отечества; он умудрялся переводить в плоскость моральных проблем почти все,
чего касался в записках. К этому его, наверное, побуждала конечная цель: он
хотел рассказать о чем-то таинственном, ужасном, по его представлениям, и
подготавливал к этому своих вероятных читателей. Зальцману не удалось
довести записей даже до середины: они обрывались на рассказе о прибытии
экспедиции в устье Лены. Затем следовала запись, сделанная во время болезни
и разобранная с помощью хроноскопа. Кроме того, в первую тетрадь был вшит
лист, по качеству бумаги, смыслу и стилю написанного резко отличавшийся от
всего остального; только почерк был один и тот же - почерк Зальцмана.
Отложив тетради, мы решили подвести итоги.
Вот что мы теперь знали.
Жильцов и все другие участники экспедиции прибыли в Якуток уже после
начала первой мировой войны, осенью 1914 года. Конечно, в далеком Якутске о
войне знали лишь понаслышке, но все-таки экспедиция Жильцова показалась
местным властям явно несвоевременной, относились они к ней с прохладцей и
если не чинили препятствий, то и не помогали. Жильцову и Черкешину пришлось
приложить немало усилий, чтобы выстроить небольшую шхуну, получить
необходимое снаряжение и провиант. Они добились своего, причем, если верить
Зальцману, особенно энергично и успешно действовал Черкешин. Сам по себе
этот вопрос нас с Березкиным не очень занимал, но для себя мы решили
особенно Зальцману не верить: Черкешин интересовал его с какой-то особой
точки зрения, и он все время выдвигал командира шхуны на первый план.
Немалую помощь Жильцову и Черкешину в подготовке экспедиции оказали
политические ссыльные, которых в то время немало жило в Якутске. Узнав о
задачах экспедиции, ссыльные добровольно приходили работать на верфь, а двое
из них-Розанов и сам Зальцман - позднее даже приняли участие в экспедиции.
В своих записях Зальцман отвел немало места и себе и Розанову. Мы
узнали, что Зальцман-студент-медик, за участие в студенческих волнениях был
выслан в Якутск на поселение и прожил там несколько лет. У нас сложилось
впечатление, что никаких определенных политических взглядов у него не было.
Будучи честным человеком, Зальцман негодовал по поводу порядков,
существовавших в царской России, мечтал о свободе, о равенстве и верил в
прекрасное будущее. Иное дело - Сергей Сергеевич Розанов. По свидетельству
Зальцмана, он был членом Российской социал-демократической рабочей партии,
профессиональным революционером-большевиком, человеком с четкими и ясными
взглядами на жизнь. В своих записках Зальцман нигде прямо не полемизировал с
Розановым, но упорно подчеркивал его непреклонность и твердость. Сначала мы
не могли понять, для чего он это делает, но потом у нас сложилось
впечатление, что из всех участников экспедиции Зальцмана больше всего
интересовали Черкешин и Розанов, что он противопоставляет их и сравнивает.
Впрочем, мы могли и ошибиться, потому что записи Зальцмана оборвались
слишком рано. Розанов, находившийся под строгим надзором полиции, работал
вместе с другими на верфи, когда там строилась шхуна, названная в честь
судна Толля "Заря-2". Как Розанов попал в экспедицию, Зальцман почему-то не
написал. Его самого Жильцов пригласил на место тяжело заболевшего
Десницкого, и он охотно согласился.
Экспедиция покинула Якутск весной 1915 года, сразу после ледохода.
Неподалеку от устья Лены на борт были взяты ездовые собаки и
якуты-промышленники, не раз уже бывавшие на Новосибирских островах. Затем
"Заря-2" вышла по Быковской протоке в море Лаптевых.
Вот и все, что удалось нам узнать. Самого главного Зальцман рассказать
не успел. Разочарованные, огорченные, сидели мы у обманувших наши надежды
тетрадей.
- Как это Жильцову разрешили взять с собой ссыльных? - спросил
Березкин.
Я ответил, что в этом нет ничего необыкновенного. Политические ссыльные
нередко занимались научными исследованиями в Сибири. Например, немало
сделали для изучения Сибири поляки, сосланные после восстания 1863 года, -
Черский, Чекановский, Дыбовский.
- Но Жильцов, конечно, помнил, что и в экспедиции Толля работали
политические ссыльные, - добавил я. - Когда весной 1902 года умер врач
Вальтер, его заменил политический ссыльный из Якутска Катин-Ярцев, а во
вспомогательной партии, возглавлявшейся Воллосовичем, участвовали двое
ссыльных инженер-технолог Бруснев и студент Ционглинский. Вероятно, они
зарекомендовали себя с самой лучшей стороны, и Жильцов тоже охотно пополнил
свою экспедицию умными и честными людьми.
- Так и было, наверное, - согласился Березкин. Он смотрел на тетради,
как бы соображая, нельзя ли из них еще что-нибудь выжать. - Понять Жильцова
нетрудно. И политических ссыльных тоже можно понять. Все-таки
экспедиция-дело живое, интересное. Но мы сегодня так же далеки от раскрытия
тайны экспедиции, как и в тот день, когда впервые увидели тетради.
Мог ли я что-нибудь возразить своему другу?
Глава четвертая
в которой обсуждается план дальнейших действий, хроноскоп превосходит
все наши ожидания, а мы становимся свидетелями волнующих событий
Дня два мы занимались посторонними делами; нам хотелось немножко
отдохнуть и отвлечься. Не знаю, как Березкину, а мне отвлечься не удалось.
Но на третий день мрачно настроенный Березкин рано утром явился ко мне
домой, и я понял, что у него, как и у меня, судьба экспедиции не выходила из
головы.
- Что будем делать? - спросил Березкин. - Нельзя же сидеть сложа руки.
- Нельзя. - Это я понимал ничуть не хуже своего друга. - А вот что
Делать? Не запросить ли нам архивы?
- Я тоже думал об этом. Вдруг сохранился еще какой-нибудь документ?
Увы, мы отлично знали, что на это нет почти никакой надежды, что мы
цепляемся за соломинку и успокаиваем друг друга.
- Все-таки попробуем, - сказал я, отгоняя сомнения. - Мы ж ничего не
теряем.
- Кроме времени, - возразил Березкин.
- Постараемся и время не потерять, - бодро сказал я. - Будем
действовать!
- Действовать? Что же мы предпримем? Так мы вернулись к тому, с чего
начали.
- По-моему, у нас есть хроноскоп, - не без иронии напомнил я.
- Как же! Мы можем вдоволь насмотреться на тощую спину Зальцмана, - в
том же тоне ответил Березкин.
Через несколько дней мы послали от имени президиума академии запрос во
все архивы, а сами все-таки вернулись к хроноскопу.
Березкин, правда, предлагал вылететь в Якутск, но я отговорил его:
разумнее было сначала получить ответы из архивов.
Пока же, совершенно не рассчитывая на успех, мы решили подвергнуть
хроноскопии все остальные листы тетрадей-и расшифрованные, и те, которые нам
не удалось расшифровать.
Просматривая первую тетрадь, мы вновь обратили внимание на вшитый лист,
отличавшийся от всех остальных и качеством бумаги и характером записи. Ранее
мы пытались прочитать его, но разобрали только цифры, похожие на координаты:
6721,03 и 17713,17. Если эти цифры действительно были координатами, то
отмеченное ими место находилось на Чукотке, где-то в верховьях реки Белой,
впадающей в Анадырь. Я уже бывал ранее на Чукотке и хорошо представлял себе
те места-и сухую горную тундру, переходящую на вершинах в щебнистую
арктическую пустыню, и широкую долину Анадыря... Зальцман мог попасть туда,
если "Заря-2" погибла у берегов Чукотки. Но для чего ему потребовалось
отмечать именно эту долину? И что могла означать вот такая запись: "Длн.
чтрх. кр. (далее шли координаты), сп. н., птрсн. слч., д-к спртн: пврн, сз,
140, р-ка, лвд, пвлн, тпл, крн.!!!" Видимо, Зальцман зашифровал нечто важное
для себя, но что-мы не могли понять, а на хроноскоп не надеялись: мы думали,
что опять увидим лишь пишущего Зальцмана. Мы ошиблись, и ошибку отчасти
извиняет только наша неопытность как хроноскопистов. Именно потому, что
вшитый лист отличался от остальных, его и следовало подвергнуть анализу в
первую очередь.
Теперь Березкин предложил начать с него. Сперва мы дали хроноскопу
задание выяснить, как была вырвана страница. Портрет Зальцмана хранился в
"памяти" хроноскопа, и поэтому он тотчас возник на экране. Но с ответом
хроноскоп, к нашему удивлению, медлил дольше, чем обычно. Потом на экране
появились руки худые, с обгрызенными ногтями, перепачканные землей; руки
раскрыли тетрадь, секунду помедлили, а затем торопливо вырвали лист, уже
испещренный непонятными значками, сложили его и спрятали. Экран погас.
- Три любопытные детали, - сказал я Березкину. - Обгрызенные ногти,
перепачканные землей руки, торопливые движения. Зальцман зарывал какую-то
вещь и боялся, что его могут заметить. Обгрызенные ногти, если только это не
старая привычка, свидетельствуют о душевном смятении.
- Это не привычка, - возразил Березкин. - И вот доказательство.
Он переключил хроноскоп, и на экране вновь появился умирающий Зальцман.
Руки его-худые, но чистые и с ровными ногтями - сжимали заветную тетрадь.
- Дадим новое задание хроноскопу, - предложил Березкин. - Может быть,
он сумеет расшифровать запись.
И хроноскоп получил новое задание.
Ответ, но не тот, на который мы рассчитывали, пришел немедленно. В
полной тишине зазвучали странные слова: "Цель оправдывает средства. Решение
принято окончательно, осталось только осуществить его. И оно будет
осуществлено, хотя я предвижу, что не все пойдут за мною..."
Березкин протянул руку и выключил хроноскоп.
- Недоразумение, - сказал он. - Придется повторить задание.
Он повторил задание, и вновь мы услышали металлический голос
хроноскопа: "Решение принято окончательно..."
- Что за чертовщина! - изумился Березкин. - Ничего не понимаю.
Он хотел снова выключить хроноскоп, но я удержал его:
- Мы же условились верить прибору. Давай послушаем.
Металлический голос продолжал: "...не все пойдут за мною. Придется не
церемониться..."
И вдруг по экрану-а он светился слабым нейтральным светом-прошли
зеленые волны, и голос забормотал нечто совершенно непонятное.
Березкин выключил хроноскоп.
- Что-то неладно, - сказал он. - Определенно что-то неладно. Никто ж
посторонний не прикасался к прибору. Он должен работать исправно!
Березкин, нервничая, хотел еще раз повторить задание, но я попросил его
вынуть лист из хроноскопа.
- Для чего он тебе нужен? - не скрывая раздражения, спросил Березкин. -
Мы ж его вдоль и поперек изучили!
Я все-таки настоял на своем, хотя и не знал еще, что буду делать со
страницей. Я долго рассматривал ее, а Березкин стоял рядом и торопил. Он
почти убедил меня вернуть ему лист, когда мне пришла на ум неожиданная
мысль.
- Послушай, - сказал я, - ведь хроноскоп исследует страницу с верхней
кромки до нижней, не так ли?
- Так.
- Теперь обрати внимание; строки, написанные рукою Зальцмана,
расположены почти посередине страницы.
- Но выше ничего нет!
- Есть. Мы с тобой этого не видим, а хроноскоп заметил.
- Тайнопись, что ли?
- Не знаю, но что-то есть. Постарайся уточнить задание. Можно
сформулировать его так, чтобы хроноскоп пока не анализировал строчки
Зальцмана и сосредоточил внимание только на невидимом тексте?
- Сформулировать можно, но что получится?
- Попробуй.
- Ты думаешь, изображение и звук смешались из-за того, что одно нашло
на другое?
- По крайней мере эта мысль пришла мне в голову.
- Гм, - сказал Березкин. - Рискнем.
Он довольно долго колдовал около хроноскопа, а я с волнением следил за
его сложными манипуляциями: мы приблизились к раскрытию какой-то тайны, и
если хроноскоп не подведет...
Березкин сел рядом со мной, и в третий раз зазвучали уже знакомые
слова. Когда металлический голос произнес: "Придется не церемониться..."-я
невольно взял Березкина за руку, но голос, ничем не заглушаемый, продолжал:
"Кто будет против, тот сам себя обречет на гибель вместе с чернью. Замечаю,
что кое-кто забыл, кому все обязаны спасением. Придется напомнить. Только бы
справиться с этим... Никогда не прощу Жильцову, что он взял его..."
Голос умолк, и экран потемнел.
Мы с Березкиным удовлетворенно переглянулись: хроноскоп выдержал еще
одно сложное испытание.
- Все это мило, но я пока ничего не понимаю. Стиль-явно не Зальцмана, -
сказал Березкин. - "Заговорил" еще один участник похода. Но кто из них?
- Стиль не Зальцмана, - согласился я. - И все же не будем спешить.
Пусть хроноскоп подтвердит нашу правоту - если почерки разные, он легко
определит это.
И хроноскоп подтвердил, что прочитанный им невидимый текст написан
рукою другого человека-не Зальцмана: условная фигура этого неизвестного
участника экспедиции так и не совместилась на экране с вполне конкретным
изображением Зальцмана.
- Можешь домыслить и облик незнакомца, - полушутя предложил мне
Березкин. - Портретные характеристики - это ж твоя стихия. Зальцман на
экране как живой.
- Странно ты относишься к испытанию хроноскопа, - сказал я. - У тебя
даже не появилось желания и в этом плане проверить его возможности. Совсем
не исключено, что по характеру текста и почерка он способен дать - пусть
приблизительную-характеристику человека, его внешнего облика.
- Вот ты куда метишь! - усмехнулся Березкин. Но идея ему понравилась, и
он принялся мудрить с формулировкой задания. Наконец он отошел от
хроноскопа, и мы увидели на экране человека - широкоплечего, плотного,
подтянутого, совершенно непохожего на Зальцмана; портрет был лишен
запоминающихся индивидуальных черточек, но все же у нас сложилось
впечатление, что хроноскоп изобразил человека требовательного, привыкшего
повелевать, жесткого или скорее даже жестокого; он сидел и писал, и мы
видели, что тетрадь у него такая же, как та, которую прятал Зальцман.
- Н-да, - протянул Березкин. - Если хочешь знать, для меня это полная
неожиданность. Я почти не сомневался, что хроноскоп не сможет
охарактеризовать человека...
- Вот видишь, как ты ошибся в своем детище...
- Не совсем так. Если бы не придуманная тобою портретная характеристика
Зальцмана, хроноскоп, пожалуй, действительно ничего бы не сделал... Зальцман
послужил как бы отправным пунктом. Но это - технические детали. А вот откуда
взялся сей сурово-начальственный типаж?.. Впрочем, не будем гадать. Пусть
хроноскоп сначала расшифрует и проиллюстрирует строчки Зальцмана,
- Сразу и проиллюстрирует?
- Попробуем.
То, что мы увидели через несколько минут, повергло нас в еще большее
удивление. Металлический голос четко и бесстрастно произнес: "Долина Четырех
Крестов". Мы надеялись увидеть на экране долину, но изобразить ее хроноскоп
не сумел: неясное видение быстро исчезло, и на экране возник Зальцман.
Волнуясь и словно опасаясь кого-то - хроноскоп отчетливо передал его
состояние, Зальцман сделал в тетрадке запись, и мы тотчас узнали какую:
"Спасения нет, потрясен случившимся, дневник спрятан..."
Зальцман писал сидя, но после того как хроноскоп расшифровал строку,
изображение Зальцмана вытянулось и размылось, а тетрадь стала вздрагивать,
словно он долго держал ее на весу или шел с ней. Березкин несколько уточнил
задание, и тогда Зальцман на экране принялся вышагивать, все время
придерживаясь одного направления. Хроноскоп молчал, а по экрану проходили
странные зеленоватые волны, и у нас сложилось впечатление, что электронный
"мозг" хроноскопа столкнулся с задачей, которую не может разрешить.
- Следующая шифровка там-"пврн", - сказал Березкин. - Не местное ли
понятие какое-нибудь?.. Если так, хроноскоп его не прочтет.
- Поварня! - неожиданно догадался я. - Ну да, так называются
промысловые избушки на Севере. Откуда же это "знать" хроноскопу. Они
маленькие, с плоскими крышами...
Березкин выключил хроноскоп и разъяснил в задании, что такое поварня.
После этого на экране возникла небольшая плосковерхая избушка, и Зальцман
начал свой путь от нее.
- Теперь - другое дело, - удовлетворенно сказал Березкин. Он хотел
добавить еще что-то, но хроноскоп, перебивая его, произнес: "Северо-запад.
Сто сорок". А Зальцман все шагал и шагал, и мы поняли, что 140-это
количество шагов. Затем прозвучали слова: "Река, левада". Зальцман в этот
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг