повторяя версию своего начальника.
- Это мы уже слышали, - Березкин посмотрел на топор и неожиданно
подмигнул мне. - Слушай, а почему бы нам не пошутить? Вот я сейчас возьму и
докажу, что Калека убит топором Альтруиста. Пусть-ка хроноскоп посмеет
закапризничать и не подчиниться моей воле!
- Пошути, - улыбнулся я, но Рубакин с откровенным недоумением пожал
плечами:
- Вы же так дорожите временем! - укоризненно сказал он.
Но мы все равно уже зашли в тупик.
Березкин сформулировал задание хроноскопу, и на этот раз сам отправился
в пещеру.
Все вели себя у хроноскопа по-разному. Я пытался шутить. Рубакин
терпеливо ждал, пока пройдет наша блажь, а Трива отнесся к идее Березкина
заинтересованно.
Я перестал шутить, когда на экране возникла символическая (Березкин не
стремился к точности изображения) фигура Калеки, и на голову его опустился
топор.
Тот самый топор, который до последнего вздоха сжимал в руке Альтруист.
Березкин почти тотчас выбрался из пещеры, насвистывая незнакомый мне
легкомысленный мотивчик, и перестал свистеть, лишь заметив недоуменные
выражения наших лиц.
- Этого не может быть, - зло сказал ему Рубакин. - Этого не может быть,
и все тут. Да, да! Если хроноскоп подчиняется вашей воле, то представляю
себе, сколько вы уже привнесли в науку абракадабры!
Березкин прослушал всю тираду спокойно, хотя он, как и все мы, впрочем,
любит критику весьма умеренной любовью. Он повторил уже просмотренные нами
кадры и присвистнул.
- Я и сам этого не ожидал, - признался он. - Сейчас же повторю все
сначала. Ты понимаешь хоть что-нибудь? - обратился он ко мне.
- Что летит концепция нашего гостеприимного хозяина - понимаю, он -
тоже. Потому и нервничает. А мы на сей раз чисты как младенцы - никакого
собственного мнения!
Мы тщательно, с учетом всех мыслимых случайностей, переформулировали
задание хроноскопу, и Березкин убежал в пещеру.
Но как ни изощрялись мы, чтобы опровергнуть первый результат
хроноскопии, у нас ничего не получилось: хроноскоп вновь и вновь
подтверждал, что Калека убит топором Альтруиста.
Рубакин, конечно, всерьез не подозревал нас в насилии над хроноскопом,
что исключалось не только нашими правилами расследования, но и объективными
особенностями прибора.
- Типичная картина, - безжалостно подвел итоги Трива. - На развалинах
философских концепций торжествует эмпирика!
Никто, однако, не откликнулся на эту, справедливую в данной ситуации,
сентенцию, - всем почему-то стало не по себе от результатов хроноскопии.
- Какой смысл? - неизвестно кого спросил Рубакин. - Какой смысл?!
- Какой смысл, что лев бросается на льва, а тигр - на тигра? Стихия!
- Эмпирика, - поправили Триву помощники Рубакина, но никому не
захотелось продолжать разговор в таком тоне.
От нас не требовали скоропалительных объяснений.
В тайне я уже подумывал о работе в Ферганской котловине, когда Березкин
сказал, обращаясь ко мне, но так, чтобы слышали все:
- Я говорил тебе: "каждый шаг по долине Пянджа приближал Калеку к
смерти". Какая ерунда! Каждый шаг утверждал его право на жизнь, на уважение
соплеменников, ставил их - здоровых - в зависимость от него, инвалида!
Никто не перебивал Березкина, но он вдруг умолк и довольно долго сидел,
опустив голову на руки.
- Если не ошибаюсь, неандертальцы хронологически подразделяются
антропологами на группы? - Березкин вопросительно посмотрел на Триву.
- Конечно. Более древних мы называем "классическими", а более поздних
"сапиентными" неандертальцами, то есть разумными.
- Наши...
- Я уже перечислял вам неандерталоидные признаки, но у них имеются и
сапиентные черты. Вертикальный лоб, например, большие глазницы...
- Переходный тип? - спросил Березкин.
- Да, они прямые предшественники Человека разумного, нас с вами.
- Вот я и подумал, что лишь превосходство в уме, знаниях и
наблюдательности могло обеспечить Калеке достойное место в орде. По каким-то
причинам орда уходила все дальше в горы, в незнакомые и трудные для жизни
места. Не только физическая мощь здоровых, но и разум Калеки потребовался
тогда орде. Почти бесспорно, что еще до схватки, в которой его искалечили,
он успел выделиться среди соплеменников, и они сохранили ему жизнь.
- Логично, но чистая философия, - сказал Трива. - Да и логика кончается
в самом начале истории. Потом они же его и прикончили.
- Нет, не они, - жестко возразил Рубакин. - Я уверен, что Калека и
Альтруист пали под ударами одного и того же топора. Топор не принадлежал
Альтруисту, вот в чем дело.
- Сейчас проверим, - сказал Березкин. - Совсем не исключено, что вы
правы. Альтруиста следовало сразу же вслед за Калекой подвергнуть
хроноскопии.
Березкин подошел к хроноскопу, поколдовал возле него, и отправился к
пещере.
- Случай простой, - сказал он по пути. - Результат получим тотчас же.
Хроноскопия не подтвердила предположения Рубаки-на: изображения черепа
Альтруиста и каменного топора на экране не совместились.
- Убийца - Альтруист, - лаконично подвел итоги Березкин.
- Но вы противоречите сами себе, - не отступал Рубакин. Вы же сами
утверждали, что лишь торжество разума помогло выжить Калеке!
- Я не отказываюсь от своих слов, но вы почему-то начисто исключаете
резкое изменение обстановки.
- Сегодня утром никто не захотел прислушаться к моим словам, - вмешался
я в разговор. - Но, если верить хроноскопу, удары наносились людьми
ослабленными. Именно ослабленными. Не мне вам растолковывать, что
неандертальцы обладали огромной физической силой.
- Да, вот эта особенность их рук - короткое предплечье и длинное плечо
свидетельствует о большой силе, - согласился со мной Трива.
- Голод, - сказал я. - Голод после долгого благополучия взорвал уже
сложившиеся внутриордовые отношения. Останки грудных детей - лишнее
доказательство тому. По-моему, Калека был убит Альтруистом после неудачной
(очередной неудачной!) охоты. Вспышка слепой злобы, взмах топором и...
точное попадание в висок.
- Но кто убил... - спрашивавший словно споткнулся, - Альтруиста?
- Его же сородичи. Что еще можно предположить? Причем тут же,
немедленно. Непосредственная реакция. И бросили их в пещере. Бросили, между
прочим, и буквально - вспомните положение ног. И может быть, засыпали
землей, а может быть, нет. И ушли из пещеры навсегда...
- А какова мораль сей басни? - спросил загрустивший Рубакин.
- Все мораль бы тебе, - сказал Трива. - Элементарное торжество
эмпирики.
Не исключено, что мы еще кое в чем разобрались бы, не прикати за нами
два обкомовских "газика".
- У нас лекция в Хороге, - вздохнул Рубакин.
...Ночью Гунт - у Сучана он бурный, грозный - поднялся высоко в горы,
почти к самому лагерю, - шум его наполнил палатку, и воздух от этого стал
гуще, плотнее и прохладней. Посторонние мысли утонули в Гунте, унеслись
вместе с его волнами туда, к Пянджу, над которым нам вновь, уже в обратном
направлении, предстояло пролететь завтра. "В обратном направлении" - значит
параллельно потоку, значит из прошлого в будущее, в согласии с потоком
времени.
"Но какую крупицу знания принесем мы вместе с Пянджем будущему? - думал
я. - Неужели только примитивную историю столкновения человека с человеком?"
Я поймал себя на этом словосочетании - "примитивная история", и оно
резануло меня. Если здесь, в пещере, пусть много тысячелетий тому назад,
вспыхнула и угасла искра сознания, то так ли уж это примитивно? Если
разумный человек пал здесь под ударом каменного топора, то можно ли
усматривать в подобном факте примитивную историю? И мало ли таких историй
унесло и скрыло в Аральском море время-пяндж? И мало ли их запечатлено в
незримых свитках платана из Халаи-Хумба? Рассуждения мои перенеслись и в
более близкое прошлое, в котором всяческие топоры опускались на головы
гениальных людей, но я заставил вернуться себя к сучанской пещере.
Отчетливо увидел я в темноте хромого грузного калеку с культей вместо
правой руки, с вывернутыми, торчащими из-за толстых губ зубами, - калеку,
смотрящего на меня из тьмы ночи, как из тьмы тысячелетий, настороженными
мудрыми глазами.
Трагическая судьба гения? И так можно все истолковать, но в течение
двух десятилетий судьба гения складывалась счастливо, а не трагично, - его
почитали соплеменники, они по-своему заботились о нем, и он получал свою
кость с мясом. Не исключено, что Калека был первым из гениев, добившимся
прижизненного признания.
"Признание". Слово это повисло передо мной в темноте и чуть засветилось
слабым фосфоресцирующим светом. Теперь я видел только его и думал только о
нем - о признании. Не признательность слабого за брошенную плохо обглоданную
кость, а признание слабейшего, признание Калеки за знание, за разум... В
самом слове "признание" угадывается торжество разума, знания, его оценка,
способность и умение дорожить им.
Вот что главное в истории орды: суровые обстоятельства заставили их
ценить знания, дорожить ими, - они хранили его, как огонь в лозняковых
обмазанных глиной корзинах, - а знание воплощалось в Калеке.
Если так, если я прав, то сучанская история - неосознаваемая, конечно,
ее участниками история борьбы за право человека называться Человеком
Разумным, история борьбы за нас, за сегодняшний день. Не просто знание -
знают и животные, а сохранение и накопление знания, - вот что отличает
Человека Разумного, Хомо Сапиенс, от всех его предшественников. И потом -
сознательное использование знания, разумное использование. Здесь, в ущельях
Пянджа и Гунта, сначала завязался, а потом был разрублен едва заметный, но
столь важный для истории человечества узелок, здесь человек попытался
подняться во весь рост.
И поднялся. И упал, чтобы снова подняться. И снова упасть. И передать
все-таки нам, бесконечно далеким потомкам, эстафету разума. И передать нам в
наследство столь трудное звание - Человек Разумный.
Тогда, в пещере, соплеменники Калеки инстинктивно отомстили Альтруисту
за утрату знания, - так же, наверное, они отомстили бы за утрату огня. Они
лишь учились ценить знание, и потому оставили лежать рядом носителя знания и
истребителя его, а сами ушли из пещеры и исчезли без следа.
Ниточка оттуда, из небратской могилы Калеки и Альтруиста, легко
протягивалась в иные эпохи, в иные места, но я прервал полет фантазии.
Я стал размышлять о конкретном: я пытался угадать, как отнесутся к моей
версии наши товарищи по расследованию...
От редакции:
В I960 году в первом сборнике "На суше и на море" была опубликована
научно-фантастическая повесть И. Забелина "Долина Четырех крестов",
открывшая серию повестей о Вербинине и Березкине, изобретателях хроноскопа и
исследователях исторических загадок... Хроноскоп - это электронная машина,
способная по малейшим следам восстанавливать картины прошлого, как бы
приближая их во времени (подобно телескопу, приближающему к наблюдателю
предметы в пространстве), и проецировать их на экран...
После "Долины Четырех крестов", продолжая "Записки хроноскописта",
автор опубликовал повести "Легенда о "земляных людях", "Загадки Хаирхана",
"Сказы о братстве", "Найти и не сдаваться", "Устремленные к небу". Они
собраны в книге "Загадки Хаирхана" (М., 1961, 1965 гг.).
Научно-фантастическая повесть "Кара-Сердар" продолжает цикл "Записок
хроноскописта".
"КАРА-СЕРДАР"
Глава первая
в которой я безмятежно провожу время на восточном берегу Каспия и даже
разговоры о каменных скульптурах Горного Мангышлака ничуть не затрагивают
моего воображения
Спалось в палатке великолепно, как в те невозвратимые теперь уже годы
первых экспедиций, когда ничего не требовалось молодости, кроме неба, ветра
да радостно встречающего тебя темного от росы коня.
Утром было солнечно, и сквозь голубой парус откинутого полога виделся
синий Каспий, ослепительно белый пляж, на который вползали буро-зеленые
растрепанные плети растений.
Голубой парус на мгновение перечеркнула темная приземистая фигура.
- Прибившийся к нам искусствовед, - сказал мой сосед по палатке; он
лежал во вкладыше, выставив наружу коричневые плечи.
Я промолчал, потому что тоже "прибился" к экспедиции: жену привели на
Мангышлак служебные обязанности, а я приехал вместе с ней, чтобы увидеть
Каспий и отдохнуть от города.
- Вы слышали, с какой идеей носится искусствовед? - Сосед мой,
выбравшись из вкладыша, натягивал на тугую грудь майку. - Уверяет, что
открыла Горном Мангышлаке, на Каратау, скульптурные произведения эрсари...
Впрочем, он весьма щепетилен и говорить об искусстве эрсари не любит. Хочет
сначала все досконально изучить, а потом уж поразить мир. - Сосед
улыбнулся. - Одному ему туда не добраться, вот он и ездит второй год с
геологами.
- Вы тоже видели скульптуры? - я спросил совершенно равнодушно, просто
чтобы поддержать разговор.
- Формы выветривания там действительно причудливые, - сказал сосед. -
Но едва ли к скалам прикасалась рука человека. Все можно объяснить гораздо
проще. Например, особенностями меловых пород альбского возраста: в них
включены очень твердые, разнообразные конкреции, которые теперь вынесены на
поверхность.
После завтрака геологи уехали в поселок Ералы отбирать образцы горных
пород в кернохранилище, и в лагере остались только дежурный и мы с
искусствоведом. Искусствовед - невысокий коренастый человек с ослепительно
сияющей на солнце лысой головою - сам представился мне:
- Евгений Васильевич Варламов. - И добавил: - Можно просто Евгений.
"Просто Евгений" энергично встряхнул мою руку и весьма напористо
предложил пройтись вдоль берега.
- Все равно они раньше трех-четырех не вернутся, - сказал он о
геологах.
Я охотно принял предложение, но, как только мы вышли за пределы лагеря,
поход наш едва не сорвался.
- Говорят, вы нашли любопытные скульптуры на Каратау? - спросил я, не
имея в виду ничего худого и еще не зная характера своего спутника.
Евгений подскочил, и мне даже показалось, что, раздуваясь от
негодования, он на некоторое время повис в воздухе.
- И вам уже проболтались?!
Я смущенно смотрел себе под ноги, и Евгений сжалился надо мной.
- Надеюсь, вы не будете распространяться о скульптурах в своих
сочинениях? - смягчаясь, спросил он и, уловив краем глаза мой робкий кивок,
зашагал дальше но пружинящей тине с запутавшимися в ней белыми скелетами
раков.
Километрах в двух от лагеря розово-голубой уступ - чинк - почти
вплотную подступал к морю. Мы шли вдоль уреза воды, обходя высохшие трупы
тюленей и распугивая водяных ужей; над нами кружились стрижи и ласточки, но
я больше смотрел на песок со следами ночных обитателей и почему-то думал,
что восточный орнамент и даже буквы арабского алфавита художникам подсказали
причудливые следы животных, поутру еще не тронутые ветром.
Евгений, молча шагавший впереди, наконец остановился и сел на обломок
мергеля, скатившийся с чинка. Другие, более крупные обломки лежали в море, и
в узких проливах между ними качались рыжие водоросли. Евгений сбросил
полукеды и опустил распарившиеся ноги в холодную воду. Я последовал его
примеру.
- Вообще-то вы слыхали про эрсари? - спросил Евгений и, не дожидаясь
ответа, сказал: - Это одно из туркменских племен, населявших Мангышлак до
семнадцатого века.
- И вы нашли их следы?
- Следы их искать не надо. Это не ваши фантастические антаркты,
саркастически заметил Евгений, намекая на мой очерк "Найти и не сдаваться".
Эрсари - историческая реальность, зафиксированная в документах. Тут все
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг