Он не договорил, но я прекрасно понимал его. Рисковать репутацией
хроноскопа мы могли лишь в том случае, если дело того стоило. Но на этот
счет у меня не было сомнений. Если речь действительно шла об экспедиции
Жильцова, то заняться расследованием, безусловно, следовало...
Не отвечая Березкину, я встал и прошелся по комнате. Уже вечерело, за
день мы оба устали, и я попросил жену заварить нам крепкого чая. Пока она
возилась на кухне, я достал с полки несколько книг и сложил их стопочкой на
письменном столе.
- Видишь ли, - сказал я Березкину, - об этой экспедиции достоверно
известно лишь то, что она была организована, ушла на Север и бесследно
исчезла...
- Немного, - усмехнулся Березкин. - Но все-таки, почему экспедицию
организовали, кто такой Жильцов - неужели этого нельзя узнать?
- Можно, - ответил я. - Андрей Жильцов - наш крупный
гидрограф-полярник, участник знаменитой экспедиции Толля на "Заре"...
- Рассказывай все по порядку, - перебил меня Березкин. - О Толле я
слышал, знаю, что он погиб, но подробностями не интересовался... А сейчас
как раз нужны подробности, без них ничего не поймешь.
- Да, без подробностей не обойтись, и об одном любопытном
обстоятельстве я вспомнил. Но сначала об экспедиции на шхуне "Заря". Ее
организовала Академия наук для исследования Новосибирских островов и поисков
"Земли Санникова". Теперь ты спросишь, что такое "Земля Санникова"?
- Не спрошу, - Березкин чуточку обиделся. - Сто раз писалось, что в
начале прошлого века эту землю будто бы увидел с острова Котельного
промышленник Санников... Потом ее искали, искали, но так и не нашли...
- Верно, не нашли. Но землю эту видел не только Санников. Ее несколько
раз видел эвенк Джергели, да и сам Толль. В 1886 году он вместе с полярным
исследователем Бунге изучал Новосибирские острова и, так же как Санников,
заметил землю к северу от острова Котельного... Толль был настолько уверен в
существовании "Земли Санникова", что даже сделал попытку по форме гор
предсказать ее геологическое строение. Открытие этой земли стало для Толля
главной целью в жизни. Вот почему экспедиция на "Заре" в 1900 году
отправилась к Новосибирским островам. А через два года Толль погиб вместе с
астрономом Зебергом и двумя промышленниками - эвенком Дьяконовым и якутом
Гороховым. Он работал на острове Беннета в архипелаге Де-Лонга, и туда за
ним и его спутниками должна была зайти "Заря". Но шхуна, сделав две попытки
пробиться к острову, вернулась к устью Лены. Ледовые условия в тот год были
тяжелыми, но все-таки известно, что гидрограф Жильцов требовал продолжать
попытки пробиться к острову Беннета, а командир "Зари" Матисен не рискнул
пойти еще на один штурм... Кто из них был прав - теперь трудно судить. Но
отступление "Зари" стоило жизни Толлю и его товарищам... Жильцов позднее
писал, что гибель Толля произвела на него очень тяжелое впечатление и он
твердо решил завершить дело, начатое трагически погибшим исследователем...
Вот причина организации экспедиции Жильцова. Ей поручалось найти и описать
"Землю Санникова", а затем выйти через Берингов пролив в Тихий океан...
Экспедиция началась в канун первой мировой войны, она вышла из Якутска...
- И бесследно исчезла, - закончил Березкин.
- Да, бесследно исчезла. До сих пор самым вероятным считалось
предположение, что экспедиция в полном составе погибла либо во льдах
Северного Ледовитого океана, либо на пустынном побережье. Подобных случаев
известно немало. Так пропала экспедиция Брусилова на "Святой Анне",
экспедиция Русанова на "Геркулесе", одна из партий экспедиции Де-Лонга после
гибели "Жаннетты"... Но если Зальцман спасся и в девятнадцатом году жил в
Краснодаре... Один он спастись не мог, это почти исключается.
Жена налила нам крепкого, почти черного чая и, чтобы не мешать,
устроилась в сторонке, на тахте. Мы выпили по стакану и продолжали разговор.
- По твоему тону я догадываюсь, что ты склонен взяться за
расследование, - сказал мне Березкин. - Точнее, уже начал расследовать.
Прозорливость Березкина меня не удивила: мы достаточно хорошо знали
друг друга и умели угадывать многое из того, что не говорилось вслух.
- Мне понятны твои сомнения, - ответил я Березкину. - Хроноскоп должен
служить высоким человеческим целям. Но, повторяю, это именно тот случай,
когда стоит рискнуть...
- У меня уже не осталось сомнений.
- И очень хорошо. Не думаю, чтобы этой экспедиции удалось совершить
крупные открытия, но что мы имеем дело с актом высокого мужества - это
бесспорно. Если эти люди пали в неравной борьбе с природой - а может быть, и
не только с природой, - наш с тобой долг рассказать об их подвиге!
- А не проще ли взяться за тетради? Вдруг ваш хроноскоп не
потребуется? - не без иронии спросила моя жена; после истории с ее письмом
она относилась к хроноскопу с некоторым предубеждением или, точнее, с
опаской; в самом деле, если ты на собственном опыте убедился, что почти
каждый день, прожитый тобой, может быть просвечен и изображен на экране, то
невольно начинаешь задумываться над своими поступками, даже если ты в общем
честный человек...
Мы последовали мудрому совету и бережно, страничку за страничкой
перелистали обе тетради. Попорчены они были действительно очень сильно, и не
случайно работникам Краснодарского краеведческого музея удалось узнать из
них так немного. Мы могли поступить двояко: или, прибегнув к помощи
криминалистов, заняться кропотливой расшифровкой и восстановить в тетрадях
все, что поддается восстановлению, или довериться хроноскопу... Совсем
отказываться от первого пути мы не собирались, во все-таки больше устраивал
нас второй, позволяющий и сэкономить время, и проверить аппарат. Начать
хроноскопию тетрадей мы решили с последних страниц второй тетрадки. Эти
почти не пострадавшие страницы были исписаны крайне неразборчиво рукой
слабеющего, быть может умирающего, человека. Строки часто прерывались, потом
Зальцман, словно собравшись с силами, возвращался к ним опять... У нас
создалось впечатление, что на последних страницах Зальцман, теряя остатки
сил, стремился записать нечто очень важное, такое, что он ни в коем случае
не имел права унести с собой в могилу. Мы не сомневались, что расшифровка
этих страниц позволит узнать главное: что случилось с экспедицией и
сохранились ли результаты ее исследований...
Уже собираясь уходить в институт к Березкину, я вспомнил, что в одной
из тетрадей имеется список участников экспедиции Жильцова.
Я быстро нашел его и прочитал:
1) Жильцов, начальник экспедиции, гидрограф,
2) Черкешин, командир корабля, лейтенант,
3) Мазурин, научный сотрудник, астроном,
4) Коноплев, научный сотрудник, этнограф и зоолог,
5) Десницкий, врач,
6) Говоров, помощник командира корабля.
- Забавно, - только и смог сказать Березкин. - Зальцмана нет и в
помине!
Березкин смотрел на меня, очевидно полагая, что я должен немедленно все
объяснить ему, но я сам ничего не понимал.
- Вот что, не будем зря ломать голову, - предложил я. - Хроноскоп
чем-нибудь да поможет нам. Пошли в институт.
Хроноскоп стоял в отдельном помещении, в рабочем кабинете Березкина.
Настроить его было делом нескольких минут. Я устроился в удобном кресле
напротив экрана (по молчаливому уговору хроноскопом распоряжался Березкин) и
приготовился смотреть. Я немножко нервничал, мне хотелось, чтобы как можно
быстрее было дано задание хроноскопу, но Березкин как назло медлил; он тоже
волновался и в десятый раз проверял самого себя. Наконец, он тяжело
опустился на стул и сказал:
- Посидим, - он улыбнулся чуть смущенной улыбкой и добавил: - Как перед
дальней дорогой.
Потом он выключил свет. Несколько мгновений, показавшихся нам
бесконечно долгими, экран оставался совершенно темным; затем он просветлел,
но изображение получилось не сразу, а когда получилось - мы увидели
человека, валявшегося на соломе; человек, прикрытый серой шинелью, метался в
жару, и губы его шевелились - видимо, он бредил; в руке человек держал
тетрадь - ту самую, страницы из которой попали в хроноскоп и позволили
восстановить картину времен гражданской войны. "Тиф", - подумал я и хотел
сказать это вслух, но внезапно раздался глухой голос. Он прозвучал так
неожиданно, что я невольно вздрогнул; у меня создалась полная иллюзия, что
говорит больной, но говорил, конечно, не он: хроноскоп произносил
расшифрованные строчки... "Нельзя предать забвению... Мучения... Совесть...
Все должны знать... Обрекли на гибель... Спаситель... - равнодушно
выговаривал металлический голос хроноскопа, и снова: - Совесть... Совесть...
Правы или нет?... Кто скажет?... Так нельзя больше жить... Правы или нет?...
Спас, он же всех спас..." Когда хроноскоп старательно выговаривал последние
слова, за которыми, в этом не приходилось сомневаться, скрывалась какая-то
трагедия, не высказанная ранее боль, измучившая душу, человек на экране
раскрыл тетрадь и неповинующейся рукой сделал какую-то запись; потом он с
трудом спрятал тетрадь у себя на груди под шинелью и больше уже не
шевелился: все проблемы мироздания, даже последняя, самая жгучая, перестали
для него существовать. А хроноскоп еще раз повторил: "Правы или нет?" И
вдруг, после короткого перерыва, произнес имя: "Черкешин". Изображение на
экране исчезло. Звукоусилительная установка выключилась. Хроноскоп сделал
все, что мог.
Некоторое время мы с Березкиным продолжали сидеть в темноте. У меня
перед глазами по-прежнему стояло тонкое лицо исхудавшего, измученного
болезнью и сомнениями человека, его растрепанная седеющая бородка,
спутанные, некогда черные волосы... Я знал, что мы видели Зальцмана. Быть
может, в его изображении не было точного портретного сходства с оригиналом,
но хроноскоп, который в задании получил имя человека, а по почерку и тексту
смог "составить" о нем кое-какие дополнительные впечатления, перебрав тысячи
вариантов, остановился на таком, что мы "узнали" Зальцмана...
- Умер он или впал в забытье? - спросил Березкин, зажигая свет.
- Сыпняк, наверное, - ответил я. - Штука серьезная...
Каждый из нас в этот момент думал не о самом Зальцмане, не о первом
удачном испытании хроноскопа - нас волновала тайна, которую стремился
передать людям тяжело больной человек; но мы были сломлены колоссальным
нервным напряжением, понимали, что так, сразу, не сможем разгадать тайну, и
разговор наш скользил по поверхности, не затрагивая самого главного...
- Все-таки выживали, - не согласился со мной Березкин. - Кто был в
девятнадцатом году в Краснодаре? Деникин? Что там мог делать Зальцман?
- Все что угодно, - я пожал плечами. - И жить, и воевать, и
скрываться...
- Да мы же ничего не знаем о нем... А вдруг он жив? Ведь тетради могли
пропасть!
- Зальцман умер. К сожалению, это бесспорно. Иначе он рассказал бы про
экспедицию.
Березкин согласился со мной. Мы ушли из института и по тихим ночным
улицам Москвы побрели домой.
- А хроноскоп здорово сработал! - с гордостью сказал Березкин.
- Здорово, - подтвердил я.
Когда мы прощались, Березкин спросил:
- Почему он вспомнил одного Черкешина? Уж не из-за него ли весь сыр-бор
затеялся?
- Постараемся выяснить это завтра, - ответил я. - Видимо, история
исчезнувшей экспедиции сложнее, чем это представлялось мне с самого начала.
По крайней мере последние страницы дневника Зальцмана ровным счетом ничего
не прояснили...
- Запутали даже.
- Придется нам завтра же взяться за расшифровку записей в первой
тетрадке. Мы с тобой немножко погорячились. Нужно идти по цепи
последовательно, не пропуская ни одного звена.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
в которой рассказывается, что удалось нам. узнать из тетрадей
Зальцмана, какие новые разочарования поджидали нас. а также приводятся
некоторые сведения исторического характера, главным образом об участии,
политических ссыльных в исследовании Сибири
Дней через пять, когда значительная часть записей Зальцмана была уже
прочитана нами, в моем кабинете раздался телефонный звонок:
- Товарищ Вербинин? - спросил незнакомый голос. - Данилевский вас
беспокоит...
Данилевского интересовало, беремся ли мы за расследование, и я ответил,
что да, беремся и сделаем все от нас зависящее, чтобы выяснить судьбу
экспедиции. Я сказал это бодрым тоном, но оснований для оптимизма пока у нас
было очень мало.
Расшифровка тетрадей Зальцмана подвигалась сравнительно успешно,
непрерывно возрастало количество карточек с прочитанными и перепечатанными
строками, но но и меня и Березкина не покидало странное чувство
неудовлетворенности - словно мы читали не то, что надеялись прочитать. Это
было тем более необъяснимо, что наши сведения об экспедиции постепенно
пополнялись, мы уже знали, как попал в экспедицию Зальцман, что стало с
доктором Десницким, что делала экспедиция в Якутске, кто такой Розанов, и
все-таки...
- Как-то неконкретно он пишет, - сказал мне Березкин. - Будто с чужих
слов... Может быть, прихвастнул он? Услышал от кого-нибудь и записал?
Березкин сам тут же отказался от этого предположения: оно было слишком
неправдоподобно.
- Вот что, - не выдержал я. - Пусть хроноскоп проиллюстрирует нам
записи. Зрительное восприятие, знаешь ли... И потом, раз уж аппарат
существует...
Березкина не пришлось уговаривать. Мы опять заперлись у него в
кабинете, и хроноскоп получил задание. В ожидании новых волнующих сцен мы
пристально вглядывались в экран, но... хроноскоп отказался иллюстрировать
записи, "окно в прошлое" упорно не открывалось. Впрочем, я не совсем точно
выразился: "окно в прошлое" приоткрылось, но не так, как мы рассчитывали.
Записи, которые должен был оживить хроноскоп, трактовали о разных событиях,
а на экране сидел и писал худой человек с острыми лопатками... Березкин
вновь и вновь повторял задание хроноскопу, подкладывал ему новые страницы,
десятки раз производил настройку, но результат получался один и тот же. Мы
промучились до вечера, и в конце концов Березкин сдался.
- Чертова машина, - устало сказал он и опустился в свое кресло. -
Никуда она еще не годится. Ее надо совершенствовать и совершенствовать, а мы
за расследование взялись.
- Мне почему-то кажется, что дело тут не в хроноскопе, - возразил я,
чтобы немножко успокоить и поддержать Березкина.
- Думаешь, в тетрадях?
- И это не исключено.
- На зеркало пеняем...
- Возникло же у нас с тобой при чтении чувство неудовлетворенности. Тут
вероятна взаимосвязь...
Березкин быстро взглянул на меня и бросил папиросу в пепельницу.
- Все-таки мы работаем не с первоисточником, - сказал он.
- Я бы сформулировал это иначе. В том, что перед нами подлинные записи
Зальцмана, а Зальцман участник экспедиции, я не сомневаюсь. Но это не
экспедиционные заметки. Видимо, уже в Краснодаре Зальцман по памяти
восстанавливал события прошлых лет.
Березкин облегченно вздохнул.
- Не могли сразу такого пустяка сообразить! - он любовно погладил
корпус хроноскопа. - Стыд! А машинка ничего, работает. Вот тебе, мигом
отличит подделку от подлинника!
- Мы еще не научились как следует понимать хроноскоп, - поддержал я
Березкина. - А когда научимся!..
Мы снова верили в неограниченные возможности нашего хроноскопа и
покинули институт в прекрасном расположении духа.
Вскоре мы закончили расшифровку записей Зальцмана и прочитали все, что
поддавалось прочтению. К сожалению, многие страницы выпали из тетрадей и
пропали, другие так сильно пострадали, что даже с помощью криминалистов
удалось восстановить лишь отдельные слова; немалое количество страниц, к
нашему огорчению, было заполнено рассуждениями Зальцмана, не имевшими
прямого отношения к экспедиции; быть может, не лишенные сами по себе
интереса, они, однако, ничем не помогали нам в расследовании; разве что мы
полнее сумели представить себе характер их автора; судя по всему, Зальцман
был типичным представителем старой либерально настроенной интеллигенции, со
склонностью к самоанализу и рефлексиям, с обостренными представлениями о
долге, совести, о благе отечества; он умудрялся переводить в плоскость
моральных проблем почти все, чего касался в записках; к этому его, видимо,
побуждала конечная цель: он хотел рассказать о чем-то таинственном, ужасном,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг