Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
раз продав их, он потом стремился вернуть их обратно. И возвращал  сокровища
он с помощью черкесов-наемников: они нападали в горах на караван, о  котором
заранее узнавали,  грабили  его  и  уходили  в  Хостинскую  крепость...  Мой
талантливейший ученик Петя был  прав,  когда  категорически  утверждал,  что
крепость выстроена для хранения сокровищ.
     - Вот, по-моему, окончательная  разгадка  тайны  Хостинского  клада,  -
сказал Березкин. - Мне кажется, мы тоже пришли бы к  такому  же  заключению,
если бы продолжили хроноскопию. И теперь я догадываюсь,  почему  Хачапуридзе
так плачевно закончил свои дни. Наверное, он увлекся, пожадничал, и  наемный
отряд его напал на караван, принадлежавший  царскому  дому.  Ведь  почему-то
бумаги Хачапуридзе попали  в  архив  Вахтанга  Шестого...  Вероятно,  предки
Вахтанга и расправились с Хачапуридзе; они  же  разрушили  крепость,  но  не
сумели найти тайник... А  сын...  Сын  Давида  Хачапуридзе  либо  погиб  при
кораблекрушении, либо так и не узнал тайны зарытых сокровищ...
     - Вот видите, сколько загадок мы сразу разгадали, - невесело  улыбнулся
Брагинцев. - Но осталась одна, видимо, самая сложная. Почему Белый Мыслитель
очутился в Дженне, а Черный-в Хосте? И кому принадлежали они  в  Венеции?  И
почему начали свои непонятные путешествия в разные части света?.. Или вы все
уже знаете, и я напрасно гадаю?
     Я назвал Брагинцеву имя Умара Тоголо, африканца из Дженне,  и  дословно
пересказал текст телеграммы.
     - Вот пока все, что мы знаем. Надеюсь, что письмо Мамаду Диопа прояснит
историю Мыслителей до конца.
     А  Березкин  подошел  тем  временем  к  письменному  столу  и  принялся
внимательно разглядывать Черного Мыслителя.
     Если вы помните, при общей хроноскопии стен хостинской сокровищницы  мы
увидели на экране тень, державшую в  опущенной  руке  кольцо;  хроноскоп  по
каким-то  причинам  оказался  неточен:  в  руке  у  Черного  Мыслителя  была
золотисто-черная восьмерка, как бы опущенная до земли.
     - Неужели-эмблема торгового дома... -  не  очень  уверенно  начал  было
Березкин.
     - Едва ли, - тотчас возразил Брагинцев.  -  Такие  детали,  как  черта,
надвое рассекающая восьмерку, - не мелочь! Кроме  того,  клеймо  Хачапуридзе
вырезано на нижней плоскости постамента...
     - Цепь тогда...
     - По-моему,  это  единственно  правдоподобное  толкование,   -   кивнул
Брагинцев. - Цепь или цепи, которые приковывают мыслителей к земле, не  дают
им взлететь к небу... Наверное, Белый Мыслитель держал такую же восьмерку  в
левой руке.
     Я достал из ящика письменного стола пакетик с металлическими  обломками
и протянул его Брагинцеву. Он извлек из  верхнего  кармашка  тонкий  пинцет,
плоскую лупу в обычной черной оправе и склонился над пакетом.
     - Обломков  недостаточно,  чтобы  восстановить  восьмерку,   -   сказал
Брагинцев. -  Но  обратите  внимание,  что  обе  восьмерки  были  совершенно
одинаковыми, обе комбинация черного и золотого цвета...
     - Одни и те же цепи связывают  мыслителей  и  в  Африке,  и  в  Европе,
высказал я предположение. - Всюду одно и то же, и всюду мыслители  рвутся  к
небу.
     - Я согласен с вашей догадкой, - сказал Брагинцев. - Но  кто  же  автор
этой отчаянно смелой по тем временам идеи?.. Вы знаете,  методом  исключения
можно выделить пять-шесть ученых-гуманистов, мысливших таким образом...
     - Вероятно, но мы с Вербининым склонны дождаться письма  Мамаду  Диопа,
сказал за меня Березкин.  -  Не  будем  запутывать  и  без  того  запутанную
историю.

                             Глава шестнадцатая

     и последняя, в которой проясняются все неясные вопросы  этого  сложного
затянувшегося расследования и бросается общий взгляд на затронутые  проблемы
с высоты африканской мечети в городе Дженне

     Березкин был по-своему прав. Раз письмо уже послано, то проще дождаться
письма,  а  потом,  если  потребуется,  начинать  какие-либо  дополнительные
изыскания.
     Но рассуждать так, как мы, могли только люди, уже давно приобщившиеся к
расследованию загадки Мыслителей и-что тоже немаловажно-уже успевшие устать.
     Иное дело - Брагинцев,  впервые  увидевший  проблему  во  всем  объеме.
Отнюдь не понуждая нас  к  этому,  сам  он,  великолепно  зная  историческую
литературу и приняв к сведению результаты  хроноскопии,  произвел  кое-какие
сопоставления и быстро пришел к выводу, поразительному по своей  простоте  и
логичности (позднее он подтвердился).
     Должен сказать, что раскрытие тайны Хостинского клада  сблизило  нас  с
Брагинцевым, он как-то сразу вошел в круг наших близких  знакомых,  чего,  к
сожалению, не произошло с Петей.
     Брагинцев счел нужным рассказать Пете, кто  и  когда  нашел  Хостинский
клад, и рассказ Брагинцева почему-то произвел на него тяжелое впечатление,
     Петя приехал, долго сидел у меня и настойчиво возвращался в разговоре к
прошлому Брагинцева. В конце концов я сказал ему, что тема эта сама по  себе
меня мало волнует, а история жизни Брагинцева-замечательная и  поучительная.
Почувствовав, что я целиком на стороне Брагинцева, Петя ушел.
     Недели через две Брагинцев рассказал, что его ученик  стал  вести  себя
как-то странно, а на самого Брагинцева на факультете теперь смотрят чуть  ли
не как на героя детективного романа, и впервые за последние  годы  он  вдруг
почувствовал себя на факультете неуютно.
     - Пустяки это все, впрочем, - сказал Брагинцев, но мне подумалось,  что
он старается успокоить и себя, и меня.  -  Хуже,  что  у  Пети  с  дипломной
работой не ладится. По-моему, у него пропал к ней интерес.
     Вскоре пришло письмо от Мамаду Диопа.
     Оно пришло в тот день, когда мне с  утра  позвонил  захлебывающийся  от
восторга Березкин и прокричал в трубку, что у него родился сын. Оно пришло в
тот день, когда моего. сына принимали в пионеры, а  мы  с  женой  ждали  его
дома, и я вспоминал далекий день середины тридцатых годов, когда  в  пионеры
принимали меня, а отец и мать ждали моего возвращения... И потому,  что  уже
давно нет в живых отца, и потому, что сам я искренне удивляюсь,  когда  меня
на улице называют "молодым человеком", а сын стоит на торжественной  линейке
перед Мавзолеем, - по всем этим причинам настроение у меня было и светлое, и
грустное. И совсем уж неожиданно оказалось созвучным  этому  сугубо  личному
настроению письмо Мамаду Диопа, письмо, позволившее  почти  реально  ощутить
величие и бесстрашие человеческой мысли, преемственность подвига, на который
сознательно шли и идут мыслители разных стран и народов.
     Да,  мы  узнали  имя  человека,  вдохновившего  ювелира   на   создание
скульптурной группы, и узнали имя араба, доставившего  Белого  Мыслителя  из
Венеции в  Дженне.  Мохаммед  аль-фаси  и  Мамаду  Диоп  нашли  в  Рабатской
королевской  библиотеке  рукописи,  прояснившие  всю  историю,  -  рукописи,
кстати, хорошо известные арабистам, но теперь зазвучавшие по-новому.
     Письмо Мамаду  Диопа  подвело  итог  нашим  изысканиям.  Но  уже  через
несколько дней после получения письма мы с Березкиным покинули пределы своей
страны, миновали
     Париж и очутились в Африке... А потом наступил такой момент,  когда  мы
увидели медленно  вырастающий  на  горизонте  город  Дженне,  город,  прочно
владевший нашими мыслями, и событие это произвело и на меня, и на  Березкина
такое глубокое и сильное впечатление, что по-новому озарилась  для  нас  вся
история Мыслителей...
     Вот почему,  нарушая  хронологическую  последовательность,  я  временно
умалчиваю о содержании письма и прошу вас  мысленно  перенестись  на  берега
Черного континента.
     "На берега"-в точном смысле слова, потому что  наблюдения,  которыми  я
хочу сейчас поделиться, поведут нас от побережья в глубь материка.
     Итак, мы с вами на улицах Дакара, крупнейшего города  Западной  Африки.
Жарко и  сухо.  Солнце  висит  над  головой.  На  центральных  улицах-густые
деревья, и черная тень от них лежит на мостовой, на тротуарах. Много  машин,
велосипедов. На тротуарах, в тени  деревьев,  сидят  торговки  с  детьми  за
спиной, спят нищие. В стороне мечети с  квадратными  минаретами,  в  сторону
крытого рынка,  увешанного  рекламами  французских  торговых  фирм,  тянутся
вереницы слепых и калек. Удивительно много их в  Дакаре,  и  вид  слепцов  с
мальчиками-поводырями невольно  вызывает  в  памяти  картины  нидерландского
художника Питера Брейгеля Старшего... Он жил и работал в шестнадцатом  веке,
том самом, который интересует нас,  и,  пожалуй,  только  слепцы  и  калеки,
собравшиеся в стольный портовый город  со  всех  концов  страны,  заставляют
вспоминать в Дакаре  средневековье...  В  основном  же  город  современен  -
современен его прекрасно оборудованный порт, современны  застроенные  белыми
небоскребами центральные кварталы и  фанерными  домишками-окраины...  Вместо
Дакара я мог бы назвать какой-нибудь другой портовый  город  -  Конакри  или
Рюфиск, например; они однотипны. Это всамделишная  неподдельная  Африка,  но
Африка  последнего  столетия,  не  дающая  никакого  представления  о  более
отдаленном прошлом, о шестнадцатом веке в частности.
     Теперь   отправимся   в   глубь   континента,   километров   этак    за
пятьсот-семьсот. Для посещения можно выбрать любой город-и Киндию, и Маму, и
Лабе, и Пита, и Каруссу, и Нзерекоре, и Тиес,  но,  пожалуй,  больше  других
подходит город Канкан - второй по величине город  Гвинеи,  расположенный  на
притоке Нигера.
     Я выбрал Канкан не случайно: он был основан лет триста с лишним  назад,
то  есть  во  время  или  вскоре  после  интересующих  нас  событий,   и   в
архитектурном плане почти не претерпел изменений. Канкан-город,  застроенный
круглыми саманными хижинами под островерхими соломенными  крышами;  это,  по
характеру  застройки,  обычная  гвинейская  деревня,  выросшая  до  размеров
города. Так- из деревень-возникали города и в  России,  да  и  не  только  в
России. Типичность Канкана как раз и устраивает меня.
     Канкан я видел во время первой поездки  в  Африку.  И  потом,  читая  о
средневековой Западной Африке, я видел ее города  такими,  каким  запомнился
мне Канкан, добавляя мысленно лишь крепостные стены,  которые  повсюду  были
разрушены французами после захвата городов.
     И тут я хочу подчеркнуть следующее. Я довольно хорошо представлял  себе
зрительно средневековые, похожие на Канкан, города Африки; представлял себе,
что какой-то один город-столица-превосходил другие по размерам и  был  лучше
укреплен. Я  мог  вообразить  себе  конное  воинство,  закованное  в  медные
панцири, вооруженное  пиками  и  кривыми  мечами,  -  воинство,  то  праздно
шатающееся по городским улицам, спящее у коновязей в тени  крепостных  стен,
то неистово рубящееся с другим воинством, подчиненным  удельному  вождю  или
даже манса императору  небольшого  соседнего  государства...  Нетрудно  было
вообразить  и  пехотинцев-в  средние  века  они  и  в  Африке,  и  в  Европе
вербовались из голытьбы и уже потому не были столь пышно разодеты...  Я  мог
представить себе, наконец, известную роскошь  императорского  двора,  обилие
рабов (они подчас занимали  высокие  государственные  должности),  наложниц,
юношей с мечами и свирепых псов,  охранявших  трон  владыки...  Но  все  эти
отдельные и в общем-то верные  черты  средневекового  африканского  быта  не
создавали  в  моем  воображении  единой  картины,  еще  не  позволяли  зримо
представить  себе  своеобразие  и  величие  африканских  государств,  понять
уровень африканской средневековой цивилизации.
     Потребовался еще год  жизни,  потребовалось  еще  одно  путешествие  по
Африке и "личное свидание" с городом Дженне, чтобы все стало на свое  место,
чтобы сам я дорос до понимания величия средневекового Судана...
     В центре Дженне-маленького городка из плоских глиняных домиков -  стоит
огромная, самая  большая  в  Африке  мечеть,  слепленная  из  глины.  Мечеть
производит удивительное и грозное впечатление, и вообще она не похожа ни  на
что в мире, - похожа только на свои же копии,  которые  мы  потом  видели  в
других городах. Она задавила бы плоский городок своей громадой, она  внушила
бы страх иноземцам клыкастыми - правда, оплывшими  -  стенами  и  прямо-таки
противотанковыми надолбами - в полтора человеческих роста! - вокруг  здания,
если бы...
     Вот тут и начинается главное. В первой поездке по Африке в нашей группе
был поэт, который потом выпустил книгу стихов под  названием  "Африка  имеет
форму сердца"... Это на редкость просто и на  редкость  точно.  А  в  центре
этого сердца стоит огромная мечеть, увенчанная тремя ракетами, нацеленными в
зенит.
     И они, эти ракеты,  решают  все  -  они  придают  неожиданную  легкость
громоздкому зданию, они начисто устраняют раздумья о  воинственных  замыслах
создателей мечети; они утверждают общую для - всех людей мира мечту о штурме
небес,    мечту,    зародившуюся    много    веков    назад    и    нашедшую
неожиданное-архитектурное! - воплощение в сердце Африки.
     Все это произошло, наверное, потому, что один из  самых  могущественных
императоров Мали, некто Гонго-Муса, завершая паломничество в Мекку, встретил
некоего вертопраха, бродячего поэта по имени  Андалу  эс-Сахели.  Чем-то  он
полюбился наделенному колоссальной властью императору, и тот уговорил  поэта
отправиться вместе с ним в его владения, в центр Африки,
     И там, в Мали, император поручил  поэту  создать  особый  архитектурный
стиль, который отличал бы его страну от всех прочих стран... И  потому,  что
император доверился поэту, возник архитектурный стиль, который уже несколько
веков известен как "суданский"-он пережил всех императоров, все империи.
     Будь  я  поэтом,  я  написал  бы  о  Андалу  эс-Сахели  поэму.   Но   я
исследователь и задаюсь совсем другой задачей - стремлюсь  понять,  как  мог
возникнуть в средневековой Африке, в четырнадцатом веке стиль, который я  бы
назвал "устремленным к небу", хотя это и не абсолютно точное выражение. Я не
могу решить этого вопроса,  -  проще  всего  тут  сослаться  на  поэтические
вольности, - но мечеть в Дженне, созданная по проекту бродячего поэта Андалу
эс-Сахели, открыла мне глаза на  эпоху,  о  которой  я  размышлял  последние
месяцы.
     Вообще, чем дольше живешь, тем чаще убеждаешься,  что  большие  явления
никогда не бывают случайными. И теперь я  убежден,  что  есть  прямая  связь
между помыслами поэта Андалу эс-Сахели и астронома Умара Тоголо, составителя
удивительно точных  астрономических  таблиц,  сопоставимых,  как  утверждают
специалисты,  только  со  знаменитыми  таблицами  Тихо  Браге...   Все   они
стремились к небу. И не как фанатики-мусульмане-в том-то и дело!  Я  уверен,
что Умар Тоголо вел свои визуальные наблюдения за движением  звезд  с  крыши
мечети, украшенной ракетами Андалу эс-Сахели (они используются как минареты,
и каждое утро муэдзины выкрикивают сквозь узкие прорези призывы к молитвам).
     И поэт, и астроном были братьями по  духу.  Но  не  только  они.  Умару
Тоголо принадлежали, помимо таблиц, и крамольные теоретические исследования,
которые сделали его близким Джордано Бруно...
     Вот видите, как просто назвалось то имя, которое все  связывает  и  все
объясняет...
     В 1591 году величайший итальянский ученый и гуманист Бруно, вынужденный
жить вдали от родины, получил из  Венеции,  от  некоего  патриция  Мочениго,
приглашение на должность учителя философии и мнемоники (так называлась тогда
"наука" запоминать).
     Бруно принял приглашение-принял потому, что истосковался по родине,  по
Италии, потому, что Мочениго гарантировал ему  полную  личную  безопасность,
потому, наконец, что Венеция-и об этом я уже  писал-по  тем  временам  могла
считаться вольным городом...
     Чем это кончилось-известно всему миру. Но в короткие свободные  месяцы,
прожитые  в  Венеции,  Джордано  Бруно  успел  встретиться  с   просвещенным
путешественником, арабом ибн  Амир  Хаджибом  и  от  него  узнал  о  научных
изысканиях негра из Дженне по имени Умар Тоголо,
     По-видимому, Джордано Бруно был  поражен  совпадением  их  взглядов  на
мироздание. Они оба утверждали, что Земля вращается вокруг Солнца, а  Солнце
вокруг неизвестного центрального светила, они оба утверждали, что жизнь есть
не  только  на  Земле,  но  и  на  других  планетах,  которые  во  множестве
встречаются во вселенной.
     Иначе говоря, они были братьями по разуму, оба думали об  одном  и  том
же, и оба одинаково рисковали, потому что и  христианство,  и  мусульманство
одинаково свирепо преследовали свободомыслящих...
     Для меня лично бесспорно, что  ибн  Амир  Хаджиб  был  единомышленником
Умара Тоголо и был единомышленником Джордано Бруно. Я даже допускаю - тут  я
отдаю дань своим специфическим интересам, -  что,  быть  может,  именно  ему
принадлежала идея создать символическую скульптурную группу, которую  он  же
потом разделил: оставил Черного Мыслителя-Бруно и повез Белого-в  Дженне,  к
Умару Тоголо.
     ...Очень трудно передать мне драматизм тех событий, о которых я  обязан
сейчас рассказать. Пожалуй, я просто перечислю их-пусть они говорят сами  за
себя.
     Ибн Амир Хаджиб отплыл из Венеции в Марокко в 1592  году.  Он  плыл  на
родину с легким сердцем и  просветленным  умом.  Он  радовался  предстоящему
свиданию с Умаром Тоголо и, конечно, предвкушал долгие  вечерние  беседы  со
своим дженнейским другом, с его сподвижниками  из  числа  живущих  в  городе
астрономов, географов, историков... Ибн Амир Хаджиб знал-и, наверное, это не
было ему безразличным, - что  в  беседах  будут  принимать  участие  молодые

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг