- Ты же знаешь, что мне совершенно не свойственна подозрительность,
сказал Березкин, угадавший ход моих мыслей. - Не суди меня строго. Было бы
ужасно обидеть подозрением честного человека!
- Если бы не письмо Мамаду Диопа с рассказом о таинственном Розенберге,
возникло ли бы у нас такое чувство? - спросил я Березкина.
- Едва ли...
- Вот именно. Ей-богу, надо послать к черту всякие глупости. Тем более,
что ни амфора, ни венецианская ваза не имеют никакого отношения к статуэтке
из Дженне.
Вечер мы провели великолепно, хорошо отдохнули, рассеялись, и когда в
двенадцатом часу семейство Березкиных отправилось домой, от прежних наших
сомнений, как говорится, не осталось и следа.
Зная характер Пети, я с утра позвонил Березкину в институт и узнал, что
Петя явился, уже поскандалил с вахтером, не пропускавшим его с весьма
объемистой амфорой, и теперь сидит, сложив руки на животе, перед закрытым
хроноскопом.
Березкин, решительный во всем, что касалось хроноскопии, предупредил
Петю, что ничего не будет делать до тех пор, пока Брагинцев не доставит в
институт вазу. Но Петя, дипломатично помолчав минут тридцать-сорок, повел
наступление, уговаривая Березкина для начала выяснить, план или не план
крепости нанесен на амфору.
К тому времени, когда я приехал в институт, Петя одержал полную победу,
и Березкин с некоторым смущением сообщил мне, что на амфоре как будто бы
действительно изображен некий план крепости.
Способность хроноскопа устанавливать и прояснять такого рода
подробности казалась мне сомнительной, но Петя прямо-таки захлебывался от
восторга, и я решил не вмешиваться в их взаимоотношения с Березкиным.
Вечером приехал Брагинцев, и венецианская ваза поступила в наше полное
распоряжение.
Увидев Брагинцева, я понял причину нашего странного вчерашнего
ощущения: все, видимо, объяснялось тем, что Брагинцев так и не рассказал
нам, для чего потребовался ему сравнительный анализ строчек, выписанных на
амфоре и вазе. Догадка успокоила меня. Настоящий исследователь, человек
сдержанный в словах, Брагинцев, конечно, просто не хотел упреждать события и
ждал, что подскажет ему хроноскоп.
Итак, нам предстояло установить идентичность или, наоборот,
неидентичность почерков на амфоре и вазе. Брагинцев уже говорил нам, что
надпись на картули эна, сделанная шрифтом мхедрули, графически искажена
мастером с острова Мурано. Но для хроноскопа, как и предвидел Березкин, было
достаточно частных особенностей в написании букв, которые сохранились и в
том и в другом варианте. Если верить хроноскопу, а мы - простите за
повторение - ему верили, то надписи на стекле и глине делались по одному и
тому же рукописному образцу.
- Устраивает вас такой вывод? - спросил Березкин
Брагинцева.
- Вполне, - ответил тот.
- Если вас еще что-нибудь интересует...
- Честно говоря, мне хотелось бы проверить собственное истолкование
взаимоотношений человечков на вазе и амфоре.
- Взаимоотношений?
- Мне кажется, что это отец и сын. Сын уехал. Допустим, в Венецию,
чтобы обучиться торговому делу, а отец остался на Кавказе. Сын задержался
дольше положенного ему срока, и любящий отец, помимо писем, прибег вот к
такой форме увещевания... Это не слишком глупо звучит?
- Отнюдь, - сказал я.
А Петя, восторженно смотревший на своего учителя, вдруг прозрел:
- Потому и написано: "Вернись, и все скажу тебе"! Отец хотел передать
блудному сыну тайну зарытых сокровищ! - вскричал Петя. - Вы убедились
теперь, что я на правильном пути?!
- Петя, милый, вы все-таки не наследник Хачапуридзе. Ведите себя
сдержанней, - сказал Брагинцев резко.
Березкин перебрал несколько формулировок и получил ответ. Сын ли с
отцом изображены на амфоре и вазе, хроноскоп выяснить не смог, нэ по
характеру изображения он определил, что стоящий человек старше сидящего.
Стало быть, версия Брагинцева получила дополнительное подтверждение.
- Удовлетворены?
- Почти. А может ли хроноскоп расшифровать смысл перечеркнутой
восьмерки?
Задание показалось мне слишком неопределенным для хроноскопа, но
аппарат справился с ним моментально: на экране появилась... пчела. Да,
пчела, или, во всяком случае, перепончатокрылое насекомое, в высшей степени
похожее на самую обычную пчелу...
Брагинцев расхохотался... Я даже не подозревал, что он способен так
заразительно и весело смеяться.
- Ваш хроноскоп изумителен, - сказал он сквозь смех. - Просто
изумителен. Кстати, пчела - символ, который вполне мог устроить главу
купеческого дома: соты наполняются по капельке, как и купеческая казна. Те
самые соты, что изображены на плане!
- Боюсь быть навязчивым, - сказал я Брагинцеву, - но мне и Березкину
хотелось бы знать, что привело вас к нам, почему вдруг вам понадобился
сравнительный анализ двух столь разных сосудов?
- Видите ли, торговый дом Хачапуридзе загадочно окончил свое
существование в самом конце шестнадцатого столетия. Я еще плохо представляю
себе возможности хроноскопа, но подумал, не обнаружит ли он причину?
- Вы интересовались историей дома Хачапуридзе? - поразился Петя. - Вы?
- Немножко, - сказал Брагинцев. - Собственно, интересовался не я, а мой
хороший знакомый - историк Месхишвили. Помните "беленького старичка" в
Хосте, который прочитал надпись на амфоре и рассказал о Хачапуридзе? Это
великолепный знаток средневековой Грузии, но даже ему непонятен крах
процветающего торгового дома.
- Значит, вы хотели помочь Месхишвили?
- Да. Но, судя по результатам, едва ли что-нибудь получится. Впрочем,
мне известен еще один сосуд с аналогичным сюжетом.
- Он у вас дома?
- Нет, он в Кремле, в фондах Оружейной палаты.
- И его можно заполучить?
- Конечно, и для этого не нужно идти в Кремль. Я принесу его в
институт. Человеческий глаз все-таки не сравнится с хроноскопом.
Брагинцев и Петя ушли, унеся с собой венецианскую вазу.
Некоторое время после их ухода мы сидели молча.
- Итак, еще одно действующее лицо, - вздохнул Березкин. - Месхишвили.
- По-моему, Брагинцев чего-то недоговаривает...
- Возможно, но я чувствую, что мы ввязываемся еще в одну запутанную
историю, а вести параллельно два сложных расследования... Ни к чему это,
совсем ни к чему.
Потом Березкин подошел к Петиной амфоре, оставленной у нас, и потрогал
пальцами перечеркнутую восьмерку.
- "Человеческий глаз все-таки не сравнится с хроноскопом", - повторил
он слова, сказанные Брагинцевым. - А их и не надо сравнивать. Каждому свое.
Итак, любящий отец напоминает сыну о собранных им богатствах, посылая
символическую пчелу. Есть своя логика в таком объяснении, но вся беда в том,
что эта пчела не смогла бы отлететь и на два шага от улья.
- Почему? - удивился я.
Березкин посмотрел на меня с сожалением.
- Я думаю, ты заметил. У нее же несимметричные крылья. И на амфоре, и
на вазе.
Глава восьмая
в которой мы, ожидая ответа от Мамаду Диопа, продолжаем расшифровку
сюжета, запечатленного на амфоре, венецианской вазе и еще на одной
серебряной вазе; в этой же главе хроноскоп проводит расследования, которые
хотя и приоткрывают некоторые тайны серебряной вазы, но заканчиваются трудно
объяснимым курьезом
Я чувствую по складу повествования, что местами невольно бросаю на
Брагинцева тень, хотя ничего более нелепого невозможно вообразить. Я
пересмотрел предыдущие страницы, кое-что смягчил, а кое-что даже вычеркнул,
но не уверен, что достиг желаемого результата. Во всяком случае, прошу не
переносить недостатки рассказа на человека, о котором рассказывается, тем
более, что человек этот очень симпатичен и мне, и Березкину.
Едва переступив порог рабочего кабинета Березкина, Брагинцев - он
держал в руках сверток - сказал, что стыдится своего собственного эгоизма.
- Я же знаю, что вы заняты расследованием африканской истории, сознаю,
что у вас масса дел и навязываюсь со своими вазами, с каким-то торговым
домом Хачапуридзе...
- Очень хорошо, что навязываетесь, - сказал Березкин, интонационно взяв
в кавычки последнее слово. - Расследование африканской истории нам пришлось
временно прервать, а вазы ваши как будто тоже обещают любопытное. В свертке
у вас третья ваза?
- Да, про которую я говорил.
Брагинцев разорвал плотную бумагу, скомкал ее и бросил в мусорную
корзину.
- Снова Венеция, - сказал он. - Снова конец шестнадцатого века.
Почему-то я внутренне вздрогнул при этих словах. Что за наваждение? И
статуэтка из Дженне, и вазы в Москве, и амфора с затонувшего корабля...
Трудно было допустить какую-либо связь между, скажем, серебряной вазой из
Оружейной палаты и статуэткой из Дженне. И все-таки...
- Как видите, в данном случае художник воспользовался для сюжетного
изображения чернью, или ниелло, как говорят в Италии, - сказал Брагинцев.
Черневые изображения были широко распространены в ту пору.
С нашей же - хроноскопистов - точки зрения ваза была примечательна
прежде всего многочисленными деформациями и даже пробоинами, таившими,
наверное, немало интересного.
- Итак, продолжим сравнительный анализ почерков? - спросил Березкин
Брагинцева и после его утвердительного ответа сформулировал задание.
Мы приготовились к положительному результату, и не ошиблись: хроноскоп
вновь подтвердил, что образцом служила одна и та же рукописная строка.
- Ну, не наваждение ли? - сказал Березкин моими словами.
- Нет, отчего же, - улыбнулся Брагинцев. - Звенья одной цепи. И не
забывайте, что в конце шестнадцатого столетия Хачапуридзе уже перестали
заказывать вазы в Венеции...
- Продолжим хроноскопию, - сказал я Березкину. - Некогда вазу сильно
помяло. Как ее выпрямляли?
- А зачем тебе это знать? - спросил Березкин.
- Пока не могу ничего объяснить. Но раз уж мы взялись за хроноскопию...
Березкин сформулировал задание, и мы увидели на экране сильные руки с
длинными тонкими пальцами, выпрямляющие вмятины.
Я подошел к хроноскопу и еще раз осмотрел весьма массивную вазу. Да,
только очень сильный человек мог руками распрямить металл, придать
серебряной вазе прежнюю форму.
- Повтори, пожалуйста, задание, - попросил я Березкина, - но сделай
акцент на руках.
- Зачем вам понадобились руки? - спросил Брагинцев. - Гораздо
интереснее происхождение пробоин.
- Все интересно, - сказал я. - А мелочей в хроноскопии нет. Ничем
нельзя пренебрегать.
Очертания вазы на экране как бы размылись, затушевались, но зато руки
проступили отчетливо - руки хирурга с длинными крепкими ногтями. Я прекрасно
сознаю, что мое определение - "руки хирурга" - шаблонно, но мне важнее
точность, чем оригинальность сравнения, хотя кое в чем я и грешу: ногти,
пожалуй, у хирурга покороче. В общем же стереотипность характеристики должна
лишь помочь составить правильное представление о том, что мы увидели.
Я смотрел на руки, выпрямляющие стенки серебряного сосуда, и мне все
определеннее казалось, что я уже видел эти руки. Березкин выключил
хроноскоп. Пытаясь припомнить, где я мог видеть руки, я перебирал в памяти
прежние сеансы хроноскопии, начиная с тех, о которых рассказано в очерке
"Долина Четырех Крестов", но - тщетно!
- Вас интересуют пробоины? - спросил Березкин Брагинцева. - Что ж,
займемся пробоинами. Одна из них похожа на след от удара рубящим предметом,
саблей скорее всего... А вторая, круглая... Гм! Кто-то сначала выстрелил по
вазе, вернее, по ее хозяину, из мушкета, а потом дело дошло до рукопашной.
Некогда ваш сосуд попал в нехорошую историю!
Березкин не ошибся. Он не навязывал хроноскопу своего мнения, задания
формулировал совершенно объективно, но ответы получил именно те, которые
предсказал: мы увидели и маленький круглый предмет - пулю - пробивающий
вазу, и саблю, стремительно падающую на сосуд.
- А теперь посмотрим общую хроноскопию, - предложил я.
Общая хроноскопия всегда чревата неожиданностями, и мне лично она
доставляет особое удовольствие как раз тем, что заранее невозможно
предвидеть ее результат. И вот дополнительный пример тому: на экране
появилась ваза, летящая вниз по крутому каменистому склону; ваза падала
долго, а потом ударилась о камень и отскочила в сторону...
- Кажется, тут прямая связь с предыдущими кадрами, - сказал Брагинцев.
- Со временем из вас получится отличный хроноскопист, - улыбнулся
Березкин. - Конечно, прямая связь. Хозяин вазы, а точнее, караван, шедший по
горной тропе, подвергся нападению. Стрельба, рубка. Вьюк рассыпался в
свалке, и пробитая пулей и саблей ваза полетела под откос.
Березкин уточнил задание и несколько раз повторил его, но на экране не
произошло почти никаких изменений - только скалы приобрели желтовато-белый
оттенок.
- Да, на склоне ничего не росло, - сказал Березкин. - Или ваза случайно
миновала стволы деревьев. А скалы, судя по цвету, были такими же, как в
долине Хосты.
- Известняк, - уточнил я.
- Известняк, - словно машинально повторил Брагинцев. - Вот так она и
летела. Потом ее подобрали и выпрямили...
- Последовательность событий надо еще проверить, - возразил я.
Давайте-ка выясним, действительно ли вазу сначала пробили пулей и саблей, а
потом уж она покатилась...
- Пустяковое дело, - сказал Березкин. - Но уверен, что хроноскоп
подтвердит правильность нашего предположения.
И действительно, хроноскоп подтвердил, что сначала ваза пострадала от
оружия, а потом - от скал. Труднее оказалось выяснить, когда ее распрямляли
сразу же после падения или много позднее. Березкину не удалось добиться
четкого ответа, но по косвенным признакам мы заключили, что распрямляли вазу
сравнительно недавно.
- Что будем делать дальше? - спросил Березкин, глядя на Брагинцева.
- Не знаю, - ответил тот. - Думаю, что со временем мне удастся
сформулировать дополнительные вопросы. А пока - все как будто.
Березкин, подойдя к хроноскопу, долго стоял перед ним, о чем-то
размышляя. Потом, ничего не говоря нам, он дал хроноскопу задание, и на
экране замелькали какие-то непонятные значки... Березкину пришлось повторить
и уточнить задание, и тогда значки выстроились в ряд, и мы узнали ту самую
надпись на картули эна, которую видели на всех трех сосудах... Надпись
действительно была той же самой и в то же время чем-то отличалась от каждой
из трех.
- Хроноскоп убрал искажения, допущенные мастерами, и создал осредненный
вариант, близкий, по-моему, к подлинной рукописной строке, - сказал
Березкин.
- Не понимаю, для чего тебе это понадобилось.
- Хочется что-нибудь узнать о Хачапуридзе.
- По почерку?
- Не беспокойся, я читал в Большой Советской Энциклопедии, что
графология - лженаучная теория, - усмехнулся Березкин. - Но состояние
человека, какие-то доминирующие черты его характера хроноскоп же определял.
Вспомни "Долину Четырех Крестов".
Мы с Березкиным, поначалу незаметно для самих себя, стали различать
эпизоды хроноскопии по названиям моих очерков-отчетов, и теперь это уже
вошло в привычку.
- Я ничего не отрицаю. Дерзай.
Березкин сформулировал задание, и тут произошел один из курьезов,
которыми отнюдь не бедна наша практика: словно услышав слова Березкина о
Долине Четырех Крестов, хроноскоп показал нам... Зальцмана. Экранированный
Зальцман сделал несколько шагов, раскрыл тетрадь и, нервничая, словно
кого-то опасаясь, сделал в ней запись.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг