Цератодом. Трудно было переоценить значение этого на первый взгляд
безукоризненно вежливого отпора, данного кочегаром Мообсу. Впервые с момента
гибели "Айрон буля" и их знакомства Сэмюэль Смит решительно и открыто ставил
себя на одну ногу с Мообсом и "старшими англосаксами". - Я вынужден
признать, что мы, на мой взгляд, даем мистеру Егорычеву серьезные основания
для его обидных, в высшей степени обидных заключений. И мне хотелось бы
заверить капитан-лейтенанта Егорычева, что не все здесь разделяют точку
зрения мистеров Фламмери, Мообса... - он сделал еле заметную передышку, как
бы набираясь смелости, и добавил: - ...и мистера Цератода.
- Вы забыли, Смит, что я кое-что понимаю в жизни и в воинском долге, -
напыжился Цератод, все еще не веря, что случилось непоправимое, что вот
именно сейчас, в эту минуту, от него окончательно отходит казавшийся
покорнейшим и верноподданнейшим членом профсоюза транспортников и
неквалифицированных рабочих кочегар Сэмюэль Смит.- И если я поддерживаю в
этом вопросе мистеров Фламмери и Мообса, то вы можете быть уверены, что так
надо.
- Я никак не могу заставить себя быть в этом уверенным, сэр. Я, к
великому моему сожалению, уверен в обратном. И еще я твердо уверен, сэр, что
английский народ никогда не был и не будет филологом или, с вашего
разрешения, выражаясь по-простому, трусом.
Трудно было вообразить более неожиданное и уморительное употребление
почтенного слова "филолог", но никто не улыбнулся.
Цератод мрачно переживал внезапный и весьма ощутительный удар,
нанесенный ему Смитом. Это был удар по его профессиональному самолюбию, и,
что самое основное, сокрушительный удар по его далеко идущим политическим, а
следовательно, и личным планам, которые сейчас надо было срочно увязывать со
вновь создавшейся расстановкой сил. Выросший в мрачных канцеляриях огромного
профсоюзного треста, он в совершенстве усвоил основные приемы того
руководства тред-юнионистским движением, которые снискали деятелям его рода
полуснисходительное - полупрезрительное признание со стороны английских
правящих классов. Но одно дело - профсоюз, когда человека под угрозой
исключения из него можно держать в крепкой и унизительной узде, другое
дело - политика на острове Разочарования. В этой политике мистер Цератод
делал еще первые шаги, и он оступался, лишь только забывал об осторожности.
Стоило, однако, дойти до его сознания мысли, что он сплоховал, натворил
ошибок, не обеспечив себя с тыла и флангов, как моментально "срабатывал"
рефлекс самосохранения, и Цератод, движимый не столько разумом, сколько
инстинктом, прикидывался дохлым, валился на спину и закидывал кверху лапки.
Еще час тому назад Цератоду казалось, что ему удалось удержать Смита на
своей стороне. Теперь картина стала неутешительно ясной: Егорычев имел все
основания рассчитывать в дальнейшем на полную поддержку кочегара.
Цератод был достаточно трезво мыслящим человеком (конечно, когда он
держал себя в руках), чтобы понимать, что решать будет не численный перевес
(трое - Цератод, Фламмери и Мообс - против двоих - Егорычева и Смита), а
моральный. Моральный перевес был бесспорно на стороне Егорычева и Смита,
людей сильной воли, хороших товарищей, нетрусливых и твердо знающих, чего
они хотят.
Удручающе менялось и соотношение внутри, так сказать
"анти-егорычевских" сил. Раньше в этом блоке силы поровну делились между
английской и американской сторонами. Сейчас один Цератод стоял в нем против
двух дружно державшихся друг за друга американцев.
О, если бы этот Смит понимал, какой непоправимый урон нанес он кровным
интересам своего земляка, который так доверчиво, так искренне рассчитывал на
его простодушие и политическую неопытность!
Удар был слишком силен, чтобы Цератод не попытался немедленно еще раз,
последний раз прибрать к рукам своего коллегу по профсоюзу.
- Извините нас, пожалуйста, - проговорил он с ледяной улыбкой. - Мы со
Смитом должны оставить пещеру на несколько минут... Пойдемте, друг мой...
Вряд ли когда-нибудь и кем-нибудь задушевные и теплые слова "друг мой"
произносились с большей яростью и ненавистью.
Смит нехотя поднялся с койки и, нежно поддерживаемый под руку
Цератодом, вышел на лужайку.
Они отошли подальше, чтобы их не могли подслушать, и Цератод взметнул
перед своим единственным и чрезвычайно мрачным слушателем мощные фонтаны
демагогического красноречия. Он превосходил самого себя в ораторских
красотах, а Смит молчал. Цератод не щадил усилий, чтобы очернить Егорычева,
чтобы превратить его в глазах своего собеседника в исчадие ада, в страшного
и коварного соблазнителя легковерных, не искушенных в большевистских кознях
рабочих, а Смит молчал и все порывался прекратить разговор и вернуться в
пещеру. Тогда Цератод почти силком усадил его на траву и стал с новым жаром
расписывать кочегару, какое исключительное значение имеет их единодушие для
сохранения доли Англии в управлении островом Разочарования, который в
противном случае целиком и бесповоротно захватит в свои цепкие руки этот
американец Фламмери.
- Поверьте, мистер Цератод, - впервые раскрыл наконец рот кочегар, - ну
не лежит у меня к этому моя душа, ну не лежит, и все...
- И это ваше последнее слово?
- Не по мне это все, - ответил Смит, порываясь встать. - Я простой
кочегар.
Но Цератод не дал ему встать.
- Вы английский кочегар, Смит! Неужели вы не видите, что и мне, старому
деятелю рабочего движения, тоже нелегко. Но интересы Англии требуют...
- Чтобы мы закабалили этот остров?
- Чтобы мы не отдали его этому кровопийце, этому гнусному американскому
миллионеру Фламмери.
- И отдали его нашим миллионерам?
- Вы рабски повторяете слова Егорычева, Смит!
- А если это вполне разумные слова?
- Поймите, Смит, пока мы оба действуем здесь единым фронтом, мы - сила
и с нами нужно считаться. Но если я останусь один... Вы имеете представление
о том, что такое "соотношение сил"?
- Оставим этот разговор, сэр!
- Вы забываете, что вы член нашего профессионального союза, Смит?
- Наоборот, сэр, мне кажется, я убежден, что так на моем месте
поступили бы все мои товарищи...
- Неужели для вас недостаточно авторитетны слова вашего старшего
товарища по профсоюзу, Смит?
Смит хотел было ответить, что ему все чаще начинает казаться, что они с
Цератодом вроде как состоят в совсем различных профессиональных союзах, но
он промолчал, потому что боялся, что вызовет в ответ новые фонтаны ничего не
говорящих слов.
На этот раз он решительно приподнялся, и не такому слабосильному и
тучному джентльмену, как Цератод, было бы под силу удержать его. Молча и не
глядя друг на друга они вернулись в пещеру. С каким наслаждением Цератод
прибил бы на месте "своего" так не вовремя взбунтовавшегося кочегара! И было
бы непростительным прекраснодушием предположить, что мысль о физической
расправе со Смитом промелькнула в голове раздраженного Цератода в минуту
крайней запальчивости, чтобы сразу уступить место более гуманным намерениям.
В мимолетном и сугубо тайном обмене мнений, настолько важном и
секретном, что Мообсу о нем даже не намекнули (он состоялся утром, во время
поисков рукоятки на лужайке), было в осторожной форме, почти одними
намеками, подвергнуто дискуссии соображение о желательности умно и аккуратно
подготовленного несчастного случая с Егорычевым. Может ведь впечатлительный
молодой человек, замечтавшись или, наоборот, в пылу спора нечаянно свалиться
в пропасть? Но несчастный случай и с Егорычевым и со Смитом был уже почти
непосильной затеей. Без прямой помощи Мообса за него и браться было бы
безумием. А Мообс, соучастник двух несчастных случаев или даже простой их
свидетель, был бы круглым идиотом, если не стал бы по возвращении с острова
шантажировать обоих своих старших коллег. По крайней мере, сам Цератод, будь
он при таких обстоятельствах на месте Мообса, не преминул бы сделать себе из
такой волнующей тайны верный и бесперебойный источник безбедного
существования на долгие годы. Что же, и Мообса уничтожать? Но это значило
остаться вдвоем перед лицом населения целого острова. Словом, получалось
страшновато и непрактично.
Эти человеколюбивые размышления привели в настоящую минуту и Цератода и
Фламмери к одному и тому же выводу. Надо было временно прикинуться дохлыми.
Тем более что с Егорычевым и Смитом пропадала и единственная мыслимая пока
возможность выбраться с острова.
И вот в одну минуту был совершен тот трудный и сложный маневр, который
во флоте носит название "поворот все вдруг".
XV
Вот что вечером того же дня Егорычев рассказал Смиту перед тем, как
сообщить ему о случившемся в Новом Вифлееме во время официального визита
Егорычева, Фламмери, Цератода и Мообса.
- Надо думать, они тогда еще не решились на окончательный разрыв. Во
всяком случае, Фламмери.
Помните, как он вдруг залебезил: "Друзья мои! Не слишком ли много воли
даем мы нашим исстрадавшимся нервам? Вспомним, сегодня суббота. Пусть мы
хоть в канун светлого воскресного дня будем думать и говорить только о
братской любви, только о добре и мире!.."
Цератод сразу, с ходу включается в новый маневр своего друга-противника
(между собой они, как пауки в банке, но против меня у них всегда "священный
союз"). Он делает постное лицо: "Да, суббота! .. Подумать только, всего одна
неделя отделяет нас от гибели "Айрон буля"!.."
Фламмери подхватывает, как по нотам: "Да сосредоточатся же наши сердца
на молитвах за души тех, кто покоится на дне океана!.."
Подумать только, в самом деле, всего одна неделя! Всего семь дней, как
погиб Михаил Никитич, мой добрый, дорогой и умный друг. Вы, безусловно,
полюбили бы его, Смит, если бы потолковали с ним хоть две-три минуты.
Цератод, Фламмери и их Мообс живы, а такой человек захлебнулся в дрянной
каюте, на чужом корабле, вдали от родных берегов...
Ну и спутники нам попались, старина!
Стыдно признаться, еще вчера я считал Мообса юным увальнем, младенцем,
которого лукавый Фламмери водит за нос. Мне было его жалко. Мне казалось,
что его можно обратить на путь истинный. Нет, Мообс далеко не простофиля,
это головастик опасного гада. И он растет не по дням, а по часам.
Вот, думаю, вам и еще удар по вашему прекраснодушию, дорогой
капитан-лейтенант! Постарайтесь, если вы в состоянии, сделать из сего
надлежащие выводы для ваших последующих знакомств (конечно, ежели таковые
еще когда-нибудь будут иметь место).
А пока хорошо, что вы, Смит, раскусили наконец, что за штучка этот
Цератод. Вдвоем нам будет и веселей и легче.
Но вернемся к нашим джентльменам.
Джентльмены смотрят на меня, улыбаясь. Я улыбаюсь в ответ. Дипломатия!
"Не угодно ли мистеру Егорычеву разделить с нами прогулку в Новый
Вифлеем?" - "Буду искренне рад!"
Я действительно обрадовался. Вчера, когда мы туда с вами сбегали, мне
не давало покоя то, что пленные остались без верного присмотра. Мы так
спешили, что ничего толком не успели рассмотреть. Побывать в каменном веке и
ничего не увидеть! Правда, эта возможность нам еще представится не раз и не
два. Но все-таки обидно.
И вот наша экскурсия чинно спускается вниз. Мы с Фламмери впереди. За
нами, шагах в трех, Цератод с Мообсом.
Идем молча. Невежливо! Начинаю нейтральный разговор. Про каменный век.
"Через полчаса, говорю, мы с вами очутимся в раннем неолите".
Фламмери удивленно переспрашивает: "Простите, как вы сказали?"
Я объясняю: "Я сказал, что через тридцать - сорок минут мы с вами
попадем в каменный век, в эпоху раннего неолита. Это похоже на сон, не
правда ли?"
Фламмери говорит: "Когда у человека нервы в порядке, он не видит снов".
Вот и пойми, имеет он представление о том, что такое каменный век, или
не имеет. Если и имеет, то, во всяком случае, это никак его не интересует.
Но мне хочется уточнить этот вопрос. Ради этого стоит на минутку стать
назойливым. Я говорю: "У многих людей не совсем правильные представления о
возможностях каменных орудий. Я имею в виду неолитические орудия. Проделали
как-то опыт. Взяли из музея полированный каменный топор и в течение десяти
часов, без дополнительной точки, срубили двадцать шесть елей, каждая
диаметром около восьми дюймов, очистили от ветвей и коры и со
всех сторон обтесали. Потом, опять-таки исключительно при помощи
каменных топоров, срубили дом с крышей, дверьми и окнами... Не правда ли,
говорю, на первый взгляд просто удивительно".
"В Америке хватает стальных топоров", - уклончиво замечает Фламмери.
Нет, вижу, неолит его явно не интересует и вряд ли когда-нибудь
интересовал.
Через несколько минут я узнаю, что его интересует: его интересуют
бутылки. На этот раз пустые бутылки.
Он вдруг живо оборачивается к Мообсу: "Мообс!"
Мообс подбегает.
"Джонни, куда вы девали вчерашние бутылки из-под коньяка?"
Итак, они пили вчера в наше отсутствие, и крепко пили. Интересно, по
какому поводу? Впрочем, пес с ними. Не жалко.
Мообс начинает припоминать: "По-моему, они валяются за пещерой в
кустах". - "Вы их обязательно разыщите. А пробки?" - "Право, не знаю, сэр...
Тоже, вероятно, где-нибудь валяются..." - "Разыщите и пробки".
Затем Фламмери обращается ко мне и Цератоду. "Раз радио у нас пока
сорвалось, нужно попробовать бутылки. Я как-то, в детстве еще, читал
книжонку о том, как потерпевшие кораблекрушение бросали в океан бутылку с
письмом... Не очень шикарно, но все-таки..." - "Отличная идея, - похвалил
его Цератод. - Тем более, что особого выбора у нас нет".
Фламмери доволен: "Понимаете, меня ни на минуту не оставляет
беспокойство за моих наследников... - Он быстро поправляется: - Я хотел
сказать, за мою семью".
Еще одно доказательство, что крокодил, если он даже и отличный
семьянин, не становится от этого ни на волос приятней. Физиономия у Фламмери
нисколько не смягчается, как можно было ожидать при таких прочувствованных
словах, а, наоборот, принимает какое-то хищное, щучье выражение. Но вот он
замедляет шаг, останавливается, задирает голову под углом в шестьдесят
градусов и складывает руки ладошка к ладошке. Мы уже знаем: мистер Фламмери
собирается сделать заявку господу богу. Мы останавливаемся. Невежливо
оставлять его одного.
Капитан Фламмери с чувством произносит: "Джентльмены! Я чувствую
живейшую потребность выразить благодарность провидению, по воле которого мне
пришла в голову мысль о бутылках! - Он делает глубокий вздох и начинает: -
Ты убежище мое крепкое! Я буду всегда уповать на тебя и буду умножать хвалы
тебе".
Пообещав господу обильные комплименты и рекламу, мистер Фламмери
считает, что он договорился с небом по всем пунктам.
Засим мы уже молча продолжаем свой путь, нас торжественно встречают у
края деревни и тут-то, дружище Смит, и начинается самый форменный
приключенческий роман...
[Image003]
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
История войны, вспыхнувшей на острове Разочарования одиннадцатого июня
тысяча девятьсот сорок четвертого года и закончившейся тринадцатого июня
того же года при совершенно необычных обстоятельствах, вряд ли станет
когда-нибудь предметом специальных изысканий благонамеренных английских и
американских историков. Она никак не укладывается в официальную концепцию о
благодетельном продвижении западной цивилизации в страны, до того не
тронутые ее ароматным дыханием. К тому же ни Егорычев ни Смит, ни тем более
туземцы острова не представляются этим историкам достойными, внимания и
достаточно беспристрастными источниками. Что же касается безусловно
заслуживающих всяческого доверия мистеров Фламмери, Цератода и их верного
Мообса, то... Впрочем, не будем забегать вперед.
Важно лишь заметить, что по причинам, которые впоследствии станут
понятны читателю, только наше повествование может дать более или менее
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг