Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
     - Спокойнее, спокойнее, - сказал Березкин, сказал не мне, потому что  я
не сделал ни одного движения, а  себе,  и  мягко  провел  рукою  по  влажной
холодной стене. - Не будем волноваться, и спешить не надо.
     Мы не спешили, мы действовали методично, аккуратно, и лишь  часа  через
два нам удалось слегка повернуть  камень,  за  которым  оказалось  небольшое
пустое пространство.
     Нужно ли говорить, как взволновала нас находка тайника?
     И вот яркий луч фонаря  осветил  его,  и  мы  увидели  пролежавшие  там
несколько столетий какие-то бурые листы, прижатые плоским камнем...
     Я слышал за  своей  спиной  учащенное  дыхание  краеведов  и  откуда-то
появившегося Локтева, мне самому не терпелось узнать, что это за листы, но я
помнил, что они могут рассыпаться от  прикосновения,  и  тогда  уже  никакой
хроноскоп не поможет нам.
     Осторожно залив листы скрепляющим составом, который мы всегда возили  с
собой, я предложил закончить хроноскопию стен: все равно нужно  было  ждать,
пока листы пропитаются и подсохнут.
     Только мы с  Березкиным  продолжали  следить  за  экраном,  на  котором
по-прежнему трудился каменщик. Разговоры вокруг  становились  все  шумней  и
восторженней, мы невольно прислушивались к ним, но ни меня, ни Березкина они
не отвлекали от главного.  Как  и  следовало  ожидать,  Лука  Матвеевич  все
твердил про "Слово",  которое-он  не  сомневался!  -  найдено  нами.  Плахин
поддакивал ему, поздравлял, а я думал, что если мы действительно  обнаружили
"Слово", то вовсе не  то,  на  которое  некогда  рассчитывал  князь,  и  сам
волновался,   предчувствуя   открытие   огромного   значения   для   истории
древнерусской литературы.
     Хроноскопия стен ничего нового не дала,  и  тогда  Березкин  перешел  к
обследованию замурованной двери.  Прежде  всего  нам  хотелось  узнать,  кто
замуровывал ее-тот же каменщик, что строил темницу, или кто-нибудь другой.
     И хроноскоп дал ответ: на экране появился тот же самый каменщик.
     - Не понимаю, где в это время находился Пересвет, - сказал Березкин.  -
Если бы каменщик его замуровал, он там и остался бы навсегда. Казнь не могли
доверить одному каменщику. Были и  палачи,  и  стражники,  и  они,  конечно,
заметили бы, что камера пуста...
     - Переходи к общей хроноскопии, - предложил я. - Гадать бесполезно.
     Замуровывая  дверной   проем,   каменщик   работал   иначе,   чем   при
строительстве темницы, - быстро, но как-то небрежно,  и  я  заподозрил,  что
небрежность его была умышленной: по щелям в камеру еще некоторое  время  мог
поступать воздух...
     Моя догадка противоречила уже сложившемуся у нас отношению к каменщику,
и я не сразу рискнул высказать ее вслух.
     - Видишь ли, тайник - он тоже в пользу каменщика говорит, - ответил мне
Березкин, когда я поделился с ним своими соображениями. - Сложнее  все,  чем
мы поначалу решили. Думаю, что нас ждет еще одна неожиданность...
     - Без помощи каменщика Владиславу не удалось бы спасти  брата?  Это  ты
имеешь в виду?
     - Да. И еще я думаю, что хроноскоп действительно  не  случайно  выделил
каменщика  после  общей  хроноскопии  темницы.  Он  нашел  того  "третьего",
которого тщетно искал ты... Ты искал его в темнице, а он был на свободе.  Он
был союзником братьев, твой "третий"...
     - Значит, каменщик... - начал я.
     - Смотри! - резко перебил меня  Березкин.  Каменщик  творил  на  экране
непонятное. Сначала он заложил камнями верхнюю часть проема, но почти тотчас
вынул их снова, причем мы отчетливо видели, как  твердая  поверхность  плохо
отесанных камней крошит, обламывает уже  начавший  затвердевать  раствор.  А
затем нечто длинное и узкое протиснулось в образовавшееся  отверстие;  глядя
на экран, нельзя было понять, что это  такое,  но  теперь  остатки  раствора
частью ссыпались с наружной стороны стенки, а частью - в пазах - уплотнялись
под  нажимом  чего-то  мягкого  и  упругого,  а  на  неровных  краях  камней
застревали  и  обрывались  волокна  ткани...  Когда   узкое   длинное   тело
протиснулось в отверстие - а им могло быть только тело человека  -  каменщик
уложил вынутые камни на место и торопливо замазал щели свежим раствором...
     - Вот тебе и ответ,  -  сказал  Березкин.  -  Улучив  момент,  каменщик
разобрал  часть  стены,  помог  Пересвету  бежать,  а  затем  вновь  заложил
отверстие и замазал  щели,  чтобы  не  вызвать  подозрений...  Конечно,  ему
помогал Владислав... А Константин Иванович до конца дней своих  был  уверен,
что расправился с поэтом.
     - Можете гордиться  своим  коллегой,  -  сказал  я  Басову.  -  Он  был
настоящим человеком. Березкин посмотрел на часы:
     - По-моему, пора.
     Последний раз спустились мы в подземелье и бережно извлекли из  тайника
полуистлевшие листы. Они оказались берестой  со  слабо  различимыми  следами
отдельных букв.
     Увы-время погубило текст, и даже хроноскоп ничем  не  смог  помочь:  на
экране, правда, возникали то буквы, то даже целые слоги, но составить  их  в
слова хроноскопу не удавалось...
     Пожалуй,  я  не  испытывал  еще  подобного  разочарования,  а  на  Луку
Матвеевича  было  жалко  смотреть...  Березкин,  нервничая,   ставил   перед
хроноскопом все новые  и  новые  задачи,  но  открытие,  к  великому  нашему
сожалению, не состоялось...
     Немалая собранность, внутренняя дисциплинированность  потребовались  от
Березкина, чтобы переключиться на  другое:  он  поставил  перед  хроноскопом
задачу выяснить, один человек или разные люди выбивали монограмму  и  писали
на бересте...
     Имелись, разумеется, существенные  различия  между  работой  зубилом  и
работой гусиным пером, и Березкину  пришлось  помудрить  над  формулировками
задания. Но, в конечном итоге, хроноскоп дал положительный ответ: да, один и
тот же человек, и мы вслух назвали его - Пересвет.
     Хроноскоп  воспроизвел  нам  его  облик-восстановил  по  почерку.  Так,
заканчивая  сложное  расследование,  мы  увидели  нашего   главного   героя,
человека, если верить хроноскопу, гармонично сочетавшего в себе  мягкость  и
суровость, грубость воина и большую нежность поэта...
     Гимн свободе, сложенный Пересветом в темнице, не дошел до нас. Но разве
другие поэты не продолжили его песнь?
     - Не знаю, найдется ли  когда-нибудь  "Слово"  Пересвета,  -  сказал  я
совсем  приунывшему  Луке  Матвеевичу,  -  но  если  и  найдется,  то  не  в
Белозерске.
     - Отдайте мне хоть листочки Пересветовы, - попросил Лука Матвеевич, и я
молча протянул ему куски бересты.
     - Ну вот, жил-жил ты своей мечтой, а она-прахом обернулась,  -  не  без
грусти сказал Локтев.
     - И  все  же  -  была  мечта!  -  Лука  Матвеевич  бережно   упаковывал
драгоценные для него  лоскуты.  -  Да  и  не  кончилась  она.  Мечты-они  не
кончаются.
     ...Березкин отбыл  в  Москву  на  вертолете,  а  я  решил  проплыть  на
теплоходе от Белозерска  до  Череповца,  посмотреть  на  северные  края,  на
северные реки.
     В день моего отъезда резко похолодало; шел дождь,  дул  сильный  ветер.
Озеро  было  мутным,  в  белых  гребнях.  Волны  его-невысокие,  тяжелые  от
песка-гасли на мелководье, не достигая  дамбы,  отделяющей  канал.  Там,  на
дамбе,  высился  серый  обелиск  над  чьей-то   братской   могилой,   стояли
бревенчатые домики с петушками  на  крышах,  росли  исхлестанные  дождями  и
ветрами деревья...
     Я смотрел на братскую могилу и  думал  о  Пересвете,  о  Владиславе,  о
каменщике... Нет, я не отказывался  от  своих  прежних  суждений  о  поэтах,
каменщиках, оружейниках. Но сейчас я думал о другом: в трудные эпохи, в годы
произвола они объединялись. Не всегда открыто, не всегда явно, и все  же  не
раз выступали они в едином строю.
     Впрочем, могло ли быть иначе?..
     К вечеру, миновав шлюз с поэтичным названием "Чайка", теплоход вышел из
Белозерского канала в Шексну.
     Дождь продолжал моросить, падали редкие серые хлопья  снега,  но  я  не
уходил с верхней палубы и любовался  широко  разлившейся  рекою,  невысокими
холмами с деревнями, буйными зарослями нежно-золотистого ивняка  и  цветущей
черемухи...  В  сумерках  открылся  нам  Горицкий  монастырь.  Навсегда  уже
отзвонили в нем колокола,  -  лишь  белое  здание  по-прежнему  высилось  на
холме, - я у меня почему-то возникло ощущение покоя,  простора  и  света,  и
думалось о людях, некогда живших здесь, и еще об обманчивости  этого  самого
ощущения покоя. Не было его,  покоя,  хотя  так  хотелось  верить  в  вечную
тишину, в  вечный  покой,  глядя  на  растворяющиеся  в  сумерках  очертания
монастыря, на тихую широкую Шексну... Сложная,  трудная,  богатая  событиями
жизнь бурлила по берегам спокойных северных рек, - и разве не  свидетельство
тому судьба Пересвета и Владислава, двух братьев, связанных вечной  дружбой,
судьба каменщика, наконец?
     Когда-нибудь, мечтал я, без всякой предварительной подготовки высадимся
мы с Березкиным в каком-нибудь древнем захолустном местечке  и  поколдуем  с
хроноскопом на его погостах, в разваливающихся старинных церквах, и  забытые
люди яркой неповторимой судьбы непременно воскреснут, пройдут перед нами...

                           "НАЙТИ И НЕ СДАВАТЬСЯ"

                                Глава первая

     в  которой  сообщаются  детали,  относящиеся  к  истории   исследования
Антарктиды, а также выясняется, что не только хроноскоп, но и  хроноскописты
имеют в глазах людей некоторую самостоятельную ценность

     Весною, в конце марта, в  Париже  проходила  Международная  конференция
специалистов по счетно-решающим устройствам, и Березкин получил  приглашение
участвовать в ее работе. Очевидно, из вежливости пригласили и меня.  Заранее
отлично представляя себе, что  я  ровным  счетом  ничего  там  не  пойму,  я
все-таки увязался с Березкиным, потому что  мне  хотелось,  воспользовавшись
случаем, посмотреть Париж
     - Хорошо, смотри, - сказал Березкин -  Но  старайся  не  попадаться  на
глаза кибернетикам
     Итак, вылетев с Внуковского аэродрома на ТУ-104,  мы  через  положенные
три с половиной часа  приземлились  в  Париже,  в  аэропорту  Бурже,  и  нас
разместили в отеле "Коммодор", что стоит  в  центре  города  на  Османовском
бульваре
     Березкин тотчас исчез из номера, и потом мы вообще  встречались  только
поздно вечером.
     По-моему, я трудился в музеях не  менее  напряженно,  чем  Березкин  на
своей конференции, и позволял себе лишь одну небольшую роскошь:  вставал  по
утрам чуть позже, чем он.
     Утром и застал меня звонок из  нашего  посольства,  мне  сообщили,  что
некто Анри Вийон просит помочь ему встретиться со мною или с Березкиным.
     Я заехал в посольство и прочитал  письмо  Анри  Вийона,  в  котором  он
писал,  что  в  его  распоряжении  находятся  дневники  русского   полярного
исследователя Александра Щербатова. Анри Вийон просил встречи с нами,  чтобы
рассказать о некоторых подробностях дела.
     У меня плохая память на имена, и сам я, при всем желании,  не  смог  бы
назвать все  фамилии  даже  тех  русских  полярных  исследователей,  которых
упоминал в собственных книгах. Но-тут уже  вступают  в  силу  какие-то  свои
законы - я могу безошибочно сказать, встречал ли когда-нибудь названное  мне
имя.
     Имени Александра Щербатова я не встречал ни разу.
     - Вийон  был  одним   из   руководителей   французской   антарктической
экспедиции, работавшей по программе Международного  геофизического  года,  -
сказал мне сотрудник посольства. - Не прояснит ли это вам что-нибудь?
     Я лишь  молча  покачал  головой:  до  первой  советской  антарктической
экспедиции в Антарктиде побывал  только  один  русский-Александр  Степанович
Кучин, гидрограф, участник экспедиции Амундсена на "Фраме".
     - У Анри Вийона давние связи с нашими полярниками, -  сказал  сотрудник
посольства. - Но почему он не захотел переслать дневники прямо в их адрес, я
не знаю. Наверное, ему нужен хроноскоп.
     Сотрудник посольства при  мне  позвонил  Анри  Вийону,  и  тот  любезно
согласился заехать за мною в отель.
     Ровно в пять часов меня по телефону пригласили в вестибюль, и я  увидел
там невысокого человека с седыми висками, тонким смуглым, иссеченным густыми
морщинами лицом. Для марта он был одет, пожалуй, слишком легко  -  в  летний
светлый макинтош.
     - Рад вас видеть, мсье Вербинин, - сказал Анри Вийон, делая ударение на
последнем слоге и резким движением протягивая мне небольшую крепкую руку.
     Он смотрел на меня настороженно, испытующе и как будто даже не старался
этого скрыть... Потом, словно  преодолев  последние  сомнения,  улыбнулся  и
предложил зайти в ресторан.
     Мы заняли угловой столик в небольшом голубом зале ресторана "Коммодор",
в котором почти никого не было, и мсье Вийон, заказав вина, спросил, знаю ли
я что-нибудь о Щербатове.  Очевидно,  он  предвидел  мой  ответ  и,  коротко
кивнув, сказал, что я и не мог ничего знать о нем.
     - Имя вашего соотечественника помнили только в нашей семье,  -  пояснил
Анри  Вийон  и,  предупреждая  мой  вопрос,  добавил:  -  Он  участвовал  во
французской антарктической экспедиции Мориса Вийона...
     Я быстро вскинул глаза на своего собеседника.
     - Да, - сказал он. - Это был мой дед. Официант  разлил  бургундское  по
бокалам, и мсье Вийон, сделав небольшой глоток, продолжал:
     - Теперь вы понимаете, что дело, в которое я собираюсь  посвятить  вас,
отчасти имеет семейный характер. Потому-то и настаивал я на личной встрече с
русским специалистом.
     - Слушаю вас.
     - Ни Морис Вийон, ни Александр Щербатов не  вернулись.  Они  погибли  в
Антарктиде в шестнадцатом году. Одна из  партий  нашей  экспедиции  случайно
обнаружила зимовку, выстроенную моим дедом, и там мы нашли  его  дневники  и
дневники вашего  соотечественника.  Они  знали,  что  погибнут,  и  оставили
дневники вместе с геологической коллекцией,  надеясь,  что  когда-нибудь  их
найдут. Это случилось не скоро, но все-таки случилось...
     Анри Вийон умолк и молчал довольно  долго,  барабаня  тонкими  нервными
пальцами по столу. Он смотрел мимо меня, в дальний угол  зала.  Я  терпеливо
ждал, когда он заговорит вновь, думая о своем: я думал, что мы с сотрудником
посольства ошиблись-Анри Вийон все знает, и хроноскоп ему не нужен.  Но  для
чего же тогда потребовался я, один из хроноскопистов?
     - Дневники Мориса  Вийона  и  Александра  Щербатова  -  это  документы,
исполненные трагизма и величия, - тихо сказал  Анри  Вийон.  -  Руководитель
экспедиции и его каюр сами повинны в  своей  гибели,  если  слово  "повинны"
уместно в данном случае. Они остались бы живы,  если  бы  не  задержались  в
открытом ими оазисе. Но они пошли на риск во имя науки и не вернулись...  Не
вернулись, - повторил Анри Вийон. - И к вам я обратился не  потому,  что  вы
обладатель чудесного хроноскопа, и не потому,  что  вы  занимались  историей
полярных  исследований...  Парижские  газеты  перепечатывали   выдержки   из
некоторых ваших отчетов, и я понял по ним, что главное для вас  -  люди,  их
судьбы. А хроноскоп или еще что-нибудь-не более чем средство... Я не ошибся?
     - Вы не ошиблись.
     Анри Вийон энергично кивнул.
     - Значит, мое обращение к вам-это обращение человека к человеку,  а  не
клиента к следователю-хроноскописту. Вас это не удивляет?
     - Меня это радует, - совершенно искренне ответил я.  -  Не  сомневаюсь,
что мой друг Березкин тоже будет обрадован.
     - В истории исследования Антарктиды имена Мориса  Вийона  и  Александра
Щербатова должны стоять рядом, - тихо сказал  Анри  Вийон.  -  Очень  просто
отдать  предпочтение  начальнику  экспедиции  перед   каюром...   Когда   вы
познакомитесь с записками Щербатова, вы поймете, что так же  просто  поднять
на щит его, потому что в  Антарктиде  неожиданно  подтвердилась  удивительно
смелая  гипотеза  вашего  соотечественника...  Но  я  ценю  выше  всего   их
человеческий подвиг и считаю, что мы обязаны равно  воздать  должное  памяти
обоих исследователей...
     Поскольку уже выяснилось, что никаких разногласий по  этому  вопросу  у
нас не предвидится, мы отправились к Анри Вийону.
     Неизменно  упоминаемые  при  описании  Парижа-и  неизменные  в   Париже
"сиреневые"  сумерки  уже  медленно  заливали  город.  Свернув   с   шумного
Османовского бульвара, мы миновали просторную площадь  Согласия  и  вышли  к
набережной  Сены-почти  безлюдной,  если  не  считать   рыбаков,   терпеливо
рассматривавших поплавки собственных удочек... Анри Вийон  молчал,  думая  о
чем-то своем... А сумерки становились все гуще, и теперь  уже  совсем  слабо
вырисовывался за мостом Альма вознесенный к низкому небу  решетчатый  силуэт
Эйфелевой башни. Было прохладно,  как  бывает  прохладно  ранней  весной  по
вечерам,  и  некрупные  листья  на  каштанах   вдоль   набережной   казались
съежившимися от холода... Я смотрел на старые, темные от  времени  и  копоти

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг