Я кивнул в знак согласия, но про себя подумал, что Александру Щербатову
пришлось еще прощаться с Россией. И теперь я знал, с каким уголком ее...
Может быть, потому, что я сам люблю русский Север, я думал о прощанье с
грустью, которую вряд ли испытывал Щербатов, бежавший из ссылки к новой
жизни.
Но Онега и тогда была хороша, как хороша она поныне. Те же высокие, с
подклетями для скота, стояли дома на улицах городка, такие же деревянные
тротуары были настелены над глубокими дренажными канавами, и на таких же
коромыслах, похожих на половинку хомута, и тогда носили воду в ведрах... И
такие же разнотравные луга цвели за околицей, и та же тайга с голубикой,
морошкой, княженикой тянулась по берегу реки, и так же звенели в ней комары,
и такие же белоголовые ребята пасли в тайге коз, скармливая им нарубленные
сосновые ветки...
И потому, что Онега запала мне глубоко в душу, и еще потому, что дни
стояли необычно теплые и ясные, по всем этим причинам по-особому думалось о
Щербатове, некогда бежавшем из Онеги, о его последних месяцах и днях,
проведенных во льдах и снегах Антарктиды.
Короткого антарктического лета едва хватило Морису Вийону, чтобы
пробиться к побережью Южного материка и выстроить жилые дома и служебные
помещения. Но осень в том году неожиданно выдалась поздняя, теплая, и шхуна
"Ле суар", выполняя распоряжение начальника экспедиции, прошла вдоль
побережья на запад, и в условленном месте ее экипаж успел выстроить
промежуточную базу.
А затем наступила долгая зима. Впрочем, едва ли стоит описывать
подробности зимовки: раз уж мне не посчастливилось побывать в Антарктиде, то
точнее, чем очевидцам, мне все равно этого не сделать.
Подумаем лучше вот о чем: размышлял ли Щербатов в течение долгой
антарктической зимы о своей гипотезе?
Если верить дневнику-почти нет, и мне кажется, что так оно и было. Одно
дело фантазировать об антарктической цивилизации за тридевять земель от
Южного материка - даже в северной Онеге! - и совсем другое, когда ты сам
живешь на леднике, бродишь по снежным тоннелям и с почтением смотришь на
термометр, показывающий пятьдесят градусов при штормовом ветре.
Я не хочу, чтобы эти строки были поняты так, будто Щербатов отказался
от своей гипотезы. Нет, он от нее не отказывался. Просто за время зимовки он
понял, что у него нет даже слабой надежды как-то подтвердить ее. И поэтому в
Антарктиде чаще, чем об антарктах, он вспоминал о товарищах-студентах, о
профессоре Анучине, с которым однажды поделился своей догадкой, о Московском
университете, в который мечтал вернуться...
Когда Морис Вийон, метеоролог Гюре и каюр Щербатов собрались в санный
поход в глубь материка, они, конечно же, не планировали поиски следов
древней цивилизации, - они стремились лишь уточнить карту своего района.
Такая же цель стояла и перед второй партией, которую возглавлял геолог
Ришар.
После того как будут опубликованы дневники Мориса Вийона и Щербатова,
читателям станут известны подробности их похода с описаниями снежных бурь,
холода, рискованного перехода через зону трещин, во время которого погиб
метеоролог Гюре... Я же сразу перейду к рассказу о последней, заключительной
части перехода, когда Морис Вийон и Щербатов-изголодавшиеся, обмороженные,
потерявшие всех собак, - продолжая упорно идти по намеченному маршруту к
промежуточной базе, вдруг увидели впереди небольшое кучевое облако,
неподвижно застывшее в синем воздухе. Они знали, что кучевое облако не могло
образоваться над ледяным куполом, что лишь нагретая солнцем земля могла
породить его, - и они пошли к этому облачку, пошли к своей смерти и к своему
бессмертию... Они шли долго, и облако все манило их, а потом на горизонте
возникло черное пятно - обнаженные скалы, и измученные путники заторопились,
почти побежали к ним...
В те годы никто не подозревал, что во внутренних районах Антарктиды
встречаются свободные ото льда оазисы. Не удивительно поэтому, что
исследователи были поражены видом бурой, "теплой", как записал в дневнике
Щербатов, земли, или, точнее, скал и красноватого, причудливой формы
незамерзшего озера.
Но скалы не только имели "теплый" цвет-солнце по-настоящему нагрело их,
и Вийон со Щербатовым, бросившись на выветренные, покрытые коричневатой
коркой камни, долго лежали, всем телом впитывая тепло, блаженствуя,
отдыхая... В последние дни мысль о возможной гибели не раз приходила им в
голову, но теперь, когда пальцы их перебирали угловатые обломки щебня,
скопившегося в пазах между камнями, когда с криком кружил над ними снежный
буревестник, - теперь они чувствовали себя спасенными!
Приподнявшись, чтобы еще раз оглядеться, Александр Щербатов увидел
метрах в ста от себя огромного каменного барана. Щербатов легонько толкнул
Вийона и по изумленному выражению лица своего спутника понял, что ему не
померещилось. Да, перед ними стояло изваяние могучего, крутолобого с
кольцеобразными рогами барана, а дальше, за ним, виднелось изваяние
безрогого быка с высокой холкой.
- По-моему, мы оба в здравом уме, - тихо, словно боясь спугнуть
животных, сказал Щербатов Вийону.
- Как будто бы, - ответил тот.
Сам не зная, для чего он это делает, Щербатов взглянул на часы: они
показывали двадцать три часа тридцать пять минут.
Прошло еще несколько минут, и что-то неуловимо изменилось в странном
мире оазиса: бык и баран вдруг утратили четкие контуры, они как бы
растворялись, превращаясь в бесформенную каменную массу, в обычные, ничем не
примечательные скалы... Но в те же минуты другие, столь же обыкновенные и
ничем не примечательные скалы, словно под резцом невидимого скульптора,
стали обретать еще неясные контуры. Чудилось, что пластичный камень делается
упруже, собранней, сбрасывает с себя лишние куски породы, мешающие
проявиться скрытой сути вещества... Таинственное движение огромной глыбы ни
Вийон, ни Щербатов не могли объяснить, но оно совершалось и закончилось
появлением слоноподобного животного, прочно стоящего на земле Антарктиды на
коротких тумбах-ногах... Яркий солнечный блик упал на выпуклое плечо
гиганта, и тогда случилось нечто еще более фантастичное: Морис Вийон и
Щербатов увидели тонкую женскую фигуру, прильнувшую к ноге слона и
молитвенно протягивающую руки к нему, владыке... Щербатов вскочил, порываясь
броситься к фигурам, но Вийон остановил его, и не напрасно: через несколько
мгновений женская фигура исчезла, причем исчезла моментально, будто ее
убрали...
И вновь Щербатов непроизвольно взглянул на часы: они показывали ноль
часов тридцать минут.
- Галлюцинация, - сказал Щербатов; он дышал тяжело, как после долгого
бега.
- Нет, - возразил Вийон.
Они постарались взять себя в руки. Каменный слон уже медленно
растворялся в лучах низкого солнца; лишь на секунду возникла неподалеку от
него гибкая кошачья фигура какого-то хищника и исчезла.
Морис Вийон и Александр Щербатов продолжали всматриваться в очертания
скал, но загадочная жизнь их уже прекратилась.
- Причуды выветривания, - сказал Щербатов, которому, наверное, было
страшно произнести вслух мысли, пришедшие ему в голову.
- Нет, - снова возразил Вийон; он произнес это подчеркнуто твердо, -
Нет!
И тогда они посмотрели в глаза друг другу.
- Я думаю о вашей гипотезе, - сказал Вийон. Солнце висело совсем низко,
и холодный ветер, скатываясь с окрестных ледников, проносился над оазисом.
Зябко поводя плечами, Щербатов занялся палаткой и долго ничего не отвечал.
- Нет, - сказал он потом. - Не может быть...
- Может, - возразил Вийон. - Может и было. Без человека тут не
обошлось.
- Невероятно! - Щербатова трясло в спальном мешке, он не мог
согреться. - Просто невероятно!
Морис Вийон лежал и высчитывал, сколько им осталось идти до
промежуточной базы. Там ждет их Ришар. Но он будет ждать их только до
двадцатого января. Это крайний срок, и Вийон сам приказал ни на день не
задерживаться. Ришар уйдет, и если он уйдет... Да, времени у них в обрез. Ни
одного дня в запасе.
- Останемся здесь на сутки, - предложил Вийон. - Если все повторится...
- Надо остаться, - сказал Щербатов, уже успевший произвести те же
подсчеты.
Весь следующий день Щербатов отмалчивался, а Вийон, наоборот, был
возбужден, взвинчен и, несмотря на бороду и запавшие щеки, выглядел
помолодевшим.
- Наверное, мы недооцениваем интеллекта и творческой мощи наших
предков, сказал он Щербатову. - Вообще-человека! И я вместе со всеми повинен
в этом. Разочароваться в человеке, в людях - в людях, способных творить
прекрасное. Нет, черт возьми! Мы еще поборемся. И здесь, и там, когда
вернемся! Как по-русски "человек"? - опросил он и, с трудом выговаривая
незнакомое слово, по слогам повторил его за Щербатовым: - Че-ло-век!..
Прошли сутки, и в тот же самый час, около полуночи, мертвые скалы ожили:
сначала появились баран и бык, а потом слон с прильнувшей к его ноге
женщиной и гибкая крупная кошка...
- Поздравляю! - не скрывая восторга, сказал Морис Вийон. - И вас, и
себя поздравляю! Замечательнейшее открытие! - Он задумался и уже иным тоном,
по-деловому добавил: - Антаркты знали тайну сочетания скальных контуров с
падающими на них солнечными лучами... Скорее всего здесь находился храм, и
сотни людей сходились сюда в полуночный час молиться...
Щербатов по-прежнему отмалчивался. Он свыкся с мыслью, что гипотеза
его, рожденная за письменным столом, никогда не подтвердится, и открытие
оглушило его. Нужно было время, чтобы прийти в себя, чтобы еще раз все
продумать, и, пожалуй, никогда раньше он не мечтал так о встрече со своим
учителем, с Анучиным, как в эти часы.
А потом Вийон и Щербатов перестали размышлять о древней цивилизации:
они шли и считали оставшиеся до двадцатого числа дни, и получилось, что если
ничего не случится, то они все-таки успеют.
Снежный шторм обрушился на их палатку, когда они находились на
расстоянии одного перехода от базы.
Они поняли, что это конец. И потому, что от базы их отделял всего день
пути, они с особой ясностью сознавали: открытие памятников антарктической
культуры будет стоить им жизни.
Давно уже дома у нас существует традиция: перед далеким путешествием мы
с женой обязательно приходим к Московскому университету, но не к новому
зданию, а к старому, на Манежной площади. Там, за главными зданиями, есть не
видимый с улицы, невзрачный четвертый корпус. Теперь в нем разместился
философский факультет, но раньше-долгие, долгие годы-принадлежал он
географам и геологам. Оттуда уезжали они в первые экспедиции, и туда они
возвращались осенью загоревшие, повзрослевшие, а то и обросшие бородами...
Я мечтал об открытиях в Антарктиде, и если бы мне посчастливилось
принять участие в антарктическом путешествии, оно началось бы для меня у
стен четвертого корпуса... Не знаю, где находилась кафедра географии, когда
в университете учился Щербатов. Но ведь для него-то, если быть точным,
путешествие на Белый континент действительно началось с Манежной площади, и
кирпичные стены Кремля, кремлевские башни навсегда остались в его памяти...
Мне было несложно повторить начальный этап путешествия Щербатова...
Поездом-до Архангельска, потом переправа на Кег-остров, самолет, Северная
Двина под крылом самолета, тайга, озера, похожие на капли голубой ртути и -
Онега.
А сейчас я прощаюсь с Онегой. Теплоход "Карелия" уже отошел от
причалов. На реке тихо, и слышно, как бьется о подводную часть судна
"топляк"-затонувший, но еще не легший на дно лес... Мне еще дано будет
увидеть, как и Щербатову, гранитные луды, выступающие, как спины китов, из
вод Белого моря, и те же проливы-салмы, и тот же лесистый Кий-остров с
остатками белокаменного монастыря... И-все. Весь остальной гигантский путь
Щербатова, вплоть до того рокового дня, когда они с Вийоном не застали на
базе Ришара, мне проследить не удастся...
Щербатов совершил открытия в Антарктиде, я-только мечтал о них. Один из
моих друзей, узнав, что его дерзкая мечта, связанная с изучением Северного
Ледовитого океана, осуществлена другим, написал стихи, в которых были такие
строки:
Я славлю героя, который
Исполнил мою мечту'
Сейчас мне захотелось повторить эти строки, - повторить, не считаясь с
хронологией.
Глава четвертая
и последняя, в которой я "представляю интересы" Щербатова в разговоре с
атлантологом и привожу дополнительные соображения в пользу антарктической
гипотезы
В Москве живет удивительный человек - атлантолог по специальности.
Правда, большую часть своей жизни он занимался химией и даже получил степень
доктора химических наук. Но потом он заболел и уже не смог оправиться после
болезни. Прежнюю работу пришлось бросить, и именно тогда бывший химик
увлекся загадочной Атлантидой... Болезнь не оставляет его в покое, и уже
около десяти лет он не выходит из дома. Но весь мир входит к нему в
дом-письма идут из Северной и Южной Америки, из Австралии и Новой Зеландии,
из Индии и Египта, из Англии и Германии - оказывается, по всему свету
рассеяны ученые, пытающиеся разгадать загадку Атлантиды!
Теперь вы понимаете, что, вернувшись в Москву, я не мог не зайти к
атлантологу. Мне хотелось рассказать ему о гипотезе Щербатова, о его
открытии и его судьбе. Наконец, мне хотелось поспорить с атлантологом и даже
в какой-то степени противопоставить Антарктиду Атлантиде...
И я сразу же перешел в наступление.
Щербатов представлял себе доледниковую Антарктиду обширным материком с
горами и равнинами. В горах, думал он, наверное, имелись разрозненные центры
оледенения, но в прохладных прибрежных районах с разнообразной
растительностью, с богатым животным миром обитали люди - антаркты.
А теперь попытаемся сравнить условия обитания в Атлантиде и в
Антарктиде.
Судя по всему, если Атлантида когда-нибудь и существовала, то
находилась она в тропическом или субтропическом поясе. До некоторого
определенного момента условия обитания атлантов и антарктов разнились, так
сказать, лишь климатически: в одном месте теплее, в другом-холоднее.
Но потом в Антарктиде - стремительно по геологическим масштабам, а по
человеческим-медленно, в течение тысячелетий, - началось формирование
материкового оледенения.
- Признайте, - сказал я атлантологу, - что ледники сдвинули чашу весов
в пользу Антарктиды!
В самом деле, никакие внешние стимулы не требовали от атлантов
ускоренного общественного и технического развития - они продолжали
сибаритствовать на лоне тропической природы и сибаритствовали до тех пор,
пока катастрофа разом все не уничтожила.
Антаркты же оказались в принципиально ином положении: ледники
наступали, природные условия ухудшались, и быстрое общественное развитие,
быстрое совершенствование техники стали для антарктов необходимостью,
жизненно важной потребностью.
- Вот почему, - говорил я атлантологу, - первая высокая цивилизация и
должна была сложиться в Антарктиде, а не в Атлантиде!
Остановить и уничтожить ледники антаркты, разумеется, не могли.
Цивилизация их в конечном итоге погибла, и лишь смутные следы ее удалось
рассмотреть Щербатову и Вийону в оазисе... Сами же антаркты, вероятнее
всего, покинули на кораблях суровую родину и рассеялись по земному шару...
Рассказы антарктов о своей прежней родине были усвоены народами, с которыми
они постепенно смешались, и в виде легенд достигли берегов Средиземного
моря. Греческие ученые обнаружили в легендах рациональное, поверили им и
потому упорно наносили Южный материк на свои карты...
- Вы думаете, я буду с вами спорить? - хитро сощурившись, спросил меня
атлантолог после того, как я исчерпал все свои доводы. - Ничуть не бывало!..
Помните, как Нильс Бор оценивал физические гипотезы?... Было у него два
критерия: "достаточно сумасшедшая" и "недостаточно сумасшедшая". Во втором
случае гипотеза отбрасывалась как негодная. Так вот, гипотеза Щербатова-а
она останется гипотезой, пока новые исследователи не найдут ей
подтверждения, "достаточно сумасшедшая" для того, чтобы ее узнали все!
Я же вам говорил, что атлантологи-замечательные люди!
И теперь я могу признаться, что включил в свои записки очерк о
Щербатове именно потому, что гипотеза его сразу же показалось мне
"достаточно сумасшедшей"! Я за смелых "чудаков", за дерзких мыслителей,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг