* * *
Стрелы, направленные ему в спину, готовы были сорваться с тетив, но не
сорвались.
Пелена спала с глаз Биби-ханым. Чудовище? Разве кровожадное чудовище
остановится перед тем, чтобы разорвать ребенка на куски?
Человек - громадного роста, весь перемазанный в крови и грязи -
протягивал ей Улугбека. Глаза внука остановились от страха, но и глаза
этого невероятного великана были полны детского испуга, словно он боялся
мальчика ничуть не меньше. На грязных, измазанных глиной щеках две дорожки:
слезы текут двумя ручейками.
Биби-ханым проворно поднялась.
- Остановитесь! - крикнула она. - Оставьте его! Это человек!
Старая царица поспешила навстречу великану. Тот остановился, опустил
Улугбека и подтолкнул его, направляя к бабке. Мальчик пошатнулся на
неверных от пережитого ногах и сел на дорожку. Великан устало сел рядом с
ним.
Биби-ханым подошла ко внуку и опустилась на корточки рядом.
- Молодец, - сказала она с одобрением. - Дэва не испугался.
Обязательно скажу дедушке, какой ты храбрый.
Улугбек хотел ответить, но вместо этого икнул. Биби-ханым потрепала
его по щеке.
- Поднимайся. Пойдем к твоему дэву, посмотрим на него.
Она поднялась и оделила хмурым взглядом нукеров.
- Храбрецы, - насмешливо бросила Биби-ханым и указала на Улугбека. -
Ладно, он еще мал и несмышлен. А вы-то? Это же дивана. Юродивый. Кто первым
обидел несчастного? Из-за кого он лишился и того малого ума, что дал ему
Аллах? Отвечайте!
* * *
Он действительно балансировал на грани того, чтобы сойти с ума.
Смутные подозрения, плавающие в самой глубине сознания, оказались
реальностью. Это открытие буквально раздавило.
Он горстью сгреб с дорожки песок и пересыпал его с ладони на ладонь,
глядя, как течет розоватая струйка, и пытаясь осознать, реален этот песок
или нет. Он слушал тихий шорох сыплющихся песчинок и морщил лоб, размышляя,
настоящий ли этот шорох.
Он помнил, что когда-то давным-давно пошел в стоматологическую
поликлинику, чтобы вставить зуб, потерянный тоже давным-давно... Но эти
воспоминания казались ему сейчас зыбкими и неточными, словно все это
доподлинно происходило, но не с ним, а с кем-то другим, очень на него
похожим...
Весь его мир сузился до одного вопроса: что происходит? Что это за
страна? Что за мир?
И было еще одно "что" - не вопрошающее, а утвердительное: что он
никогда в жизни не узнает, что же с ним произошло в поликлиническом кресле.
Промежуток времени, начиная от встречи с пятью нукерами и кончая тем
моментом, когда он подхватил на руки падающего ребенка, вообще выпал из
памяти. Он не помнил, что сломя голову бежал по саду, а его пытались
остановить и схватить. Его пытались и убить, но он не помнил и этого.
Будь он в твердом сознании, ему бы, наверное, не удался стремительный
и сокрушительный вояж по садовым аллеям. Но он почти сошел с ума.
И это его спасло. Юродивых обижать нельзя. Ибо обидеть убогого -
значит прогневать Аллаха... А еще его спасло то, что он никого не убил
нечаянным ударом.
За его спиной рядили и гадали: кто такой и откуда взялся?
А он сидел и пересыпал с ладони на ладонь песок, словно важней этого
занятия ничего на свете не существовало. Он больше не чувствовал опасности.
Его похлопала по плечу старуха. Не та, в краевом широком платье,
которой он отдал ребенка, а другая. Она словами и знаками предлагала идти
за ней. Слов он не понял, знаки же разгадал. Послушно поднялся и зашагал,
дотрагиваясь до всего, что попадалось по дороге: потрогал красный бутон
цветка, понюхал; сорвал лист с куста, растер его в пальцах. Мохнатая и
полосатая оса долго кружилась над ним, а потом села на грязную руку. Он не
согнал. Она переползла по руке на плечо и, не ужалив, улетела. Он с
напряженным лицом следил за насекомым, а когда оса сорвалась с плеча, резко
остановился, провожая ее взглядом.
За ним и старухой в отдалении следовали любопытные. Но из осторожности
не приближались.
Аллея привела к горбатому мостику, перекинутому через неширокий канал
с прозрачной водой. Увидев воду, Дмитрий обогнал старуху и прыгнул -
высохшая глина, в которой он измазался, взбираясь по откосу речного берега,
стянула обожженную солнцем кожу, и он уже не мог терпеть зуда, к которому
прибавилась саднящая боль от порезов, полученных во время нескольких
схваток.
Канал оказался глубиной по колено. Не обращая внимания на удивленное
восклицание старухи и оханье зевак, он стал смывать с себя грязь и кровь.
Вода в канале была проточной, и вниз по течению поплыли мутные клубы.
Вымывшись, он долго и жадно пил, зачерпывая воду обеими ладонями. И вдруг
увидел собственное отражение: поперек грудb шел длинный, неглубокий порез.
Откуда это?
Когда он вылез из канала, старуха стояла, что-то бормоча. Он терпеливо
ждал, когда она пойдет дальше. Стоял и щурился на солнце.
Наконец там, куда она привела, ему дали хлеба и мяса. Он сел прямо на
землю и набил рот: вторые сутки он почти ничего не ел. Старуха торопливо
ушла. Его обступили, уже не стесняясь, и следили, как он пожирает мясо с
хлебом, обсуждая каждое его движение. Неожиданно толпа раздалась. На него
упала тень. Он оторвался от еды и поднял голову.
Они снова стояли перед ним: старуха в красном широком платье и
маленький мальчик, который его испугался. Бабка смотрела на него, поджав
губы, а карие мальчишеские глаза светились восторженным любопытством.
Мальчик больше не боялся.
Дмитрий растерянно улыбнулся мальчишке. Тот в ответ засмеялся, дернул
бабку за рукав и быстро заговорил.
Дмитрий взглянул на кусок темного мяса и хлеба, которые держал в
руках, и вцепился в них зубами.
Глава третья
ТАМЕРЛАН
Много пленных мастеров согнал в Самарканд эмир Тимур, и они трудились
денно и нощно, украшая его столицу. Сначала столицей был Кеш, но в конце
концов Тимур предпочел, чтобы под его властной рукой расцвел Самарканд. Он
выстроил цитадель и обнес город крепостными стенами, разбил вокруг стен
сады, тянувшиеся на множество фарсахов<Фарсах - мера длины, приблизительно
равная четырем километрам.>. Многолюден стал Самарканд и многоязык. Не всем
хватало места под крышами, и люди жили прямо под деревьями.
Но столица редко видела эмира. Его воинственный дух не знал покоя:
разгромив одного противника, он уже думал о другом. Походы следовали один
за другим. А однажды Тимур дал зарок семь лет не входить в Самарканд - и
сдержал слово. Но даже когда пришел к концу срок обета, Тимур не баловал
Самарканд присутствием. Эмир не любил прятаться за городскими стенами и
предпочитал жить в загородных дворцах, которых тоже понастроил во множестве
среди садов.
Кроме войны Тимур считал достойными мужчины три занятия: охоту, пиры и
игру в шахматы. К последней он благоволил настолько, что его четвертый сын
при рождении был наречен Шахрухом<Шахрух, или шахрукх - положение на
шахматной доске, одновременное нападение на короля и ладью, "вилка". По
свидетельству летописца, однажды Тимур играл в шахматы и к нему в палатку
пришел гонец, принесший сразу две добрые вести: у Тимура родился сын и пал
город на реке Ситон, долгое время выдерживавший осаду. Тимур в это время
объявил своему противнику "шакрукх". Этим именем были наречены и
новорожденный, и завоеванный город.>.
Тимур мог провести за шахматами целый день, играя с сеидами<Сеид -
прямой потомок основателя ислама пророка Мухаммеда.> и учеными людьми, что
состояли у него на содержании. Однажды мала показалась Тимуру обычная доска
из шестидесяти четырех клеток, и он придумал свои шахматы - большие, с
доской из ста сорока четырех клеток, с дополнительными фигурами -
верблюдом, жирафом, лазутчиком и барабанщиком-трубачом. Придворный
шахматист Тимура Алаэддин ат-Табризи, более известный под псевдонимом Али
Шатранджи<Шатранджи - от "шатрандж", названия шахмат на средневековом
Востоке. Придворный шахматист Тамерлана, один их величайших игроков в
шахматы своей эпохи.>, которого, явившись ему во сне, обучил искусству игры
сам Аллах, был сильнейшим из мастеров. Играл он и на обычной шахматной
доске, и на большой Тимуровой, и на нескольких сразу. И никогда не
проигрывал.
Эмир содержал пышный двор, при котором было много образованных людей -
цвет мысли своего времени, ученые и писатели, художники, зодчие и
музыканты. Его империя должна была служить образцом всему мусульманскому
миру. Кто-то приходил к нему сам, ища лучшей доли, кого-то он привозил из
похода, захватив в плен. Если человек представлял для Тимура какую-то
ценность, то судьба его была решена. Неважно, что сам Тимур не умел читать
и писать. Зато он умел воевать и править. Прочесть и написать за него могут
и другие. Тимур был неграмотным, но не был невежественным, и его вопросы,
когда он участвовал в диспутах с богословами и учеными, частенько ставили
их в тупик.
Он был умен, хитер и двуличен, и в то же время простодушен и прям, как
лезвие собственного меча. Он убивал сотнями тысяч и терпеть не мог, когда
при нем говорили об убийстве и кровопролитии. Он ненавидел ложь и лесть, но
мог, не моргнув, выслушать вопиющую дерзость, если она шла от чистого
сердца и произнесший эти слова верил в свою правоту. Тимур любил правду,
какой бы она ни была.
Он создал империю и следил за нею, как рачительный хозяин. Как бы
далек и длителен ни был его очередной поход, возвращаясь, он строго
спрашивал с тех, кому в свое отсутствие доверил управление государством. Он
был въедлив и проверял каждую мелочь, вплоть до гвоздей, пошедших на
строительство новой мечети. Не потому, что не доверял людям, которые были
преданы ему душой и телом, а потому, что иначе не мог. Он не был скуп,
просто империя являлась детищем его жизни, единственным достоянием, которое
он хотел передать внукам. Не сыновьям, а внукам. Ибо было ему пророчество,
что семьдесят поколений его потомков будут царствовать после него. Он
создавал империю для них, а не для себя.
* * *
Тимур охотился и пировал два дня подряд - краткая передышка перед
грядущим походом в Индию, где много золота и его нужно взять. Два дня пиров
- сущая безделица. Он мог пировать неделями, если была к тому охота, и
притом сохранять трезвую голову. Он охотился, пировал и менял резиденции -
не мог долго сидеть на месте, словно постоянно находился в походе, не
прекращающемся ни на миг.
С коня Тимур соскочил сам. Нелегко это сделать, когда правая нога,
ужаленная в молодости сеистанской стрелой, с той поры так и застыла
полусогнутой. И правая рука тоже не гнулась в локте. За годы он настолько
свыкся со своим увечьем, что не замечал его. И горе было тому, кто с дури
сунулся бы помочь ему сойти с седла.
Он захромал по садовой аллее, делая широкую отмашку правой рукой.
Скособоченная долговязая фигура подпрыгивала на каждом шагу, лишь голову
Тимур держал гордо и прямо, выпятив рыжую с проседью бороду.
Свита потянулась следом. Тимур был выше всех минимум на голову - за
глаза его звали не только Хромым, но и Длинным.
- Дедушка! - зазвенел высокий мальчишеский голосок.
По аллее вприпрыжку несся Улугбек, прислуга едва поспевала за ним.
Мальчик с ходу наскочил на Тимура и зарылся лицом в кафтан, вдохнув
приятный запах лошадиного пота и степного ветра.
- Славная была охота, дедушка? - звонко спросил Улугбек и, не
дожидаясь ответа, зачастил: - А у нас сегодня такое приключилось... Я
убежал в сад и увидел там его. Я подумал, что он дэв, и страшно испугался.
А бабушка сказала, что он не дэв, а юродивый. Он просто в сад забрался. Он
такой громадный, с красной кожей и очень сильный. Прямо как ты. И глаза у
него зеленые, как у тебя. Я на него с кинжалом напал. Я бабушку защищал, а
он ничего мне не сделал. Правда, я храбрый? Он такой сильный: махнет рукой
- и нукер вверх тормашками летит. Они его обидели и испугали. А он странный
и смешной... Я никогда таких, как он, не видел... Бабушка хочет, чтобы он
ушел, а я - чтобы остался... У меня будет самый настоящий дэв. Я его так и
назову: Дэв. Ни у кого нет своего дэва, а у меня будет. Пусть он останется,
дедушка, а? Почему бабушка сначала сказала, что он юродивый, а теперь
молчит и сердится, когда я о нем спрашиваю?
Рыжие брови Тимура сошлись у переносья. О ком ему рассказывает
Улугбек?
- Погоди, Улугбек, - остановил Тимур поток слов, льющихся из мальчика.
- Пойдем. Расскажи все с самого начала. Спокойно расскажи. Я пока ничего не
понял из того, что ты мне тут наговорил. Ведь ты же царевич, а трещишь, как
базарная торговка.
- Хорошо, дедушка, - Улугбек сразу посерьезнел и приосанился. - Не
сердись. Я больше не буду трещать.
- И хорошо. Пойдем.
* * *
Дмитрий сидел у стены небольшой пристройки, прячась в тени стены от
жары и солнца.
Мир рухнул. Навеки. Он не грезил и не спал, и все, что происходило
вокруг, - происходило наяву: люди в одежде, которой место в музеях; и
допотопные телеги на двух больших колесах с толстыми спицами; и земляные
печи, из чьих разверстых пастей тянулся дымок и крепкий дух
свежеиспеченного хлеба; и большие котлы, поставленные на огонь прямо под
открытым небом, в которых булькало мясо только что зарезанных баранов. Он
закрыл глаза, чтобы ничего не видеть, и уткнулся горящим лбом в сложенные
на коленях руки. Его никто не тревожил, не пытался догнать или прогнать. Он
не знал, почему вдруг его оставили в покое, но не очень-то верил, что
спокойствие будет долгим.
Состояние аффекта прошло. Навалилась слабость. И апатия.
Прижавшись к стене, Дмитрий просидел несколько часов, не чувствуя
времени, ни разу не подняв головы. Ему было совершенно безразлично, что и
как с ним дальше будет. Он тихо шептал самому себе:
- Как же так, а? Черт ...Как же так?
Он не видел того, что происходит вокруг, но слышал: шаги, топот копыт,
скрип колес, тупые удары мясницкого топора по туше, бормотание незнакомой
речи, выкрики, взрывы смеха, визгливую ругань.
Но вот чей-то голос прозвучал совсем рядом. Он поднял лицо и узнал
бабку, которая привела его на кухню. Ей снова было что-то надо. Старуха,
присев перед ним, манила рукой. Он снова пошел за ней, но вдруг, увидев
четверку воинов, остановился: предыдущая встреча с оружными людьми не
оставила по себе приятных воспоминаний, а дальше в памяти зиял провал.
Однако воины лишь пристроились позади, как почетный эскорт. Дмитрий не
оглядывался, но слышал их дыхание, металлическое бряцанье и скрип кожи.
Бабка семенила впереди. Дмитрий смотрел, как под желтым платьем
поршнями ходят острые старушечьи лопатки. Мешковатое платье было выткано по
подолу синим узором, на седых волосах чернел платок, шитый белыми нитями.
Из-под платья выглядывали красные шаровары. Остроносые красные туфли не
имели каблуков и задников, и Дмитрий видел мелькающие темные пятки.
После восьмого или десятого поворота аллея вывела к квадратному
бассейну, возле которого был разбит шатер: матерчатая крыша поддерживалась
десятком ярко расписанных в лазурь и золото столбов. Старуха оглянулась,
вновь поманила его и заторопилась, а перед входом в шатер упала на колени,
ткнулась лбом в землю и отползла в сторону. Из-за плеча оглянулась на
Дмитрия и похлопала ладонью рядом с собой: встань, мол, сюда. Он шагнул
вперед и занял указанное место. Старуха шустро отползла на карачках назад,
и он потерял ее из виду.
В павильоне собралось человек двадцать. Все мужчины. Сидели
полукругом. От ярких одежд и украшений рябило в глазах. Чалмы, колпаки,
бороды, бородки... Взгляд Дмитрия выхватил из ряда сидящих смуглую
физиономию с крючковатым носом, изуродованную ползущим по щеке длинным
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг