жителей острова Разочарования может, правда, служить извиняющим
обстоятельством, что, столетиями отрезанные от всего остального мира и
ничего не знавшие о его существовании, кроме подернутых густой дымкой
времени неясных легенд, они искренне считали свой остров единственной
реальной населенной частью мира, а следовательно, и ее центром. (Л. Л.)]
- Аминь! - набожно заключили негры, истово раскачали онемевшего от
ужаса убийцу и швырнули его с обрыва.
Таким необычным путем покончил свои счеты с жизнью ефрейтор Альберих
Мариа Сморке, бывший кельнер в офицерском публичном доме при дивизии СС
"Мертвая голова".
Все это, с момента появления Сморке на внутренней стороне площадки и до
исчезновения его за обрывом на противоположной, внешней стороне, вряд ли
заняло больше времени, чем нужно, чтобы прочесть описание этих событий.
Поэтому Цератод и Фламмери, проснувшиеся при первых воплях Сморке и
одевшиеся с наибольшей доступной им поспешностью, все же выскочили из пещеры
лишь тогда, когда Сморке уже лежал на дне океана.
Фламмери, показавшийся раньше своего достойного коллеги, не произвел на
негров особенного впечатления. Это был для них всего лишь один новый белый.
Но Цератод чем-то поразил их воображение.
Они удалились в сторону и о чем-то оживленно зашептались. Минуты через
три они вернулись, из их рядов выступил Гамлет Браун, видимо ходивший у них
в вожаках, робко откашлялся и обратился сразу и к Егорычеву и к стоявшему
рядом с ним Цератоду, обросшему густой и довольно длинной рыжей щетиной:
- О достойнейшие милорды с желтыми бородами! У нас возникло сомнение.
Скажите нам, кто из вас двоих прибыл сюда с Луны?
- То есть как это с Луны? - растерялся Егорычев. И тут на Цератода
напало вдохновение.
- Это я прибыл с Луны! - сказал он и скрестил руки на груди. Он
скрестил руки не так, как это делал Наполеон Бонапарт, а так, как скрещивают
руки на картинках в душеспасительных книгах древнехристианские святители.
Негры благоговейно упали на колени:
- Аллилуйя, аллилуйя, Христос вернулся на землю! Дождались-таки второго
пришествия!.. Дождались!..
II
Как и накануне, когда они впервые увидели рыжеватую бородку Егорычева,
негры тотчас же вскочили на ноги и, обмениваясь на ходу ликующими
восклицаниями, стремглав бросились по тропинке вниз, в деревню.
Пока они добежали туда, пока они сообщили односельчанам о желтобородом
человеке, о котором достоверно известно, что он спустился на остров
Разочарования с Луны (он сам об этом сказал!), пока утихомирились и вошли в
более или менее нормальное русло восторги островитян по этому поводу, пока
неистовый рев труб и Звонкая трескотня барабанов собирали народ на новое
торжественное шествие и пока эта процессия с барабанным боем дошла наконец
до площадки перед пещерой, Егорычев в присутствии Смита и Мообса имел
неприятный разговор с Фламмери и Цератодом.
Речь шла о казни ефрейтора Сморке.
Мистер Фламмери, получив краткую информацию о случившемся из уст
Мообса, заявил в самой решительной форме протест.
- Я не могу себе точно представить, какое было бы мое мнение, - сказал
он, опираясь на явное сочувствие Цератода, - но я вынужден самым резким
образом протестовать против того, что вопрос о выдаче этого несчастного
десятку озверелых дикарей был решен без тщательного, спокойного и
всестороннего рассмотрения этого вопроса всеми нами коллегиально и на
единственно возможных демократических основах.
Еще до того как капитан санитарной службы раскрыл рот, Егорычев знал,
что тот скажет и что тот думает. Больше того, он знал, также, что если бы
вопрос был поставлен на обсуждение, то даже в случае, если Смит встал бы на
его сторону (а он мог и воздержаться), больше половины голосов (три из пяти)
были бы против выдачи "белого" бандита. Именно поэтому Егорычев и не мешкал
с передачей его в руки островитян. Но как он ни привык уже, казалось, к
политической и нравственной физиономии своих товарищей по несчастью, его все
же едва не вывел из себя неприкрытый смысл заявления Фламмери. Однако он
сумел взять себя в руки и дал объяснения таким ровным и безмятежным голосом,
словно всегда считал и Фламмери, и Цератода, и Мообса своими бесспорными и
неизменными единомышленниками.
- Понимаете, надо было немедленно решать. У нас не оставалось времени
на совещание.
- Я предлагал, прогнать этих черномазых ко всем чертям, мистер
Фламмери, - пожаловался Мообс своему могущественному земляку, - а этого
немца...
- Не немца, а эсэсовца. Это совсем не одно и то же, - поправил его
Егорычев на редкость ровным голосом.
- Не вижу никакой разницы, но пускай будет по-вашему... а эсэсовца
посадить в каталажку к его коллегам. Вот и Смит...
- Я ничего не говорил, мистер Мообс, - сухо заметил кочегар, -
считайте, что из троих присутствовавших двое были за выдачу этого прохвоста.
- Ого, Смит, что-то вы чересчур безоговорочно стали принимать сторону
мистера Егорычева! - промолвил с деланной улыбкой Цератод. - Вам не стоило
бы так быстро забывать, что вы англичанин.
- По совести говоря, сэр,- кротко и как бы извиняясь отвечал кочегар, -
по совести говоря, я не полагал, что, раз я англичанин, я обязан быть против
мистера Егорычева даже тогда, когда наши мнения совпадают. Мне искренне
жаль, если это дает вам основания усомниться в том, что я добрый англичанин.
Право же, вы ошибаетесь, мистер Цератод.
Цератод молча пожал плечами.
- Не забывайте, что этот эсэсовец меньше чем за сутки убил четырех
местных жителей, в том числе старуху и грудного ребенка, и был виновником
того пожара, который мы с вами наблюдали отсюда, - сказал Егорычев.
- Ну, это еще нужно доказать! - раздраженно возразил Фламмери. - Мало
ли что могут наболтать эти дикари на неугодного им белого!
- Он сам признался во всем.
- Сам признался?! - Фламмери несколько опешил, но тут же, не моргнув
глазом, заявил: - Это еще тоже не доказательство.
- А что вы считаете доказательством?! - У Егорычева чуть язык не
отнялся от неожиданности.
- Очень просто, - хладнокровно пояснил свою мысль американец, - мало ли
что может наплести на себя человек, находясь в возбужденном состоянии. Вы не
дали человеку собраться с мыслями. В спокойном состоянии он вряд ли
признался бы... Если он, конечно, не был идиотом. Но я полагаю, что в войска
СС Гитлер запретил принимать идиотов... Вы могли и должны были найти
предлог, чтобы отвлечь от него хоть на время внимание ваших любимцев. За это
время он пораскинул бы мозгами и понял, что ему нет никаких оснований
сознаваться. А если бы он не признался, мы не имели бы никакого права ни как
военные, ни как честные христиане выпускать его из наших рук. По-моему,
ясно...
- Ему казалось, этому немцу, что мы его друзья, и он нам признался
по-дружески, - вмешался Мообс. - Если бы Егорычев с самого начала дал ему
понять, что относится к нему неприязненно, немец ни за что не признался
бы... Мистер Егорычев сам не откажется подтвердить, что он сказал этому
немцу: "Чего вы дрожите?
Если вы не чувствуете за собой вины, вам нечего бояться". Правильно я
передаю ваши слова, мистер Егорычев? Егорычев утвердительно кивнул.
- Ну вот, - победоносно заключил Мообс. - А этот немец, понятно, не
чувствовал за собой никакой вины, вот он и признался... Я бы тоже на его
месте признался...
- Похоже, что вы вынудили его признания чисто провокационным путем, -
укоризненно произнес Фламмери. - Я был бы рад, если бы вы поняли, что это в
высшей степени недостойный путь, и я буду молить господа, чтобы он простил
вас, мистер Егорычев.
- Вам не стоило бы затруднять его своими молитвами, - спокойно отвечал
Егорычев (его спокойствие выводило из себя обоих его обвинителей).- Я
действовал в духе решений Тегеранской конференции: военных преступников
должны и будут судить народы, над которыми они творили свои черные дела.
- Демагогия! - фыркнул Цератод. - Обычная советская демагогия! Решения,
касающиеся народов Европы и, ну, скажем, в самом крайнем случае, Азии, вы
механически переносите на дикий народец, никому не известный и проживающий в
неведомо какой части света!
- И потом, - продолжал Егорычев, пропуская мимо ушей эту
человеколюбивую тираду, - помимо всего прочего, помимо всех общих
политических и моральных соображений, неизвестно, сколько еще нам придется
прожить на этом острове. Нужно быть безумцем, чтобы при таких
обстоятельствах из-за бандита-эсэсовца портить отношения со всем местным
населением.
- Мистеру Егорычеву, насколько я понимаю, угодно заигрывать с
неграми, - сокрушенно заметил Цератод. - Как бы через денек-другой они не
сели нам на голову.
Снова вмешался Мообс. Он высказал соображение, что вообще признать
белого человека виновным перед черным не более осторожно, чем ежедневно
после бритья совать голову в пасть тигру.
- Кстати о бритье, - провел Цератод ладонью по своей щетине. - Пожалуй,
я еще успею побриться до того, как эти голые демонстранты доберутся до нашей
площадки. Англичанин, даже если он прибыл с Луны, должен быть безукоризненно
побрит.
И он величаво удалился, озабоченный не столько приведением в порядок
своей физиономии, сколько прилично оправданным выходом из затянувшегося
спора с Егорычевым. Переубедить, а тем более поставить на колени Егорычева
не удалось. Разговор имел все данные разгореться в крупную ссору, а то и в
открытый разрыв. Кто знает, как повернется дело в дальнейшем, но пока что
разрыв с Егорычевым был бы неразумным и уж во всяком случае несвоевременным.
К тому же - и это было не самым последним из побуждений, заставивших
достойного Цератода подумать о бритье, - при этом чрезвычайно деликатном
разговоре, присутствовал кочегар Смит. Смиту лучше не присутствовать при
таком сравнительно откровенном обмене мнениями. Смит должен верить Цератоду
во всем, во всех его помыслах и поступках. Уже кое-что упущено: этот болван
все больше и больше подпадает под влияние большевика Егорычева. Нет, нужно
впредь поступать и выражаться более осторожно. Если удастся удержать Смита
при себе, Егорычев будет во сто раз менее опасен.
Спустя несколько минут к примерно такому же выводу пришел и Фламмери.
Правда, за Мообса он был спокоен.
- Я полагаю, что в дальнейшем вы будете более осмотрительны и
демократичны, - сказал он и ласково улыбнулся. - Будем надеяться, что на
этот раз ваш промах не будет нам стоить очень дорого. Мы с вами люди высокой
культуры, и мы не можем ни на минуту забывать, что несем перед господом и
нашими правительствами моральную ответственность за жизнь и благополучие
людей, которые имели несчастье попасть к нам в плен.
- Кстати о пленных, - сказал Егорычев, не выказывая ни малейших
признаков благодарности за прощение, высказанное ему между строк мистером
Фламмери. - По-моему, пора накормить их и вывести на прогулку. Как вы
думаете, Мообс, насчет того, чтобы покараулить их, пока они будут насыщаться
и пополнять свои запасы кислорода?
Мообс молча, одними глазами спросил разрешения капитана Фламмери.
Фламмери разрешил, и Мообс нехотя направился в пещеру.
- Не забудьте держать автомат наготове! - крикнул ему вслед Егорычев. -
Не особенно доверяйте их миролюбию и не вступайте с ними ни в какие
собеседования! Одна неудачная фраза может создать нам уйму новых
затруднений!
- Мне кажется, мистер Егорычев, вы избрали не совсем удачную форму
обращения с Мообсом, - промолвил Фламмери с искусно разыгранной мягкой
укоризной. - Иногда ваша просьба звучит, как приказание.
- Охрана военнопленных - дело военное, - сказал Егорычев.
- Ну да, конечно, - недовольно промычал Фламмери. - Но как вы, однако,
любите играть в солдатики!
Егорычев промолчал.
Как раз в это время из пещеры, конвоируемые Мообсом, показались
Фремденгут и Кумахер. Они щурились на ярком солнечном свете, потягивались,
зевали. Фельдфебель, приседая на корточки и вытягиваясь, наспех проделал
несколько гимнастических упражнений, к неудовольствию Фремденгута, который
хотел использовать все прогулочное время на прогулку и попутную разведку
обстановки.
Егорычев следил за ними издали. Пленные шагали гуськом, по-военному
подтянутые, но не спеша, наслаждаясь свежестью и золотым покоем утра. Судя
по тому, что они не обменивались между собою ни единым словом, они или
уговорились об этом заранее, или досыта наговорились у себя в закутке.
У того места, где меньше часа тому назад островитяне вязали ремнями
отчаянно сопротивлявшегося Сморке, Кумахер вдруг нагнулся и поднял что-то
тонкое, легкое, сквозное, блеснувшее на солнце нежным золотистым блеском.
Это были очки казненного ефрейтора. Кумахер поспешно сунул их в карман,
опасаясь, как бы Мообс их не отнял. Но Мообсу очки были ни к чему, и он
решил, оставить их пленным на память об их злополучном коллеге. Ему,
конечно, и в голову не могло прийти, что они не слышали воплей Сморке, а
между тем это было именно так. Не надо забывать, что, кроме густой стены
деревьев и наружной двери пещеры, пленных отделяла от событий, происходящих
за ее пределами, еще и внутренняя дверь, ведущая из основного помещения в
место их заключения. Для того чтобы они не могли подслушивать, что
происходит и о чем говорят в передней части пещеры, Егорычев еще накануне
вечером прикрыл эту дверь двумя плотными шерстяными одеялами, а поверх одеял
для верности повесил еще шинели обоих ефрейторов.
Как бы то ни было, но пленные и не подозревали о гибели Сморке.
Наоборот, обнаружив на лужайке его очки, они вполголоса обменялись
несколькими отрывистыми фразами, которые ничего не могли сказать человеку,
не посвященному в их ночную беседу, но означали между тем, что, скорее
всего, Сморке где-то совсем поблизости, что он в великой спешке как-то
потерял очки (они знали, что в кармане он всегда носил с собою запасные,
точно такие же золотые - возможно, что именно эти, из кармана, он и уронил),
но что раз он на свободе, то есть еще надежда вырваться из этого позорного
плена (подумать только: двое безоружных обезоружили и взяли в плен двух
вооруженных до зубов эсэсовцев, а третьего убили!). Ефрейтор Сморке на
редкость бойкий и распорядительный парень. Значит, есть основания надеяться,
что он выручит их из заточения и восстановит поруганную эсэсовскую честь еще
до конца недели. Было чрезвычайно важно, чтобы вся эта операция была
закончена именно до конца недели.
Дело в том, что, по расчетам барона фон Фремденгута, подводная лодка с
подкреплением людьми и некоторым дополнительным вооружением, оборудованием и
материалами должна была всплыть на внутреннем рейде острова Разочарования не
позже девятого - десятого июня. Пока Сморке на свободе, можно рассчитывать,
что он сделает все от него зависящее, чтобы освободить своего майора и
фельдфебеля из плена. Хотя, с другой стороны... Время от времени майору
приходило в голову, что ефрейтор Сморке сможет сделать неплохую карьеру и на
том, что он один из всего гарнизона избежал пленения и что ему, пожалуй, нет
расчета рисковать шкурой ради того, чтобы спасти воинскую честь и карьеру
обоих своих начальников. Больше того, в случае, если ему удастся выручить их
из заточения, и эта его заслуга и та, что он один остался на свободе, должны
быть преданы забвению ради доброго эсэсовского имени Фремденгута и Кумахера.
Как бы Сморке не стал вместо этого спокойно дожидаться прибытия
подкреплений. (Фремденгут поймал себя на мысли, что он лично поступил бы
именно так. Но он тут же разъяснил самому себе, что, как майор войск СС и
сын директора крупнейшей германской фирмы, он сможет принести больше пользы
фюреру империи, не рискуя жизнью ради спасения двух нижних чинов.) Нужно
будет, пожалуй, договориться с Кумахером, чтобы на тот крайний случай, если
Сморке не поможет им, оклеветать его перед их будущими освободителями,
сказать, что они попали в плен исключительно из-за трусости, даже лучше,
прямому предательству Сморке... Но нет, Сморке не додумается до такой
подлости, чтобы оставить боевых друзей в беде!.. Господи, к чему эти страхи!
Ведь Сморке не знает, когда должна прибыть подлодка! Нет, он сделает все,
чтобы выручить их до девятого июня. Страшно подумать, что будет, если их
выпустят на волю люди из подкрепления: срам, военный суд, разжалование,
личная немилость фюрера, лишение орденов, штрафной батальон, фронт!
Советский фронт! Бр-р-р-р!..
В том, что подводный корабль прибудет и всплывет вовремя, майор фон
Фремденгут ни на минуту не сомневался.
Словом, если бы капитан Фламмери, не говоря уже о Цератоде и Мообсе,
мог проникнуть в мысли, владевшие обоими пленными в связи с обнаружением
очков казненного ефрейтора, он согласился бы на любые меры в отношении его
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг