэлю
Смиту.
- Ты умеешь быстро бегать? - спросил он у мальчика. Мальчик
снисходительно улыбнулся. Любой мальчик в любой части света ответил бы на
такой вопрос точно так же.
- А сумеешь ли ты сбегать еще быстрее, если я тебе обещаю За это
большой железный гвоздь? - Фламмери прикинул в уме, не слишком ли он щедр,
но, махнув рукой, добавил: - И красивую красную ленту.
- Лучше два гвоздя, - сказал, подумав, мальчик.
- Ладно, пусть будет по-твоему. Пусть будет два гвоздя. Фламмери
приписал еще несколько слов к записке, свернул ее
конвертиком и вручил мальчику.
- Бега как можно скорее в Священную пещеру и передай это белому
джентльмену. Его зовут Смит. Ты запомнишь, его зовут Смит?
- Моя фамилия тоже Смит, - с достоинством ответил мальчик. - Я запомню.
- Ты передашь это Смиту, и он тотчас же выдаст тебе два гвоздя по
твоему выбору, а для нас передаст небольшой кулек. Понятно?
- Понятно. Можно бежать?
- Беги! Сейчас мы проверим, действительно ли ты так хорошо бегаешь, или
ты всего-навсего маленький хвастунишка...
- Го-го-го! - подбодрил себя юный Смит, откинул назад голову так, что
перышко чуть не коснулось его острых лопаток, энергично отвел назад правую
руку, левую выбросил вперед, и только пятки его, розовые, твердые, как
стекло, пятки мальчика, никогда не знавшего обуви, сверкнули и исчезли в
темноватом коридоре просеки.
Нет, мальчик из Нового Вифлеема не был хвастунишкой.
Только заглох вдали частый топот его ног, как вернулся Егорычев, на сей
раз без Гамлета. Гамлет пошел принарядиться к празднеству.
Егорычев остался с Цератодом и американцами. Но Фламмери кашлянул, и
оба его достойных сподвижника, словно по команде, заинтересовались
высившимся в дальнем углу деревни крупным ветвистым деревом, усыпанным
густыми соцветиями золотисто-желтых цветов. Они с похвальной поспешностью
направились к нему, оставив Егорычева с глазу на глаз с Фламмери.
- Дорогой Егорычев, - промолвил американец с редкостной
задушевностью, - давайте присядем и потолкуем!
Они уселись в холодке, на груде сухих бамбуковых жердей, звеневших,
точно они были из кости.
- Дорогой друг, - продолжал Фламмери, - вы позволите мне поговорить с
вами, как мужчина с мужчиной, вернее, как деловой мужчина с деловым
мужчиной?
- Пожалуйста, - сказал Егорычев, - буду рад.
- Нужно ли мне говорить вам, дорогой Егорычев, что я вас искренне
полюбил? - начал в приподнятом тоне Фламмери.
Егорычев отрицательно мотнул головой и улыбнулся. Это в равной степени
можно было принять и за уверенность в любви Фламмери и как глубочайшее
отрицание самой возможности любви к нему со стороны этого благочестивого
джентльмена. Мистер Фламмери предпочел первое толкование.
- Не буду утверждать, что это произошло в первую же минуту нашего
знакомства. Но прошло несколько дней, и я убедился, что вы, Егорычев,
отличный парень, храбрый, толковый, энергичный, образованный и порядочный
молодой человек. Я уже не говорю о вашем ровеснике Мообсе, вы даже мистеру
Цератоду, которого я тоже бесконечно ценю и уважаю, можете дать сто очков
вперед...
Егорычев с шутливой благодарностью прижал руку к груди:
- Вы не боитесь испортить меня такими похвалами?
- Нет, не. боюсь! - отвечал бесстрашный капитан санитарной службы. - Вы
не такой человек, которого можно испортить похвалой! И мне чертовски жаль,
что между нами вспыхивают дурацкие перепалки. Они происходят из-за пустячных
обмолвок и не должны быть поводом для ссоры между товарищами по оружию...
Он подождал, рассчитывая, что Егорычев что-нибудь скажет. Но Егорычев
промолчал. Ему не было ясно, куда клонит эта старая лиса. В одном он был
уверен: готовится какая-то пакость.
Голос Фламмери' журчал, как ласковый ручеек, но кто знает, какие острые
камни и илистые ямы таились на его дне.
- Я долго размышлял, что мешает нам жить в добром согласии, и я пришел
к выводу, что все это основано на нелепейшем недоразумении.
Фламмери придвинулся поближе к Егорычеву и, хотя поблизости никого не
было, перешел на доверительный шепот:
- Мне кажется, что вы, мой дорогой и славный друг, ведете себя здесь,
на острове, так, словно за вами неустанно следят ваши начальники из
партячейки. (Довольный своей глубокой осведомленностью, Фламмери позволил
себе щегольнуть настоящим русским словечком, и Егорычев даже не сразу
разобрался, что это за слово.) Можете быть уверены, что здесь нет ни ваших
начальников из партячейки, ни переодетых детективов из Гепеу. Уверяю вас, ни
я, ни наши друзья Цератод и Мообс никогда, никому и ни при каких
обстоятельствах не расскажут о вашем поведении, каким бы оно ни было. Мы
воспитаны в духе глубокого уважения ко всякому проявлению человеческого
интеллекта, ибо кто, как не сам человек, знает, что ему в данный момент
выгодней. Человек имеет право, и это его священнейшее право, - при этих
словах Фламмери, как истый пророк, поднял над своей головой указательный
палец правой руки,- я повторяю, священнейшее право уточнять,
совершенствовать, а если нужно, и изменять в корне свои убеждения, раз он
нашел лучшие перспективы для своего душевного спокойствия, для благополучия
и благоденствия собственного и своих ближних (я говорю о ближних не в
общехристианском, а семейном смысле этого слова). Надеюсь, я выражаюсь
достаточно понятно?
- Вполне понятно, - подтвердил Егорычев и несколько отодвинулся от
Фламмери.
- Ну вот, видите, - сказал Фламмери и снова придвинулся к Егорычеву. -
Теперь идем дальше. Наши страны воюют против общего врага и во имя общей
цели, не правда ли?
- Надеюсь, - сказал Егорычев.
- Так не все ли нам в таком случае равно, какой флаг развевается в этом
сражении над нашей головой?
- Над моей или вашей?
- В данном случае над вашей. Вы меня уже неплохо знаете, Егорычев, и вы
знаете, что не в моих правилах скрывать свои мысли, не в моих правилах
лицемерить. Я предлагаю вам продолжать свою борьбу за демократию и против
тоталитаризма под флагом величайшей из демократий, под звездным флагом
Соединенных Штатов Америки.
- Разве вам не все равно, какой флаг развевается в этом сражении над
моей головой? - спросил Егорычев.
- Конечно, не все равно. Совсем не все равно! Потому что я думаю и о
вашей пользе и о благе России, которую мы оба любим!..
Егорычев с нескрываемым любопытством посмотрел прямо в глаза Фламмери.
Фламмери выдержал этот взгляд с голубиной кротостью.
"Неужели он считает меня таким младенцем? - подумал Егорычев. - Черт
знает, какое нелепое положение! Дать ему по физиономии? Глупо! С этого
торгаша все как с гуся вода. Он недостоин того, чтобы честный советский
человек на него обижался... Спокойней, Костя! Послушай, что будет он
говорить тебе, и пусть он выговорится до конца... Интересно, как он будет
меня соблазнять... Вот уж никогда не думал, что мне будут делать такое
предложение и что я не изобью вербовщика!"
- С тех пор как погиб "Айрон буль", - продолжал ворковать Фламмери. -
вы для вашей страны - ничто, одна из многих миллионов безыменных жертв этой
ужасной войны. Вас уже забыли, вычеркнули из списков и памяти. Никто не
будет разыскивать вас: ведь вы на дне Океана! Россия отсюда так далеко, что
ваша связь с нею превращается в фикцию, в ничто, в пыль, в предрассудок. Вы
скажете - отец? Но он же солдат. Сто раз на дню он рискует своей жизнью, а
ведь конца войны еще не видно. Вы скажете - жена? Но вы сами рассказывали,
что прожили с нею под одной крышей, в общей сложности меньше месяца. Детей у
вас нет. Вам ничего не будет стоить разлюбить свою жену. Особенно, когда вы
увидите первую дюжину наших американских красоток. Подумайте, сколько
человек вас будут вспоминать на второй, ну, скажем, на третий день после
того, как придет извещение о вашей мнимой гибели? Разве только начальник
вашей партячейки, когда будет предлагать на ваше место другую кандидатуру на
должность флагманского штурмана (я не ошибаюсь, так, кажется, называется
ваша должность?) этого... э-э-э... этой дивизии охотничьих катеров... Между
тем и здесь на острове, и в самих Штатах в вас, в вашем уме, умении,
мужестве и преданности демократии заинтересованы американцы, нация будущего,
нация могущественная, богатая, стоящая на вершинах культуры и разума, нация,
умеющая щедро оплачивать усилия тех, кто честно помогает ей в выполнении ее
высоконравственных задач; Двадцатый век - это американский век, мой дорогой
Егорычев, и человечество должно примириться с этим, как с совершившимся и
неопровержимым фактом. Истинно преуспевать будут только те, кто будет шагать
под командой великой американской демократии. И я призываю вас, мой молодой
друг, с честью погибнув во славу России, возродиться сейчас для новой
славной и доходной деятельности на благо всего человечества и культуры.
- А если говорить без декламации, по-деловому? - спросил Егорычев,
странно улыбаясь.
- Что ж, по-деловому так по-деловому, - с облегчением согласился
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг