камеру чуть в сторону, центральные пятна сольются, розоватый тон уйдет, и
тогда все рухнет. Художник может придумать, фотограф должен найти.
- А откуда ты знаешь, что это фотография, а не картина?
Это спросил я. Уж если быть самым глупым в компании, то до конца.
- Рисунок или живописное полотно можно сфотографировать, и для этого не
надо много ума, хотя без умения и тут не обойтись,ответил Саша.- Но я не
знаю, как снимок,- с этими словами он вынул все три слайда и показал их мне,
повертев перед моим носом,- или даже три снимка, сложенные вместе,- он
разъял стопку на три части,- можно превратить в картину.
И отдал слайды Кравчуку.
- Хотела бы я там побывать,- сказала Оля.
- Я тоже,- отозвался Кравчук, передавая слайды профессору.
- С вами, юная леди,- добавил Бризкок, тасуя колоду из трех картинок,-
я готов отправиться и не в такое путешествие. Конечно, с позволения мужа, не
иначе.- Он учтиво поклонился мне.
- Позволяю,- буркнул я.- Готов сходить за билетами.
- Ловлю на слове,- отозвался профессор.
Пятый вариант был не хуже четвертого. Пожалуй, даже почище - в том
смысле, что в нем оказалось меньше пересекающихся линий и неожиданных
цветовых пятен. Но как все это надлежало понимать, откуда оно возникло и что
означало, не- знал никто.
Когда мы рассуждаем о совершенстве, то припоминаем боттичеллиевскую
Венеру, или Парфенон, или храм Покрова на Нерли, или изогнутую ветрами
одинокую сосну в дюнах, врезавшуюся в память однажды и до конца дней.
Каждому найдется что вспомнить. Но можно ли выдумать совершенство - без
опыта, до опыта, вместо опыта? И если можно, то где та линия, переступив
которую мы оказываемся в новом душевном состоянии, когда струны души
натянуты до предела и на глаза набегают слезы?
В жизни не придумал бы такой тирады сам. Я записал ее со слов Миши
Кравчука.
Но если вы спросите меня лично, то я лично же отвечу вам, что на этих
двух картинах была инопланетная жизнь. Что-то мне подсказывает - это так.
Жизнь, не похожая на нашу,- не в том только смысле, что там, где она
возникла, иные природные условия, всякие там рельефы, альбедо и содержание
кислорода в атмосфере.
Может, там вовсе нет кислорода, какая разница. Готов допустить, что это
наша родная Земля, но в другие времена. Та же Венера Боттичелли во все
времена прекрасна, но представьте себе, какой шок вызвали бы у интеллигентов
позднего кватроченто, у этих тонких ценителей гармонии, полотна Пикассо и
Кандинского. В одном я уверен: они бы поняли, что перед ними - нечто
грандиозное, хотя и непонятное, чуждое до поры.
Шестая картинка - даже Бризкок признался мне в этом позже - ожидалась
совершенно сногсшибательной. Сто двадцать пятый век на семнадцатой планете
Дзеты Большой Медведицы. Всемирно известный аттракцион - в черной дыре
интонационные дубль-квази-альтернативаторы. Вид на медную проволоку изнутри
в тот момент, когда по ней юркими электронами пробегает телеграмма со
стихами по случаю окончательного торжества добра над злом.
- Тю-тю,- сказал кандидат.
Я бы посоветовал ему закончить такими словами свою нобелевскую речь.
- Однако...- пробормотал Саша Могилевский. Он у нас в редакции не
случайно числится в интеллигентах.
- Хризантема! - ахнула Оля.- Я их так люблю. Самые красивые цветы. Как
жалко, что они не цветут круглый год... Когда настанет осень,- она
обернулась ко мне,- ты будешь приносить домой хризантемы, ладно?
- У нас с вами схожие вкусы, Оля,- сказал Бризкок. - Жаль, что сейчас
не сезон, а то я побежал бы в цветочный магазин, чтобы опередить вашего
мужа.
Представьте себе, что кембриджский профессор намеревается вступить с
вами в гонку за право первым преподнести букет хризантем вашей собственной
жене,- ваши действия, как говорят в армии. Хорошо еще, что лето в разгаре и
до первой хризантемы никак не меньше месяца.
- Почему хризантема? - спросил я.- И что в ней особенного?
- Вы слишком придирчивы, дорогой Константин! - Сэр Уильям смотрел на
меня, как наш генерал, когда я прошу у него два дня за свой счет.- Право, вы
максималист, что вообще, я заметил, свойственно вашей почтенной профессии.
Заметьте, этот цветок не вырос на клумбе, а возник, фигурально выражаясь, из
ничего. И к тому же не все можно увидеть с первого взгляда, иногда истинный
смысл увиденного открывается постепенно. Вы согласны?
Я был согласен. Да и какая, собственно, разница?
В дверь постучали. Саша выглянул в коридор.
- Тебя к телефону,- сказал он мне.- Генерал открыл на тебя дело, идет
следствие. Татьяна Аркадьевна допытывается, где ты. Я не стал отпираться и
дал показания.
Телефон в квартире Могилевского, массивный, железный, крашенный черной
краской, висит на стенке между корытом и раскладушкой.
- Привет, Танюша. Мой рыбий хвост еще не съели?
- Хвост не съели, а тебя шеф доедает. Слушай и записывай.
- Запомню. У меня феноменальная память. Я помню даже то, о чем никогда
не слышал.
- И забываешь то, что тебе вдалбливают. Значит, так. Генерал велел
передать, что завтра ты отправляешься на день, самое большее на два, в...-
Татьяна Аркадьевна назвала город, где Миша Кравчук фотографировал свои грибы
в разрезе,- и готовишь материал из тамошнего института о сенсационном
открытии, которое было доложено сегодня на конгрессе и которое ты, конечно,
прозевал. Потом возвращаешься, берешь интервью у этого англичанина, и,
заметь, не липовое, а настоящее, это не я сказала, это сам генерал сказал.
Билеты туда и обратно заказаны. Ты доволен?
- Еще бы. Родным разрешите позвонить?
- Не паясничай. Утром зайдешь за командировкой и заберешь хвост. Целую.
Я вернулся в комнату и ничего не сказал Оле. Скажу завтра утром. Тем
более что еду-то всего на день.
- Удивительное лицо,- говорил Саша Мопилевский.- По всем канонам оно не
так уж красиво, вы чувствуете это разностилье - верхняя часть лица не
соотносится с нижней, рот асимметричен, брови, кстати, тоже, однако,
однако...- И он пощелкал пальцами, выражая непонимание. Или восхищение.
В мое отсутствие они несомненно вернулись к портрету в три четверти.
- Я думаю,- продолжал рассуждать Могилевский,- что такой женщины не
существует вовсе. Она не создание природы, она, как и та хризантема, не
выращена, а придумана нами. Она продукт разума и живет только в нашем
воображении. Каждый из нас может принимать ее за кого-то, но всякий раз
ошибочно.
- Но если вы так считаете,- заметил кандидат,- то отсюда следует
логический вывод: и вы когда-нибудь узнаете эту женщину в ком-то.
- Только не я! - решительно возразил Саша.- У меня наметанный глаз.
Меня не проведешь на сходстве деталей, А разницу в целом, в образе уловить
не так уж сложно, если изо дня в день наблюдаешь мир через видоискатель. Так
что, друзья, остерегайтесь подделок, а за меня прошу не беспокоиться.
- Мне не тягаться с Сашей,- заметил я небрежным тоном,однако смею
надеяться, что и мой скромный репортерский взор позволит отличить,- тут я
сделал паузу и победоносно посмотрел на Мишу,- прекрасную незнакомку от
чужой жены. Полагаю, что и вам, профессор, это дается без труда.
- Надеюсь,- сказал профессор.- Тем более что у меня в Кембридже,
насколько я знаю, не сыскать столь прекрасных чужих жен.- Он поклонился
Оле.- И еще потому...
Что за привычка у него чуть что вытаскивать клетчатый платок!
- И еще потому...- сказала Оля.- Почему же, Уильям?
- Потому что прекрасных незнакомок не бывает. Потому что случайность,
тасуя природные силы, как карточную колоду, выбрасывает невероятные
комбинации. Потому что эта женщина на портрете действительно прекрасна, или
была прекрасна, это не имеет ровным счетом никакого значения.
- Вы ее знали?
- Я ее знаю.
ОТКРЫТКА С ПОРТРЕТОМ ЭСТРАДНОЙ ПЕВИЦЫ
Маргарет, мой друг, изменяя своему обычаю, шлю вам не вид, до которых
вы так неравнодушны, а портрет, причем отнюдь не классического образца. Это
эстрадная певица, кумир граждан удивительной страны, которую я пытаюсь хоть
как-то показать вам через свое видение. Певица, согласитесь, хороша собой,
несмотря на бросающуюся в глаза вульгарность, которой, впрочем, едва ли
удалось избежать хотя бы одной даме такой профессии. Голос у нее, однако,
недурен, и держится она неплохо. Возле ее дома, мне говорили, всегда толпа
поклонников. Люди хотят быть разными, но они, часто не зная о том, на
удивление одинаковы. Стоило ли ехать так далеко, чтобы еще раз в этом
убедиться? Но мы втроем - Бернар, О'Бумба и ваш покорный слуга - нисколько
об этом не жалеем и все вместе свидетельствуем вам свою преданность.
Ваш Уильям
Глава 8
Позвольте представить - попутчица с нижней полки.
Две бутылки "джигулевски", которые мы умыкнули накануне из запасов
Могилевского, позвякивали на вагонном столике. Я лежал на верхней полке и
смотрел в окно. Напротив меня валялся в тренировочном костюме отныне
неразлучный со мною Миша Кравчук и притворялся, будто читает книгу по
теоретической биологии в глянцевой суперобложке. Небось разглядывал картинки
с ученым видом и думал про себя - а хорошо ли я смотрюсь со стороны, с
соседней верхней полки?
Это, доложу я вам, не всякому выпадает такая честь, чтобы столичный
корреспондент не из последних ехал к черту на рога, через реки, горы и
долины, в твой заштатный пятиэтажный городок, слепленный в годы ударных
пятилеток усилиями местных домостроителей, и ехал с единственной целью:
взять информацию о предполагаемом открытии, которое вполне может
оказаться -липой и скорее всего таковою и окажется.
Как генерал прознал, что мистер Кравчук сделал на конгрессе
сенсационное сообщение, потрясшее мировое научное сообщество,- ума не
приложу. Публика-то разбредалась с того затянувшегося заседания совсем не
потрясенная, а, напротив, какая-то тихая, я бы сказал, зашибленная. Впрочем,
такое случается и от потрясения. Может быть, Могилевский ляпнул что-то
лишнее? Когда человек слишком много смотрит в видоискатель, он порой теряет
контроль над собственной речью. Вот он и может выложить кому не надо: эвон
какое сегодня сообщение было, курьез мирового значения, с потрясающей
картинкой, а наш друг конгрессмен ходит, как пришитый, по пятам какого-то
старикашки-англичанина и выканючивает у него никому не нужное интервью. А
этот некто, кому Могилевский ляпнул, в свою очередь докладывает генералу,
что, мол, у нас в провинциальном городе делают сенсационные открытия, о
которых в Кембридже даже мечтать не смеют, а мы об этом узнаем последними.
Что делать шефу? Нобелевскогото лауреата ему упустить тоже жалко, даже не
жалко, а просто нельзя, потому что есть мнение: он наш друг, всегда стоял
горой за сотрудничество с советской наукой, никогда против нас никаких писем
не подписывал, хоть старичок и чудной. И что в результате?
"Подписываю вам командировочку, дорогой Константин Григорьевич,
быстренько, быстренько, за день управитесь и обратно, а как вернетесь, так
сразу за бока этого сэра... (порылся в бумажках) сэра... (посмотрел на меня,
я молчу)... сэра... (нашел бумажку под железякой) Бризкока. Вот так. И в
пятницу даем на полосе два материала - что тут сделали наши ученые и как
этот сэр... Бризкок расценивает в свете поступательного движения науки, ну
и, понятно, немного о сотрудничестве ученых в плане прогресса и развития".
"Но ученый-то наш (это я спрашиваю у шефа), он здесь, в Москве, на
конгресс ходит. Кто же мне там без него все покажет и расскажет?"
"Руководство (генерал строг и тон его назидателен). Руководство и покажет и
расскажет. А если этого мало, возьмите кандидата с собой в качестве
экскурсовода. Газета оплатит".
"А если он не захочет? Если ему на конгрессе быть важнее?" "Детские
разговоры, Константин Григорьевич! Статья на третьей странице нашей газеты,
может быть, с портретом (незнакомки в три четверти или кандидата - я не стал
уточнять), это с одной стороны, а с другой - какой-то белковый конгресс, что
он, последний, что ли?" Я передал все это Мише близко к тексту, и он
согласился мгновенно. Как будто истосковался уже по родным местам и жаждет
хоть глазком взглянуть на брошенный им всего лишь на неделю институт.
О, тщеславие, что ты творишь с великими и малыми, не щадя даже
провинциальных исследователей, украшенных расписными галстуками...
И вот поезд мчит нас на историческую родину кандидата наук Михаила
Кравчука, что в шестистах километрах от златоглавой столицы, дабы
корреспондент мог поведать многомиллионной читательской аудитории любимой
народом газеты про некоторые запасы пороха в отечественных научных
пороховницах. Так и вижу это десятимиллионоголовое чудище, уткнувшееся
десятью миллионами носов в полосу с моей статьей.
Что ты делаешь с видавшими виды корреспондентами, тщеславие!
Поезд трясется на стыках, и, пока есть эти проклятые стыки на родимых
рельсовых путях, все корреспонденты будут писать о них, вызывая у своих
читателей справедливое озлобление, и мелькают за окном привольно
раскинувшиеся картофельные грядки в зоне отчуждения, и дремлют стоя козы,
привязанные к колышкам, а на соседней полке лохматый Кравчук притворяется,
будто пополняет свой научный багаж, и звякают внизу бутылки...
Уже не звякают.
- Джентльмены, я предлагаю вам спуститься вниз и разделить со мной
трапезу!
Сэр Уильям Бризкок, профессор Кембриджского университета, нобелевский
лауреат и член всех академий цивилизованного мира, швейцарским перочинным
ножом с тридцатью тремя лезвиями вскрыл бутылку пива и разлил ее содержимое
в три стакана абсолютно поровну. Так разливают только дешевое вино в
подворотнях - без примерки, с одного раза. Кто его знает, какая у сэра была
молодость.
Возле стаканов на чистом листе бумаги переливалась жирным золотом
разделанная рыба - Татьяна Аркадьевна сберегла для меня хвост, не обманула,-
а черный хлеб разрезан уже на аккуратные кубики, и каждый прикрыт кусочком
масла.
Трапеза древних английских богов.
До чего же наши представления об окружающем мире и его нравах построены
на стереотипе о собственной исключительности!
Нет, это только мы умеем разделывать вяленую рыбу! Это только мы
хлебаем в вагоне бутылочное пиво! Это только мы, воспитанные в духе
коллективизма, протягиваем друг другу руки в трудную минуту!
Когда протягиваем, когда нет. А вяленую рыбу сэр Уильям разделывает не
хуже Могилевского, хотя тот слывет в редакции непревзойденным мастером этого
трудного жанра.
Кстати, о Могилевском, Как я ни уговаривал Сашу поехать с нами - его бы
отпустили, без вопросов,- он отказался. Сказал, что все ему надоело, хочет
побыть один. Один так один. Я не стал лезть ему в душу, но мне показалось,
что в тот вечер, когда мы разглядывали в его комнате странные картинки, с
ним что-то произошло. Какая-то пружина внутри соскочила. Должно быть, он
увидел нечто, превосходящее его понимание мастерства. Такое, чего не достичь
ремеслом, чему не обучить и не обучиться.
Это я так думаю, и, если я прав, Могилевского следует полностью
оправдать. Не поеду, сказал Могилевский, а то еще встречу у Миши на родине
какую-нибудь прелестную провинциалку, приму ее за ту, что на портрете,
отобью у достойнейшего провинциала, разрушу советскую семью и погружусь в
пучину порока.
На тебя похоже, сказала Оля.
А профессор стоял рядом и барабанил пальцами по кювете.
И сказал вдруг: а я поеду. Только, Бога ради, без помпы и без
телеграмм, без встречи на вокзале, хлеба-соли и прочего. Утром приеду,
вечером уеду, и все.
Вот и хорошо, согласился Могилевский. А Бернар и О'Бумба поживут у
меня. Я проведу целый день в очень приятном обществе.
Психи, сказал я. Вы что, с Луны свалились? А разрешение на поездку? Он
же иностранец.
А что, спросил профессор, на мне написано, что я англичанин?
Ну, конечно, сказал я, такие костюмы, как на вас, каждодневно продают в
этом магазине напротив Кремля... ГУМ, если не ошибаюсь.
Дд бросьте, сказала Оля. Поверьте моему опыту стюардессы.
Не выставляйтесь напоказ, и все сойдет. Не в тюрьму же вас посадят, в
конце-то концов. И в должности не понизят, некуда понижать. Это не про вас,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг