Васильевский?
- Помним, - сказал пилот.
- Верите вы, что Жильцов видел этот остров?
- Конечно!
- А между тем нет такого острова на белом свете - Васильевского.
- То есть как?
- Очень просто. Нет-и все. Проверьте по картам, если хотите.
- Не мог же Жильцов соврать!
- А Санников мог? - вставил торжествующий штурман.
- Остров Васильевский видели и якут Максим Ляхов, и участники русской
гидрографической экспедиции на "Таймыре" и "Вайгаче", и Жильцов со своими
спутниками. Но в 1936 году советское судно "Хронометр", получившее задание
еще раз обследовать остров, не нашло его. Остров растаял. На его месте
оказалась банка глубиною всего в два с половиной метра. А совсем недавно,
уже в сороковых годах, точно так же исчез остров Семеновский.
- Растаял? - недоверчиво спросил пилот.
- А вы забыли, что он был сложен ископаемым льдом и глинисто-песчаными
отложениями? Арктика сейчас охвачена потеплением, ископаемые льды тают, и...
острова исчезают. Первая гипотеза и утверждает, что Земля Санникова
существовала, но растаяла. И анализ морских грунтов к северу от
Новосибирских островов будто бы подтверждает это.
- А вторая гипотеза? - спросил штурман.
- Вторая гипотеза объясняет все иначе. Более десяти лет назад в
Северном Ледовитом океане были открыты дрейфующие ледяные горы-гигантские
айсберги. Они дрейфуют по эллипсам и время от времени заходят в район
Новосибирских островов. Их и могли увидеть Санников или Толль.
- Какая же из гипотез правильная?
- Вероятнее всего, что по-своему обе правильны. Не исключено, что к
северу от Новосибирских островов раньше существовали небольшие островки,
которые потом растаяли, Но все, кто видел Землю Санникова, утверждают, что
она гориста. И поэтому мне кажется, что за землю были приняты именно
айсберги. Их видели, когда они приплывали, и не могли найти, когда они
уплывали.
- Значит, Жильцов так и не открыл Землю Санникова, - вздохнул штурман.
Его мой рассказ явно разочаровал.
- Увы!..
Я взял лопату и двинулся к выходу.
- Ты куда? - спросил Березкин.
- За тетрадью Зальцмана. Надо ее выкопать. Все отправились следом за
мной, а у полусгнившего тополя пилот и штурман быстро оттеснили нас с
Березкиным, и наше участие в раскопках свелось к руководящим указаниям. Пока
пилот осторожно снимал слои грунта, а штурман торопил его, требуя лопату, я
пытался угадать, сохранилась ли тетрадь и если сохранилась, то в каком
состоянии. У меня были серьезные основания для опасений. Весь север Сибири,
как известно, охвачен вечной мерзлотой: местами на несколько сот метров в
глубину грунт скован холодом и никогда не оттаивает. За короткое полярное
лето прогреваются лишь самые верхние горизонты, которые называют деятельным
слоем; мощность этого деятельного слоя часто не превышает полуметра и лишь в
долинах крупных рек увеличивается метров до двух. Этот деятельный слой
действительно очень "деятелен": летом он оттаивает, насыщается водой, а
осенью начинает замерзать с поверхности; верхний слой льда давит на жидкий
грунт, он вспучивается, прорывает ледяную корку и вырывается наружу...
Зальцман наверняка спрятал тетрадь в пределах деятельного слоя; если даже он
тщательно запаковал ее, все равно - надежды найти ее в хорошем состоянии у
нас почти не было.
К сожалению, я не ошибся. Пакет мы нашли, но в плачевном состоянии. Мы
бережно перетащили его остатки к себе в палатку, но что делать с ними
дальше-никто не знал. Мы решили хотя бы просушить их.
На следующий день я вновь засел за дневники Жильцова. Его экспедицию
постигла участь многих других экспедиций. В Восточно-Сибирском море "Заря-2"
вошла в тяжелые льды, которые внезапно, за несколько часов, смерзлись. Шхуна
попала в ледовый плен, вырваться из которого не удалось. Начался медленный
дрейф в восточном направлении. Вскоре наступила полярная ночь. Судя по
дневникам Жильцова, продовольствием экспедиция была снабжена хорошо. Однако
к середине зимы у многих появились признаки цинги. Это не удивительно,
потому что в то время о витаминах еще почти ничего не знали.
Сильнее других страдал от цинги Жильцов, не успевший оправиться после
сильных ушибов. Он крепился, старался как можно больше находиться на свежем
воздухе, двигаться, принимал участие в малоудачной охоте на тюленей. К цинге
прибавился еще какой-то недуг, но какой-никто не знал. Последняя запись,
сделанная уже под диктовку Жильцова, содержала обращение к Академии наук и
несколько ободряющих слов к родным, которых те так и не получили. Жильцов
понимал, что умирает, сознание его до последней минуты оставалось ясным, а
воля твердой. Все участники экспедиции, дневники которых мы прочитали
позднее, свидетельствовали это. Все они преклонялись перед умирающим
начальником и все с тревогой думали о будущем: без Жильцова, который сумел
всех сплотить вокруг себя, оно рисовалось смутным, тревожным. За день до
смерти Жильцов созвал у себя в каюте всех научных сотрудников экспедиции и
пригласил командира судна. Прощаясь с ними, он сказал, что передает свои
права лейтенанту Черкешину.
- Он самый опытный среди вас, - пояснил Жильцов. - Он доведет
экспедицию до конца.
Жильцов слабо шевельнул рукой, и Черкешин, правильно поняв его, взял
руку умирающего и тихонько пожал.
- Экспедиция выполнит свою задачу, - коротко сказал Черкешин. - Я
обещаю вам это...
Из дневников мы узнали, что Жильцова похоронили среди торосов,
неподалеку от шхуны. Значит, я ошибался, думая, что его могила находится в
Долине Четырех Крестов.
Через месяц умер боцман. На этом скорбном событии все найденные нами
дневники обрывались. Далее, с перерывом в неделю-полторы следовали лишь
лаконичные записи, извещавшие о гибели шхуны: льды раздавили ее неподалеку
от берегов Чукотки.
Глава одиннадцатая
в которой человеческий мозг выполняет работу, непосильную никакой
электронной машине, хроноскоп оказывает нам последнюю услугу, а мы подводим
некоторые итоги в возвращаемся в Марково
Разумеется, мы заранее знали, что шхуна погибла, - иначе люди едва ли
покинули бы ее. Знали мы также, что все участники экспедиции, оставшиеся в
живых, двинулись на юг, благополучно достигли материка и, перевалив через
Анадырский хребет, пришли в Долину Четырех Крестов. Но все это было лишь
внешней стороной событий и не объясняло нам, почему в Долине Четырех Крестов
разыгралась трагедия, почему всю жизнь стоял перед Зальцманом вопрос,
правильно они поступили или нет. Хроноскоп не мог оказать нам никакой
помощи, а дневники молчали; измученным людям было не до анализа
взаимоотношений-они боролись за свое спасение.
- На тебя, Вербинин, вся надежда, - сказал мне Березкин.
- На меня?
- Да, на тебя. Однажды ты рассказал мне, чем отличается работа писателя
от работы следователя. Помнится, ты выразился так: "Следователь идет от
событий к характерам, а писатель - от характеров к событиям".
Мы действительно толковали как-то раз на подобную тему с Березкиным. Не
помню, почему об этом зашел разговор, но я сказал ему, что творческий
процесс делится на два этапа. Писатель - хозяин положения, пока он выбирает
своим героям характеры и предлагает им определенные обстоятельства. Но как
только характеры сложились и автор столкнул их в конкретной обстановке,
писатель как бы превращается из творца в наблюдателя: герои его начинают
действовать самостоятельно, в соответствии со своими внутренними свойствами;
в воображении писателя они подобны живым людям, над которыми он не имеет
власти. Я давно уже пришел к выводу, что вымышленные герои действуют в
воображении писателя точно так же, как и живые люди с такими же характерами
и в такой же обстановке. Конечно, я имею в виду лишь логику поведения, но
ведь это самое главное.
- К чему ты клонишь? - спросил я Березкина, уже догадываясь, на что он
намекает.
- Займись-ка творчеством, - сказал он. - Нам известны характеры людей и
обстановка, в которую они попали. Ты должен догадаться, как они повели себя.
Это тот самый случай, когда ни одна электронная машина не может заменить
человеческого мозга. Помнишь, в Саянах ты заявил, что мозг и есть самый
настоящий хроноскоп?
Я все помнил, но художественное творчество - а именно к этому призывал
меня Березкин - требует особой внутренней подготовки, особой душевной
настроенности, и я сказал об этом моему другу.
- Что ж, настройся, - с улыбкой, но категорически потребовал Березкин.
Проанализировав все известное нам, я понял, что задача не так уж
трудна, как показалось в первый момент. И характеристики, оставленные
Жильцовым, и описание первого конфликта, и отрывочная последняя запись
умирающего Зальцмана, поставившего слово "спаситель" и фамилию "Черкешин"
почти рядом, позволили разобраться в событиях, которые произошли после
гибели шхуны "Заря-2" и привели к изгнанию лейтенанта Черкешина из
экспедиции. Да, к изгнанию. Об этом очень коротко, но все-таки с указанием
причин сообщалось в записке, найденной нами среди бумаг в поварне.
Вот как рисуются мне события последних месяцев...Искрошенная льдами,
шхуна полярной экспедиции Жильцова исчезла в пучине океана. Потрясенные
случившимся, растерявшиеся люди видели, как сомкнулись над черной полыньей
торосы. Все понимали, что произошло нечто непоправимое, ужасное и надеяться
на помощь не приходится. Я не оговорился, сказав, что люди растерялись. Ни
астроном Мазурин, ни этнограф Коноплев, ни врач Зальцман, ни матрос Розанов
никогда раньше не участвовали в арктических экспедициях, не имели опыта
перехода по полярным льдам. Лишь самый опытный из всех лейтенант Черкешин
сохранил хладнокровие; он чувствовал себя главным действующим лицом,
человеком, от которого зависит спасение всех остальных, и это при его гордом
и властолюбивом характере питало его собственное мужество. Я не сомневаюсь,
что именно Черкешин сумел ободрить и поддержать людей, вернуть им надежду на
спасение я способность бороться. И он повел потерпевших кораблекрушение к
далеким пустынным берегам Чукотки. Люди шли за ним, и Черкешин все более
проникался сознанием своей власти и своей значительности. Постепенно он
переставал понимать, что сознательная дисциплина и рабская покорность-это не
одно и то же, он словно забыл, что лишь совместная борьба может привести к
спасению, и мысленно приписывал себе все, что делалось его спутниками и
товарищами по несчастью, а поэтому относился к ним все с большим презрением.
Однако вскоре в поведении его появились новые черточки: он стал мягче
держаться с научными сотрудниками экспедиции, со своим помощником Говоровым,
но начал придираться к матросам и якутам, грубить им, дошел до зуботычин. И
конечно же, против этого восстал Розанов. Но на этот раз он не встретил
общей поддержки. Извечный принцип "разделяй и властвуй" дал свои результаты
и здесь. Обласканные Черкешиным люди-и среди них астроном Мазурин, врач
Зальцман-молчали, а привыкшие к помыканию, сломленные непривычной
обстановкой матросы и якуты утратили способность сопротивляться. Черкешин не
замедлил воспользоваться этим, и на следующем переходе вся самая тяжелая
работа легла на плечи якутов и матросов. Розанов разгадал замысел Черкешина:
он решил спасти одних за счет других; точнее, он решил прежде всего спастись
сам. Но Черкешин знал, что одному не спастись, и поэтому заранее мысленно
обрек на гибель матросов и якутов, а остальным сберегал силы. Особенно
нетерпимо относился он к якутам, и это позволило Розанову обрести первого
надежного союзника - этнографа Коноплева. Ни большевик-революционер Розанов,
ни честный ученый-этнограф не могли смириться с проявлением расизма. И когда
однажды Черкешин пустил в ход кулаки, погоняя измученных якутов, и Розанов и
Коноплев заступились за них... Зальцман и Мазурин сочувствовали якутам, но у
них не хватило смелости восстать вместе с Розановым и Коноплевым против
Черкешина, уже однажды спасшего им жизнь, а Говоров, помощник командира,
постарался сгладить конфликт.
Но сгладить его было невозможно. Маленькую группу людей, затерянную
среди льдов океана, по-своему раздирали те же противоречия, что и всю
страну, в которой уже назревала революция. И здесь одни пытались угнетать
других, используя и классовые и националистические предрассудки. И здесь
зрел протест. Неравенство, насаждавшееся Черкешиным, становилось слишком
ощутимым. Особенно распоясался он, когда вывел людей на материк.
Измученные, голодающие люди в труднейших зимних условиях перевалили
через Анадырский хребет и вышли в небольшую долину, где обнаружили пустую
поварню и два высоких креста, поставленных задолго до них. Вероятно, кресты
эти многих навели на невеселые размышления: уходили силы, кончались съестные
припасы, почти не было надежды спастись, и самые впечатлительные уже
представляли себя погибшими среди снегов...
В поварне Черкешин решил сделать короткий отдых. Первые же дни
омрачились смертью Мазурина. Он не казался слабее других, но, заснув с
вечера, утром не проснулся... Могилу ему вырыли неподалеку от двух старых
крестов, и тогда же Розанов вырубил крест в память трагически закончившейся
полярной экспедиции Андрея Жильцова.
Смерть Мазурина словно подхлестнула Черкешина. Через два дня
разыгрались события, приведшие к роковым последствиям.
Черкешин обвинил якутов Ляпунова и Михайлова и матроса Розанова в
похищении продуктов и потребовал изгнать их без всяких припасов из
экспедиции. Это означало обречь людей на верную смерть, но таким способом
Черкешин рассчитывал спастись сам. И тогда случилось то, чего Черкешин не
мог предвидеть: все снова выступили против него. Без особого труда удалось
обнаружить, что продукты спрятал сам Черкешин, Бывший командир шхуны
схватился за оружие, но его связали прежде, чем он пустил револьвер в ход...
В тот же день над Черкешиным состоялся суд. Розанов предложил снабдить
Черкешина продовольствием на равных правах со всеми, а затем изгнать из
экспедиции. Против выступил один Зальцман. Он говорил о заслугах Черкешина,
напоминал, как пробился он на шхуне к берегам острова Беннета, как вел всех
по льдам к материку, но и Розанов и Коноплев, а вместе с ними и все другие
остались непреклонными.
В присутствии Черкешина все продовольствие поделили на равные части и
одну из них отдали ему. Зальцман снова взывал к справедливости, и тогда
Розанов предложил ему идти вместе с Черкешиным. Зальцман испугался и
перестал спорить. На следующий день Черкешин покинул Долину Четырех Крестов.
Надежды на спасение были очень слабы и у всех остальных. Поэтому
Розанов предложил часть дневников оставить в поварне: кто-нибудь посетит
поварню, найдет дневники и перешлет их в Петербург. Так и было сделано, а
потом все ушли дальше, но что случилось с ними - нам узнать не удалось. Лишь
судьбу Розанова и - Зальцмана мы проследили до конца.
А Черкешин... Черкешин вернулся в поварню. Труднее всего сохранять
мужество наедине с самим собой, и этого испытания он не выдержал. Вероятно,
он пришел с повинной-сломленный, неспособный бороться даже за свою жизнь,
никого не застал в поварне, в бессильной ярости изрезал и расшвырял
дневники, а потом... Потом он покончил с собой. В поварне произошло не
убийство, а самоубийство.
Так представились мне события, случившиеся после гибели шхуны. Быть
может, не все рассказанное мною абсолютно точно в деталях, но и Березкин, и
пилот, и штурман согласились, что главное подмечено правильно, и лишь версию
о самоубийстве мы решили проверить.
Внимательный осмотр скелета-а мы не удосужились раньше тщательно
исследовать его-убедил нас, что удар ножом был нанесен не в спину, а в
грудь. Среди нас не было криминалистов, способных по характеру повреждения
определить, сам ли погибший нанес себе смертельный удар, или удар был
нанесен другим. Мы поручили решить эту загадку хроноскопу, и он справился с
ней без всякого труда- хроноскоп подтвердил мою версию. Столь же быстро
ответил он и на вопрос, тот же человек порезал дневники и покончил с собою
или разные люди, - вновь подтвердилось мое предположение...
Готовясь к отлету в Марково, мы, не надеясь на успех, решили все-таки
подвергнуть хроноскопии и подсохший пакет, некогда спрятанный Зальцманом. Мы
понимали, что многого не добьемся, и стремились выяснить лишь, кому
принадлежал пакет. Хроноскоп долго отказывался отвечать, и Березкин
настойчиво повторяв вопросы, по-разному их формулируя. Наконец на экране
мелькнула расплывчатая фигура. Мы тотчас вспомнили плотного человека с
жестким выражением лица-однажды он уже возникал на экране.
- Неужели он? - спросил Березкин.
- По-моему, он, - ответил я. Березкин еще раз уточнил задание,
изображение стало немножко яснее.
- Черкешин, - сказал Березкин. - Уверен, что это он. Зальцман прятал не
свою тетрадь. Помнишь слова: "придется не церемониться", "цель оправдывает
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг