- Нет, - отмахнулся Зотов, усаживаясь на табуретку. - А поговорить мы
сейчас поговорим. Давно пора.
Дудко выжидательно молчал, отдавая инициативу приятелю. А Зотов долго
не мог начать, сидел, широко расставив ноги, теребя нечесаную бороду. В умении
рассыпать словесно-политический горох любой, самый захудалый
командиришко-зотовофлотец дал бы самому Зотову сто очков вперед. Но сейчас
требовалось выразить тяжелую думу, отягощенную к тому же негативными эмоциями.
- Вот что, Федор... - выдавил он, наконец, - у тебя полцарства и у
меня. Давай что-то решать. Но менять ничего не будем. Как нами заведено, так и
будет.
- Вань, а Вань, ты сам-то понимаешь, чего сказал?
В грубой мужской истерике Зотов схватил Дудко мощной лапой за плечо,
потряс:
- - Ты, параша лагерная, на хера газы применил? На хера супротив правил
пошел.
- Какие газы?
- Не строй тута мне дурочку, хомячок. Мне мой адмирал доложил,
Двуногий, что твои ребята во время боя какие-то газы выпустили. Моих пятьдесят
два бойца погибли от газов...
-Ах, это... - Дудко невинно пожал покатыми плечами и улыбнулся. - Тебе
что их, жалко стало? С каких это пор? Правнучка чувства пробудила?
- Ты правнучку мою не тронь!
- Не трону, не трону. Так ведь что-то новенькое хоть в нашей войне
появилось. Теперь в людишках и страха, и злобы побольше будет. А то совсем
закисать стали. Я давно хотел что-нибудь такое.
- А почему я про газы не знал?
- Сюрприз тебе, Ванечка, такой. Володя заказал, и его гонцы специально
в Капустин Яр ездили. И риск большой, и деньги большие. С тебя еще должок.
- Я те дам должок! Башка-то у тебя есть аль нет? В пещере боевые газы
пускать. Тут, чай, не чисто поле. Теперь еще сколько народу потравится? Ты
знаешь, что до госпиталя моего достало, а? Чуть было детей не накрыло.
- Ну и что? - Мякиш лица Дудко вдруг окаменел, точно его опустили в
жидкий азот.
- Как - ну и что? - Зотов даже оторопел.
- Иван, мы с тобой уже столько лет играем в живых людишек. И не корчи
мне тут Лигу Наций. Может быть, ты себя считаешь еще за человека?
- А за кого же?
- Мне очень жаль, товарищ Зотов, если это так. На самом деле ты
ошибаешься. На самом деле мы с тобой давно не люди, а нечто более высшее.
- Что?..
- Да. Не перебивай. Послушай мой план. Я тебя сто лет знаю. Через все
грехи с тобой прошел и поэтому тебя уважаю. А то бы... Ладно. Надо воевать
серьезнее. Чтобы больше людишек гибло. Пусть героини и не вылезают из быстрых
гротов, рожают, как на конвейере. И жить станет веселее, и те, что выживут,
станут настоящими чудовищами. А потом выпустим монстров из Соленой пещеры.
Прекратим войну между собой, замиримся и начнем большую войну с теми. - Дудко
выразительно ткнул пальцем в потолок.
- Как? - теперь очередь быть. напуганным выпала Зотову. - Да там же у
них...
- Ничего там у них особенного. Сначала по ночам будем действовать. Уж
наши нижние людоеды страху наведут. Вся округа опустеет. Потом и днем привыкнем
действовать. А потом притащим каких-нибудь ученых. То есть не каких-нибудь, а
самых лучших. Притащим технику и реактор Коломенского откопаем. А уж с ним-то
вся Земля будет наша, - последние слова Дудко прошипел, как и подобает
суперзлодею, уже с полным на то основанием не считающему себя человеком.
Зотов выдавил из себя улыбку, сел и сложил руки на коленях, с виду
расслабившись. Призывая на помощь всю свою житейскую мудрость злого подземного
божка, он понял, что глобальные планы Дудко - больная фантастика. И монстры эти
из Соленой пещеры - существа неуправляемые. И снаружи у людей такая силища, что
не одолеть их никогда. Страху на какой-нибудь район Тульской или Московской
области навести можно, но и только. И этот реактор - подальше от греха - лучше
не трогать.
Но он слишком давно знал Дудко. Знал, что в этом мягком теле таится
железная воля, что это гораздо больше Дудко, а не его, Зотова, заслуга в том,
что Система Ада существует именно в таком виде, как сейчас. Тверже всего Зотов
понял, что на каком-то этапе ему самому в этих планах собеседника не останется
места.
- Слушай, Федор, так ведь грех греху рознь. То, что мы с тобой уже
нагрешили, это одно, а то, что ты предлагаешь, - во сто крат больше.
- Какая разница, идиот? Это между убийством одного человечка и двоих -
пропасть. А между убийством тысячи и десяти тысяч уже никакой разницы. Или ты
этого не понял? Или ты не понял, что мы с тобой стоим выше всех грехов? Нам
можно всё. Мы свободны. Это же счастье. Уничтожь свою правнучку и докажи, что
ты свободен. Или давай я уничтожу ее...
Последнее предложение Зотов как-то пропустил мимо ушей.
- А если я не соглашуся, - насупившись, глядя исподлобья, спросил
вечного оппонента Зотов, - что тогда? Война всерьез?
- Ну, - неопределенно скривил губы Дудко, но в глубине глаз его
разгоралась ненависть, - не знаю... Мы так давно с тобой дружим, что, может
быть, и всерьез.
- До последнего человечка?
- До последнего человечка, если в этом есть какой-то смысл.
Зотов поднялся. Как бы не зная, куда деть свои большие руки, сложил их
за спиной, сунул в карманы халата, сложил на животе. Он боялся Дудко. Все-таки
всю жизнь боялся. А так жить невозможно.
Дудко сидел на своей кровати, опираясь на руку. Он проследил взглядом
за Зотовым, потом посмотрел в сторону. Он тоже всю жизнь боялся Зотова и корил
себя за это. Этот огромный мужик - кто он такой, если разобраться? Липецкий
колхозник, черноземное быдло, мужик. Правда, воли у этого мужика на семерых
хватит. Сам битый, но и других убивавший без всякой пощады.
Но ведь он, Федор Дудко, ни дня в своей жизни не работавший на
человеческое государство, не какое-нибудь быдло, а вор в законе, в настоящем
старом законе, сын знаменитого еще при царе Николае ростовского вора в законе.
И выше его сил бояться вечного своего партнера по игре в войну.
Заметив, что Дудко отвернулся, Зотов, не раздумывая, бросился на него,
сцепил руки на жирном теплом горле.
- Вот я, значить, погляжу - какой ты нелюдв, - выговорил он, задыхаясь.
- Если подохнешь...
Дудко понял, что проиграл не только секунду. Он пытался напрячь шейные
мышцы, отодрать стальные руки от своего горла, брыкаться, попробовать достать
Зотова рукой в уязвимое место.
Один пистолет у Дудко лежал под подушкой, другой - в куртке, висевшей
на гвозде. Последней мыслью было дотянуться хоть куда-нибудь из самого мрачного
омута, куда его, как живучее тесто, старательно запихивали сильные руки Зотова,
извечно пахнущие землей. Здесь, в Системе Ада, всегда пахло землей...
Кате нравилось в маленькой общине сумасшедших. Дядя Юра, тетя Даша,
поющая девушка без имени, недавно попавший сюда поэт Штам, все пытавшийся
вспомнить, какие он когда-то сочинял стихи не про Зотова, и пожилой цирковой
жонглер, еще умевший жонглировать тремя предметами, жили воспоминаниями. Только
нелюдимый, заторможенный, вонючий мужчина не принимал участия в общих беседах.
Чаще всего на голодный желудок рассказы о прошлом, даже выдумки, уносили их из
подземелья на свободу. Эти истории рассказывались по сотне раз, и людям даже
снились чужие сны.
Катиной истории безоговорочно поверили - и тому, как девушка сюда
попала, и тому, что по самой маловозможной случайности оказалась действительно
правнучкой самого Зотова. Здесь не было принято рассказывать о подземной жизни.
Но Катя тем не менее поведала о страшной игре в балду и о том, к чему ее
вынудили Зотов и Дудко. И ее прятали, действительно прятали от прадедушкиных
эмиссаров, которые не очень-то усердствовали в поисках, поскольку прадеду было
в это время и не очень-то до нее.
- Катя, а мне сегодня приснился твой сон, - объявил однажды после
скудного завтрака дядя Юра. - Это вот, значит, как мозги будущее воспринимают и
с привычными представлениями о нем сочетают. Ты только не смейся, ладно?
Вижу я, что приземляется наш пассажирский самолет на каком-то большом
аэродроме. И самолеты там все стоят шикарные, и автобусы к ним подъезжают
шикарные, и здание аэровокзала шикарное. Ну, думаю, - Нью-Йорк. ан,
оказывается, Москва. Меня никто не встречает, черные лимузины не подают. Ну и
не надо. Я никому не известен - и хорошо. Сажусь в автобус, а там ни
кондуктора, ни кассы нет. Стою со своим двугривенным, а все смеются.
- Коммунизм уже, что ли? - спрашиваю. А все говорят:
- Коммунизм, коммунизм.
Приезжаем в Москву, а это и не Москва вовсе, а непонятно что - кругом
реклама всякая, иностранные автомобили. На одном большущем щите негр нарисован
и чего-то написано не по-нашему. Спрашиваю у какой-то девицы - кто это, мол? А
она говорит:
- Это Брежнев Леонид Ильич, кандидат в президенты от демократической
партии. А вон там, - и показывает на другой щит, где Аркадий Райкин нарисован,
- Брежнев Поль Маккартневич, кандидат от республиканской партии.
И тут вдруг девица начинает раздеваться и агитировать:
- Голосуйте за любого Брежнева, все равно дас ист фантастишё.
Я вспоминаю, что у меня жена Валя вообще-то есть. Сажусь на
самодвижущийся тротуар и - домой. Приезжаю. А у Валентины в постели Фидель
Кастро, очень на Иван Васильича Зотова похож. Я на него - ах ты, гад!
А он из постели выскакивает в одних звездно-полосатых подштанниках и к
электронной машине такой. Как ты ее, Кать, называла, компьютер? Штука такая,
как телевизор с клавиатурой, будто у пишущей машинки. Фидель печатает слово
"пулемет", и из телевизора выскакивает пулемет. Печатает слово "строчит", и
пулемет сам стреляет в меня. Только все мимо.
А потом из телевизора выскакивают какие-то нарисованные медведи, и я их
должен убивать дубиной и обязательно косточки съедать, а то мне каюк. А потом
вроде как я сам попадаю в этот компьютер и на боевом "МиГе" лечу вместе с
Серегиным, еще живым, за Фиделем, который удирает на кукурузнике. А на связи по
рации Сергей Палыч Королев говорит:
- Юрка, сукин сын, брось ты к черту этого Фиделя, набирай первую
космическую и выходи на околоземную.
- Не могу, - говорю, - Сергей Палыч. Мне этот Фидель Кастрович Зотов
всю жизнь загубил.
- В лейтенанты разжалую! - кричит Палыч, и тут я просыпаюсь.
Рассказчик махнул рукой как-то так - эх! - и лучисто улыбнулся в
клочковатую бороду на обожженном лице, засмеялся вместе со всеми.
- Дядя Юра, - вдруг прижала кулачки к подбородку Катя, - а ваша фамилия
не Гагарин?
- Гагарин.
- И вы первый на Земле космонавт? Юрий Алексеевич Гагарин чуть не
прослезился и поцеловал Катю:
- Господи! Катюша, ты второй после Даши человек, который узнал меня.
Даже эти гонцы, гады, которые чуть не каждую неделю на поверхности бывают, мою
физиономию не знают, за психа тут меня держат.
- Но вы же погибли, дядя Юра. Везде написано, в энциклопедиях... Могила
ваша в кремлевской стене, памятники. Город Гжатск в Гагарин переименовали. Но
сейчас он, по-моему, опять Гжатском стал...
- Ну видишь - живой. Я тогда катапультироваться успел. Какой-то очень
сильный ветер меня с парашютом черт-те куда уволок. А потом кто-то, наверное
циничный Крот, сюда привел меня, контуженного, ничего не соображающего. Вот...
Там был героем, тут - шутом. Нет, пусть я уж лучше считаюсь умершим. Хотя... ох
как хочется небо повидать.
Подошла тетя Даша, прижала голову первого космонавта к своей доброй,
всеисцеляющей груди. Гагарин отдался этому успокаивающему теплу, но его
маленькая изящная рука самопроизвольно сжалась в отчаянный кулак с побелевшими
суставами пальцев.
- Дядя Юра, ну давайте удерем отсюда все вместе. Все мы, сумасшедшие.
Только Мишку моего еще найдем и...
- Как мы удерем, Катя? - задал почти риторический тут вопрос Гагарин. -
Эти псы зотовские и дуд-ковские нас ни за что не выпустят. А сами мы не найдем
дорогу.
- Найдем, - уверенно сказала Катя.
- Каким образом?
- Очень простым.
Но все получилось намного сложнее по очень простой причине. В
психиатрическом подразделении госпиталя, как выяснилось, довольно далеко
отстоящем от самого госпиталя, сумасшедших не лечили, а только содержали.
Врачей тут не было. И когда Кате сделалось плоха, у нее начались боли в животе,
то ее перестали прятать, и тетя Даша попыталась добиться через охранников у
Зотова, чтобы прислали врача. Но поступили иначе. Два молчаливых санитара
унесли Катерину на носилках. Она сама догадалась, что в быстрый грот, в
хозяйство рулевой Здоровых. Где быстренько производят на свет впередсмотрящих
пульников и прочих бульников.
Когда через несколько дней, если б время можно было измерить днями,
Михаил Шмидт, грязный, пропахший порохом, лишь чудом не надышавшийся
отравляющими газами, появился в психиатрическом подразделении, его женщины там
уже не было.
Он недолго просидел взаперти после той вспышки самоубийственной ярости.
Он слишком долго давал Системе Ада корежить себя, хотя и сопротивлялся. И
теперь чисто инстинктивно пытался действовать по своему усмотрению. Но выбор у
него был невелик -- или умереть в этом проклятом лабиринте, или тут же остаться
в живых.
Невиданно жестокая и решительная атака дудковцев привела к тому, что
зотовцы, включая и часовых, оставили тот участок, где находилась каморка, куда
заперли Михаила. Мимо протопали пешки противника, которым было недосуг
заглянуть в гротик за неказистой дверью под замком. Потом, нарвавшись на свои
же газы, пострадавшие дудковцы отступили.
Услышав голос проходившего мимо капитана Волкова, Миша дал о себе знать
бешеным стуком в дверь.
- Откройте! Откройте, вашу мать! Дайте мне оружие!
- Это герой Шмидт? - удивился Волков. - Он будет решительным
пополнением наших поредевших непобедимых рядов.
И ссамовольничал открыть.
Как блуждающему форварду, как пьяному Василию Сталину, ему позволялось
все. По сути, это была истерика. Он появлялся то в одном штреке, то в другом.
Пару раз даже оказывался за спиной у дудковцев, чем приводил их в панику. Когда
у него кончались патроны, Шмидт просто отбирал автомат у первого попавшегося
часового, и никто из них не возражал. Не исключено, что часовые могли быть и
дудковскими.
Слава богу, что все это продолжалось недолго. Миша стрелял в живых
людей и не понимал, что он делает. Поэтому и остался в живых.
Только потом, когда газ самонейтрализовался или каким-то образом
выветрился, Шмидт, помогая перетаскивать раненых в новое помещение госпиталя,
все приглядывался к рукояткам носилок - не остаются ли там следы чужой крови с
его ладоней. Непонимающие рядовые пытались его остановить - офицеру не
полагалось физически трудиться, но он отмахивался - он не хотел давать себе ни
минуты отдыха, так требовала истерика.
Но потом он все-таки устал, и врач Рабинович, сам пострадавший от
газов, шепнул ему:
- Товарищ капитан, я слышал... слышал, где находится товарищ рулевая
Зотова. Она в психиатрическом подразделении военно-полевого госпиталя для
оказания медицинской помощи. Спросите дорогу...
Измотанный, все еще живой, седой человек в офицерском кителе с одним
погоном выглядел лет на сорок. А было ему, по его собственным подсчетам, всего
девятнадцать. Он уже прожил, скорее даже проборол-ся, длинную безрадостную
жизнь, заключенный волею обстоятельств в бесконечную подземную могилу.
Навстречу новому человеку в пещерной психушке поднялся только невысокий
мужчина со шрамом на брови и клочковатой бородой.
- Ты кто? - устало спросил его Шмидт.
- Гагарин, - улыбнулся человек и добавил: - Юрий Алексеевич.
- Господи, - вздохнул Шмидт, - точно - мир теней.
- А ты кто? - столь же вежливо спросил Гагарин.
- Данте, наверное, Данте Алигьери.
- Ты Миша, я понял. Нет уже тут твоей Катюши. Унесли ее рожать, должно
быть.
- Ну вот, ну всё. - Шмидт уселся на камушек, сжал белые пыльные виски
ладонями.
Только сейчас он понял, что потерял фуражку. Эта мысль немного отвлекла
его от еще больших потерь. Здесь, за гранью жизни, он обрел любовь, она питала
его последние надежды на выход отсюда. Это и раньше-то было сложно, когда Катя
была беременной, а теперь она среди матерей-героинь в два счета родит. По их
меркам она уже все сроки переходила. Ну и куда теперь с ребенком? Не бросать же
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг