- Мообс! - очень тихо, но многозначительно промолвил Егорычев.
- Чего "Мообс", чего? Вы себе стали слишком много позволять, товарищ
Егорычев.
Слово "товарищ" Мообс подчеркнул, совсем как в свое время мистер
Фламмери.
Но стоило только мистеру Фламмери, который со своей койки одним глазком
поглядывал на происходящее в пещере, равнодушно и почти невнятно произнести
слово: "Мообс!", как репортер увял.
Он спрыгнул с табуретки. Но словно только этого и дожидаясь, лампа
сразу закоптила с удвоенной силой.
- Ладно, - сказал Егорычев, - давайте уж лучше я.
Для фронтовика, привыкшего иметь дело с самодельными светильниками,
управиться с "летучей мышью" оказалось не сложней, чем для укротителя
мустангов взнуздать дрессированного циркового пони.
- Ну вот и все, - сказал он и присел на койку рядом с рацией, чтобы, не
спуская глаз, наблюдать за Кумахером.
Никак нельзя было поручиться, что этот смиренный эсэсовец не выжидает
удобного мгновения, чтобы одним ударом превратить рацию в груду
металлического и стеклянного лома. Нужно было все время быть начеку. Кроме
того, Егорычев, никогда не переоценивавший своих познаний в области
радиотехники, считал необходимым пополнить их, присматриваясь, как Кумахер
разбирает и ремонтирует рацию. Не всегда же прибегать к посторонней помощи.
На серебристой дюралевой крышке передатчика тускло Поблескивала
небрежно брошенная свинцовая пломба со свастикой и какими-то неразборчивыми,
плохо оттиснутыми готическими буквами. Согласно указанию, данному барону
Фремденгуту его командованием, только он, Фремденгут, в определенный, только
ему известный день и час имел право сорвать эту пломбу, чтобы, настроившись
на только ему известную волну, принять приказ о том, что надлежит
эсэсовскому гарнизону острова Разочарования делать в дальнейшем. Сейчас эта
пломба с обрывочками пропущенного сквозь нее шелкового шнурка валялась на
крышке рации. Кумахер даже в отсутствие Фремденгута не решился сорвать ее.
Пломбу сорвал Егорычев. В другое время он настоял бы на том, чтобы это
проделал сам фельдфебель: пломба могла быть присоединена к какой-нибудь
адской машине. Но Егорычев ограничился лишь тем, что попросил Смита и Мообса
взять в руки автоматы и присматривать за Кумахером, а самого фельдфебеля
заставил стоять вплотную возле себя.
Взрыва не произошло. Кумахер с лицом оскорбленной невинности отошел
несколько в сторонку. Там на суставчатых, как у фото-штатива, ножках стоял
смахивавший на большую мясорубку алюминиевый генератор с ручным приводом,
предназначенный для питания рации электрическим током. Коленчатую рукоятку
Кумахер быстро разыскал в аккуратном фанерном ящике с запасными деталями. Он
приладил ее к генератору, и наступил решающий момент проверки качества
ремонта.
Фельдфебель плюнул на ладони и принялся с напряжением вращать рукоятку.
Судя по всему, это было отнюдь не легким времяпрепровождением.
Низким басом, словно огромный и очень сердитый жук, зажужжал якорь
генератора. По мере того как наращивались обороты, звук становился все выше
и пронзительней. Контрольная лампочка над основанием рукоятки загорелась
сначала темно-вишневым, потом огненно-красным, оранжевым, желтым и, наконец,
ярким белым светом. Жужжание стало ровным и очень высоким. Сквозь отверстия
в боковой стенке приемника пробились тоненькие столбики желтоватого света
генераторных ламп. Красиво засветилась шкала с желтыми и красными
прозрачными делениями.
- Ну вот, господин капитан-лейтенант, - шепотом доложил Кумахер, -
радиостанция в порядке!
И он, продолжая правой рукой натужно крутить рукоятку, левой протянул
Егорычеву гибкую стальную дужку с наушниками.
Заслышав жужжание генератора, проснулись "старшие англосаксы".
- Уже готово? - удивился Фламмери.
- Как будто, - сказал Егорычев. - Сейчас послушаем, что нового на
свете,
- А передатчик? - спросил Фламмери. - Прежде всего нужна связаться с
Филадельфией...
- Почему с Филадельфией? Мои родные проживают в Ливерпуле, -
раздраженно возразил ему Цератод.
- А мои в Лондоне, - сказал Смит.
Снова Мообс хотел было, но не решился предъявить и свои претензии по
этому вопросу.
- Вы знакомы с азбукой Морзе? - спросил капитан-лейтенант Егорычев у
капитана Фламмери.
- Конечно, нет. Но ее должен знать Мообс.
- С чего вы это взяли, сэр? - отозвался Мообс. - Я совершенно штатский
человек.
- А вы, господин майор? - обратился Егорычев к Цератоду. Цератод
промолчал.
- Итак, никто из нас не знает английской азбуки Морзе, - подытожил
Егорычев.
- Мы попросим господина Кумахера, - сказал Фламмери.
- Фельдфебель Кумахер владеет только немецкой азбукой Морзе. Не так ли?
- Так точно, господин капитан-лейтенант, - отвечал фельдфебель, сменяя
руку. Его наклоненное лицо было красно от напряжения, жилы на уставшей руке
вздулись и напоминали разветвленные линии рек на географических картах.
Вертеть ручку генератора было основательным физическим трудом, от которого
господин фельдфебель за время службы в войсках СС успел отвыкнуть. - Может
быть, вы разрешите мне, господин капитан-лейтенант, впредь до решения
вопроса прекратить вертеть эту проклятую ручку?
- Нет, зачем же! Сейчас мы постараемся узнать, что делается на свете. А
о том, как, с кем и когда нам связаться по радио, я предлагаю потолковать
потом, в отсутствие фельдфебеля Кумахера.
Никто не возразил. Егорычев не без волнения взялся за вариометр.
Светящаяся стрелка медленно справа налево поползла по желто-красной
светящейся шкале, и в полутемную пещеру окутанного тропическим мраком и
ливнем островка, затерявшегося в безграничной водной пустыне, хлынули сквозь
неказистые железные кругляшки наушников приглушенные шумы потрясающей
воображение всемирной радио-толчеи. Еле ощутимый поворот вариометра,
ничтожная доля деления на шкале, и уши приемника улавливали волны, которые
всего лишь за сотые, а то и тысячные доли секунды родились из звуков,
произнесенных, пропетых, сыгранных в тысячах километров от острова
Разочарования. Какими ничтожными казались в сравнении с этими еле заметными
делениями радио-шкалы самые экономные, самые уплотненные масштабы
географических карт! Что значило условное, только на бумаге существующее
сравнение - сто, двести, пятьсот километров в одном сантиметре - в
сопоставлении с реальным пробегом по тысячекилометровым пространствам,
совершаемым при помощи передвижения стрелки рации на крошечную долю шкалы!
Сопровождаемые треском электрических разрядов уходившей грозы,
возникали и мгновенно исчезали навсегда голоса неизвестных людей, певших на
испанском и португальском языках о любви к прекрасной синьоре, о ревности?
свиданиях, серенадах и горьких разлуках, - голоса дикторов, что-то быстро
читавших по-испански, португальски, арабски; снова пение; бурные каскады
разухабистых джазов, нежные до приторности переливы салонных оркестров,
какие-то непонятные диалоги между мужчиной и женщиной, между двумя
женщинами. Бренчала гитара, аккомпанирующая сладчайшему тенору, неведомая
колоратура заливалась на немыслимо высоких нотах. Совсем близко, словно
играли тут же рядом со сгрудившимися у рации шестью человеками, прозвучала
задумчивая и благородная "Ориенталия" Альбениса.
В последний раз Егорычев слушал ее в тридцать девятом году в Москве, во
время каникул, в новеньком зале имени Чайковского. Он очень любил Альбениса,
но сейчас было не до музыки. Егорычев продолжал медленно поворачивать черный
пластмассовый штурвальчик вариометра.
И вдруг немецкая речь. Сытый баритон. Конец фразы: "...образом, исход
этой бесспорно большой и бесспорно крайне рискованной операции еще очень
далек от ясности".
- Германия! - горячо прошептал Кумахер и принялся с возросшей энергией
крутить ручку генератора.
Остальные еще ближе придвинулись к лежавшим на рации наушникам, которые
по необходимости с грехом пополам заменяли собой репродуктор.
- Ну что ж, - сказал Егорычев, - если остальные не возражают, давайте
послушаем для начала Германию.
Но не успели все, кроме Кумахера, который, конечно, был не в счет,
согласиться с предложением Егорычева, как оказалось, что это совсем не
Германия. После коротенького перерыва в несколько секунд тот же сытый
баритон продолжал:
- "Говорит Рио-де-Жанейро. Мы передавали военный обзор нашего
постоянного военно-политического обозревателя господина доктора-инженера
Гуго Шмальца о событиях в Нормандии. Сейчас слушайте наш немецкий мужской
квартет в составе..."
Сначала до сознания даже не дошло значение слов "события в Нормандии".
Егорычев, никем не остановленный, машинально продолжал свои поиски в эфире.
- События в Нормандии, - задумчиво проговорил он, встретился взглядом с
Цератодом, и в ту же секунду оба они, озаренные одной и той же мыслью,
воскликнули: "В Нормандии!" Цератод в сильном волнении схватил за плечо
невозмутимого Фламмери, которому, очевидно, так же как и его веснушчатому
молодому соотечественнику, это географическое название ничего не говорило.
- Вы понимаете, Фламмери: события в Нормандии! Это ведь на берегу
Ламанша!..
- Уж не думаете ли вы, - усмехнулся Фламмери, - что это... Он не успел
закончить своей фразы, как Цератод перебил его:
- Ну да. Почему это не может быть вторым фронтом?
- А почему это должен быть именно второй фронт? "События" - это слишком
общее понятие. Под это понятие прекрасно подойдет... э-э-э... и восстание, и
усмирение какой-нибудь партизанской банды, и из ряда вон выходящее
наводнение...
- Партизанской банды! И вам не стыдно, капитан Фламмери, так называть
героев антифашистской борьбы? - вспылил Егорычев. - Честное слово, если
бы...
- Мистер Фламмери не привык затруднять себя выбором выражений,-
примирительно промолвил Цератод, полагавший, что сейчас не время ссориться с
Егорычевым. - Мистер Фламмери, я уверен, хотел сказать совсем другое, более
достойное этих благородных и мужественных людей.
- Я только выражаю свое скромное мнение, - хладнокровно заметил
Фламмери, не обращая внимания на предостерегающие жесты Цератода. - Я
полагаю, что я и здесь, на острове, имею право пользоваться всей полнотой
свобод, которые мне обеспечивает конституция Соединенных Штатов, в том числе
и свободой мысли и слова... Я весьма сожалею, что мистер Егорычев, как
типичный недемократ, не привык уважать чужие мнения, даже если они в корне
противоречат его личным. Я сказал то, что я хотел сказать.
Смит не счел нужным скрывать свое осуждение выходки Фламмери, и ему
было приятно, что Цератод так решительно (Смиту казалось, что достаточно
решительно) и в то же время так корректно вступился за честь партизан, к
которым наш кочегар питал самые теплые чувства.
Что до Мообса, то он в одинаковой степени презирал и англичан, и
французов, и вообще все нации, кроме американской. Ему была по душе
вызывающая самостоятельность суждений Фламмери. Он заранее и полностью
присоединялся к любому его высказыванию.
Было не до споров, тем более явно бесплодных. Надо было поймать
подробности о "событиях в Нормандии". Сердито насупившись, от чего его и без
того моложавое лицо стало совсем мальчишеским, и пробормотав себе под нос
несколько русских фраз, которые, будь они поняты мистером Фламмери и его
верным Мообсом, вряд ли содействовали бы улучшению обстановки, Егорычев
продолжал осторожно поворачивать вариометр. По московскому времени сейчас
было около двух часов дня, по гринвичскому около пяти - самое не-" удобное
время для ловли в эфире военных сводок.
Но вот из наушников сквозь, казалось, непроходимую чащу певших и
говоривших на десятках разных языков мужских, женских и детских голосов,
клочьев музыкальных фраз в оркестровом исполнении, разноголосого
попискивания радиотелеграфа и выматывающего душу треска электрических
разрядов пробился, наконец, в пещеру бесстрастный голос английского диктора:
"...нут утра танковые войска прорвали в Нормандии немецкую линию обороны в
районе Байе и заняли этот город. Плацдарм англо-американских войск в этом
районе расширился до шестидесяти километров".
Опасаясь, как бы вдруг кто-нибудь не заговорил, Егорычев приложил палец
к губам. Но и без его предостерегающего жеста в пещере сразу установилась
такая тишина, что слышно стало, как у самого выхода звонко и мерно падали с
листвы тяжелые капли в лужицу, образовавшуюся сразу за выходной дверью.
Дождь, видимо, уже кончился.
После небольшой паузы последовала сводка военных действий на
итальянском фронте, за нею утомительно подробное жизнеописание Монтгомери. В
нем были интересны, пожалуй, лиши первые слова: "Передаем биографию одного
из выдающихся британских полководцев, руководителя войск, высадившихся на
севере Франции в ночь на шестое июня". Судя по пространному началу,
биография эта должна была занять внимание радиослушателей минут на десять,
не менее.
- Ищем дальше? - спросил Егорычев, удивляясь тому, как в конечном счете
хладнокровно он воспринял сообщение, которое не на шутку взволновало бы его
в сорок втором и даже сорок третьем году.
- Попробуем, - согласился Цератод.
Вскоре они наткнулись на немецкую передачу о "бескорыстном геройстве
немецких войск, защищающих пядь за пядью румынскую Землю от вторжения
красных полчищ, несмотря на преступное и гибельное безразличие румынских
войск".
Было приятно слышать в этих обтекаемых реляциях подтверждение серьезных
неудач Гитлера на советском фронте.
Затем тот же диктор обратил внимание своих слушателей на вред паники,
которую распространяют враги райха и фюрера насчет положения на западе. Что,
собственно, происходит в Нормандии, он, впрочем, так и не сказал,
ограничившись указанием, что только наивные дети и безнадежные трусы могут
придавать серьезное значение тому, что на нормандский берег воровски, под
прикрытием ночи (в этих обстоятельствах, судя по укоризненной и даже
презрительной интонации диктора, усматривалось нечто глубоко непорядочное,
несерьезное и обреченное на неудачу) высадилось некоторое количество
англо-американских войск. Их ждет второй Дюнкерк, обещал диктор и
быстренько, почти без передышки перешел от этого щекотливого вопроса к
объявлениям.
Немецкие объявления никого, кроме разве Кумахера, не интересовали. И
снова стрелка медленно поползла справа налево по шкале.
Между тем, как это ни странно, пятое по счету объявление имело самое
непосредственное отношение к острову Разочарования. Оно передавалось в эфир
трижды - седьмого, восьмого и девятого июня, каждый раз пятым по порядку и
ежедневно в другой редакции.
Нет нужды приводить все три варианта. Восьмого июня оно выглядело так:
ФИРМА ГУСТАВ ГРАБЕНАУЭР И СЫНОВЬЯ
(оптовая торговля москательными и хозяйственными товарами)
настоящим сообщает о временном прекращении операций по причинам технического
порядка. Со всеми претензиями к фирме обращаться до 11 июня сего года, после
11 июня всю заграничную корреспонденцию просьба направлять в адрес нашего
южноамериканского представительства.
С почтением Густав Грабенауэр и сыновья
Нам еще придется вернуться в одной из следующих глав к этому внешне
очень будничному объявлению. Нет сомнения, что если бы и Егорычев и
остальные пятеро, слушавших в пещере немецкую передачу, и прослушали это
объявление, они не обратили бы на него ни малейшего внимания. Между тем оно
несло в себе признание того, что германское военное командование считало
положение в Нормандии значительно более серьезным, нежели оно расценивалось
присяжными радиокомментаторами Геббельса.
Егорычеву страшно хотелось поймать советскую передачу, но все его
попытки закончились неудачей. Время было неподходящим. Убедившись в тщете
своих усилий, он решил перенести поиски на утро.
- Может быть, достаточно? - спросил он.
- Давайте снова поищем Англию, - сказал Цератод.
- Вам не кажется, сэр, что двое американских граждан имеют законное
право послушать американскую станцию? - сварливо осведомился Фламмери, и
Джон Бойнтон Мообс горячо поддержал его:
- Вот именно!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг