Очень, очень неплохо... И только-то?
Я хотел наорать на них - глухие слепцы! Таланта, видите ли, не хватает!
Спокойно. Я просто чего-то не понимаю. Но и они чего-то не понимают.
Разные резонаторы. Предположим, у них лучше, точнее.
Или так: у всех примерно одинаковые, но мой поздно включился.
У меня внутри был крючок, который мешал резонатору раскрыться,
срабатывать - и этот крючок вдруг сорвался, отлетел.
Поскольку за терминологию теперь отвечаю я, назовем крючок антибьютом.
Многие из нас, и ваш покорный слуга не исключение, снабжены крепкими
антибьютами на разные случаи жизни. И вопрос в том, чтобы найти для себя,
случайно набрести или отыскать целенаправленно, как у кого получится, ту
силу, лучше в миллион килобьютов, которая этот крючок сорвет и взломает
дверь. И тогда...
Мы поздравили Елену - у сэра Уильяма это получилось очень хорошо,
несмотря на скромный запас русских комплиментов, и даже нигилист Кравчук
довольно связно сказал с десяток похвал, которые я выслушал без внутреннего
протеста. Я опекал внутри себя Елену и хотел оградить ее от лживых слов и
нечестных льстивых взглядов. Как будто кто-то дал мне уже право на опеку.
Бьюты и антибьюты. Вышибленная защелка. Сорванный крючок.
Мы торопились на вечерний поезд и ушли с концерта. Сто любителей
инструментальной музыки остались слушать Елену.
В первый раз за свою жизнь я завидовал ходокам в филармонию. Елена
протянула мне руку, и я пожал ее. Хотел поцеловать и чего-то испугался. На
удивление красивые, тонкие, сильные пальцы, узкая ладонь, чуткое запястье.
Когда мы шли к вокзалу, у меня в голове звучала пьеса Шопена. Не та,
которую я слышал только что, а какая-то другая, слышанная раньше мимоходом,
когда бреешься у включенного радио, или, может быть, не слышанная вовсе. Но
я точно знал, что это Шопен - мазурка или полонез? - никогда не мог
разобраться в отошедших навек бальных танцах - что мазурку эту играла. Кaк
только поезд тронулся, я постелил себе, растянулся на полке, накрылся с
головой и сделал вид, будто уснул. Спать мне не хотелось. Мне хотелось
поскорее оказаться дома и увидеть Олю.
Вы сочтете меня чудаком, но мне очень надо было рассказать Оле о Елене
и об антибьютах. О Шопене. О провинциальных меломанах.
О том, как красиво сочетание черного с серебром.
Потом О'Бумба болтал с Бернаром о том и о сем, пока они неспешно
прогуливались под ручку по Гоголевскому бульвару.
Проснулся я глубокой ночью на какой-то станции, прожектор бил в глаза,
громкоговоритель орал что-то на всю бескрайнюю спящую вселенную. Сэр Бризкок
посапывал на нижней полке, кандидат в лауреаты улыбался во сне, задрав
длинный нос к дырчатому вагонному потолку.
Должно быть, ему снилась Елена.
ПОЧТОВАЯ КАРТОЧКА, БЕЗ ИЗОБРАЖЕНИЯ
Маргарет, мое путешествие подходит к концу. Когда я посмею вновь вот
так разговаривать с вами? Неотосланные открытки я порву не читая. Вы
поступили бы так же, если бы получили их. Прощайте.
Бернар и О'Бумба, никогда вас не видевшие, любят вас, как любили
всегда. Они доверчивы и, по-моему, немного сентиментальны.
Живы ли вы, Маргарет? Прощайте. Господь вас благослови.
Уильям
Глава 9
Позвольте откланяться, мы так приятно провели время Эту фразу я нашел в
русско-английском разговорнике и выучил ее наизусть, чтобы не ударить в
грязь лицом, когда мы с сэром Уильямом будем пожимать друг другу руки в
Шереметьево, у металлического барьера, который отделяет Россию от Англии,
Франции, Непала, острова Пасхи и прочих мест, где мне не суждено побывать
из-за этого барьерчика, через который так легко, казалось бы, перемахнуть.
"Позвольте откланяться",- в этом есть известный шарм, намек на привязанность
к старым, классическим, университетским образцам поведения, речи, ведения
дискуссий.
Если, уходя из редакции, я произнесу "позвольте откланяться", никто не
удивится, просто решат, что я по обыкновению ваньку валяю, и кто-нибудь
буркнет в ответ: "Чао, старик". И что их так тянет к общению на иностранный
манер?
Надо будет попробовать отбить на прощанье поясной поклон Татьяне
Аркадьевне. Она этого заслуживает.
Когда мы добрались до Москвы, я чувствовал себя бесконечно уставшим. К
огромному моему облегчению, Кравчук взялся завезти профессора в его
купеческую гостиницу, заехав по дороге к Саше за оставленными на его
попечение зверями. Отводя глаза в сторону, я пробормотал что-то про
редакцию, про злобного, нетерпеливого шефа и про острую необходимость прямо
сейчас изложить на бумаге свои впечатления от поездки.
Можно подумать, они не видели, что я и блокнота ни разу не вынул.
"Конечно",- согласились мои попутчики, сочувственно на меня глядя. Я
тоже всегда сочувствую тем, кто вынужден врать мне в глаза. Но я
действительно был вынужден! Это почти не вранье! Что-то такое произошло со
мной, что начисто исключало в ближайший отрезок времени всякую умственную
деятельность и подключение второй сигнальной системы. Стрелку зашкалило,
обмотки перегорели, пробки выбило. Как если бы вдруг подскочило напряжение.
У меня есть верная примета. Я не запоминаю снов. Надо произойти чему-то
из ряда вон, чтобы я помнил наутро хоть что-то из своих сновидений. Но
сейчас я отчетливо знал, о чем разговаривали Бернар и О'Бумба на бульваре,
когда прогуливались там под ручку. Они беседовали о фортепьянной музыке и о
возможности слухового восприятия образов наряду с обонятельным.
В метро я ужасно жалел, что не сел в такси вслед за профессором. Мне не
хотелось быть с людьми. Они излучали слишком много антибьютов, а у меня и
своих хватает. И еще, когда разглядываешь людей, в голову лезут разные
мысли - кто есть кто, почему они такие, а не другие, отчего их носит с места
на место.
От таких мыслей у меня голова распухла и стала больше туловища.
Я закрыл глаза и проехал свою остановку.
Дома я попробовал уснуть - не получилось. Стал разыскивать Олю, и мне
сказали, что она улетела с ереванским рейсом, вернется только завтра. Пошел
в булочную, купил батон, вернулся и положил батон в хлебницу, где уже лежал
точно такой же, купленный Олей. Я готов был даже пойти на крайность и помыть
посуду, но она вся, до последнего блюдца, оказалась чистой. Тогда я сел в
кресло и стал сидеть.
Когда зазвонил телефон, я дал себе зарок не снимать трубку.
Чего они все от меня хотят? Не видят разве - устал человек, сил никаких
нет.
Может быть, не туда попали? Или из домоуправления звонят, интересуются,
не текут ли краны. Я им отвечу!
- Привет, конгрессмен,- сказала Татьяна Аркадьевна.- Я как чувствовала,
что ты уже вернулся. Не разбудила? Ты почему молчишь, расстроен чем-то?
Не сказать ей "привет" было бы несправедливо. Я сказал.
Таня помолчала немного и спросила:
- Что случилось?
Потом еще помолчала. Потом сказала:
- Только не звони шефу. Ни в чем не оправдывайся. У тебя высокая
температура, договорились? Ты простудился в вагоне, тебе надо день-другой
отлежаться. Ты все понял? Если он тебе позвонит, подтвердишь.
- Конгресс,- возразил я маловразумительно, но Татьяна Аркадьевна
поняла.
- Мир не перевернется, если газета не напишет о конгрессе. Или ты в
этоим сомневаешься?
Я сомневаюсь во всем, но мир действительно не перевернулся.
Он лишь слегка дрогнул, когда минут десять спустя мне позвонил лично
шеф. Не знаю, что Таня ему сказала, но, полагаю, она не ограничилась
вагонным сквозняком.
- Помощь нужна? - осведомился генерал.
Я отказался от его помощи. Может быть, зря? Надо было попросить
прислать курьера с корзиной фруктов и бутылкой шампанского. Или с дюжиной
"джигулевски", столь ценимого сэром Уильямом. Генерал бы сделал, что ему
стоит при его связях.
Сейчас он спросит про материал о конгрессе, который планируется в
завтрашний номер, про интервью с английским другом нашей державы, и тут мне
конец.
- Костя,- сказал генерал. Честное слово, он назвал меня по имени, как
Саша Могилевский. Не иначе, в кабинете нашего генерала нынче сдох волк.-
Костя, плюньте вы на этот конгресс. Сдались вам эти белки, что вы из-за них
переживаете, в самом-то деле?
Что же все-таки придумала Татьяна Аркадьевна? Любовную драму, эпидемию
чумы, поруганную честь? А что если она ничего не придумывала? Если по твоему
дурацкому молчанию, по тону твоему поняла, что не можешь ты прыгнуть выше
головы, и только это, ничего от себя не добавляя, и сказала шефу? Все мы
склонны мотать наше начальство, что-то для него специально выдумывать, а
оно, может быть, жаждет правды, потому что нечасто от нас ее слышит.
И я сознался, что со мной все в порядке. Что денек-другой, и войду в
форму. А если есть необходимость, то попробую хоть сейчас...
- Отменяю предыдущее распоряжение,- произнес генерал тоном генерала.-
Вы свободны до понедельника. В номер поставим снимки Могилевского,
подрисуночную подпись он сделает сам, этого сэра дадим крупным планом. До
понедельника.
И, не дождавшись моих благодарностей, положил трубку. Я все же
поблагодарил его вдогонку. Главное сказать, а не быть услышанным.
Потом позвонила Оля из Еревана, и я говорил с ней уже человеческим
голосом. Про Елену я не стал рассказывать, успеется. Но я рассказал ей про
директора института и про гарем Кравчука, и она ужасно веселилась.
- Мы еще женим твоего Кравчука,- сказала Оля.- Нынешней же осенью, вот
увидишь. И купим невесте огромный букет белых цветов.
- Именно так мы и поступим,- ответил я и представил себе Елену с белыми
хризантемами, точно такими же, как на том слайде, пятом или нет, шестом по
счету. Кажется, я чуть-чуть завидую вам, кандидат.
- Что ты замолчал? - спросила Оля.
- Думаю о хризантемах. Ты не знаешь, отчего они не цветут летом?
Возвращайся поскорей, пожалуйста.
Потом я надел костюм и галстук, прицепил к лацкану свою пресс-карточку
и поехал в Дом конгрессов. Теперь, когда мне не надо было строчить отчеты и
интервью, отчего бы не взглянуть напоследок, оправдывая славное звание
конгрессмена, на когорту специалистов в области белка?
В большом зале шло заключительное заседание. Помятый жизнью человек с
голубыми комсомольскими глазами уверял собравшихся в том, что съезд
знаменует собой и является вкладом.
Почтенная публика подремывала в предвкушении банкета по случаю
успешного завершения, впрочем, не возлагая на него особых надежд.
Сэр Уильям, если он здесь, конечно, в президиуме, где ему еще быть, а
Кравчук дремлет со всеми не далеко и не близко, этак в десятом ряду,
посередке, потому что места ближе к проходу, чтобы в случае чего тихо
смыться, занимают те, кто понахрапистее, Кравчук всегда будет сидеть в
середке, до той поры, пока не переберется в президиум. Чтобы перебраться
туда поскорее, ему надо написать вместе с Бризкоком статью, а потом
монографию - о материальных носителях гармонии, или бьютах. Вот, кстати,
готовое название.
Не сделает он этого. И профессор не сделает. Ни оба вместе, ни каждый в
отдельности. Так же, как не смог я, сторонний наблюдатель, словесный
эквилибрист, написать жалкий отчет в свою газетенку. Это оказалось труднее,
чем я мог подумать. Когда переплетено с судьбой, ввинчено в твою жизнь,
страшно выставляться напоказ. Нельзя играть в объективность, когда режет по
сердцу.
"Как будто бы железом, обмокнутым в сурьму..." А вы говорите - бьюты.
Это я говорю - бьюты. Но вы вправе со мной не соглашаться.
Дамы в бельэтаже, призванные своим участием скрашивать нелегкий труд
корреспондентов, собирали манатки. Невостребованные крокодиловые папки
лежали стопкой на стуле и противно отсвечивали зеленым. Я хотел взять
последний пресс-бюллетень и раздумал - к чему он мне теперь? Прощайте, дамы
и господа, до свидания, товарищи делегаты, я не стал вашим летописцем. Не
судьба.
В буфете мыли пол, не обращая внимания на редких посетителей.
Я подошел к столику, возле которого познакомился с сэром Уильямом
Бризкоком,- подумать только, каких-то три дня назад! - словно надеялся опять
обнаружить там профессора, потягивающего пиво. "Симпатичный Вилли-сэр
прилетел в СССР".
Поистине, нас тянет в места, где мы побывали хоть однажды.
Я отправился к стойке.
- Чего желаете? - спросила буфетчица.
Оказалось, что я желаю бутербродов и кофе. Когда возвращается аппетит,
говорит моя мама, можно начинать жизнь сначала. Я прошелся по бутербродам
вторично.
Саша Могилевский возник, как всегда, ниоткуда, положил у моих ног свой
вьюк с аппаратурой, взял с моей тарелки бутерброд с ветчиной - я оставил его
напоследок, в качестве прощального вкусового аккорда,- съел в два укуса и
произнес:
- Можешь не объясняться. Кравчук мне все рассказал, а Татьяна
Аркадьевна подтвердила.
- Что все? - насторожился я.
- Ну, про сквозняк в вагоне и полную неспособность к работе. Очень
похоже. Вы все в сговоре?
- Нет, каждый за себя. Снимки в номер ты уже сделал?
- Еще вчера. Бризкока возьму того, что снимал на открытии. Как ты
думаешь, не вмонтировать ли туда Кравчука? Подпись будет такая: "Нобелевский
лауреат профессор У. Бризкок (Великобритания) напутствует молодого,
подающего надежды коллегу М. Кравчука (СССР), сообщение которого на
конгрессе вызвало значительный... нет, лучше определенный интерес в кругах
научной общественности". Шефу скажу, что это твоя идея. Кстати, как ты
сопровождал по провинции своих ученых мужей?
- Я же не спрашиваю, как ты выгуливал по Москве своих четвероногих
друзей. А на каком языке ты с ними разговаривал?
- На языке жестов,- объяснил Могилевский.- Я кричал им по-русски и
жестом показывал, как это надо понимать.
- То есть, когда надо было сесть, ты садился сам?
- Зачем так прямолинейно? Я показывал им ту часть тела, которая для
этого предназначена. А когда я разрешал им поесть, я не набрасывался первым
на мясные обрезки, а клацал зубами. Школа дрессировки профессора
Могилевского. Они уедут к себе на родину хорошо и совершенно бесплатно
выдрессированными.
- Когда же,- поинтересовался я,- они собираются отбыть на родину?
- В тот же день и тот же час, что и хозяин.
- Будет издеваться. Когда Бризкок улетает?
- А вот он сам тебе и расскажет,- ответил Саша и сделал жест рукой,
словно приглашая кого-то в свидетели. Я оглянулся.
К нашему столику направлялись от буфетной стойки Бризкок и Миша
Кравчук. Сбежали все-таки с заседания, ревнители чистой красоты. Представляю
себе, как профессор шествует по сцене в лучах прожекторов, а Кравчук
отвлекает внимание публики на себя и, с грохотом стуча мослами по коленкам
сидящих, протискивается между рядами.
- О да, мы сбежали! - торжествующе сказал Бризкок.- Мы произвели
некоторый шум, но это пустяки.
Кравчук позволил себе дополнить профессора.
- У нас осталось слишком мало времени,- произнес он с важным видом,-
чтобы выслушивать их болтовню.- Он показал рукой в сторону зала.- Нам надо
еще кое-что обсудить. В частности, профессор, относительно статистического
распределения плотности в пространстве бьютов...
Или что-то в этом роде. Но главное - они пользуются моим словечком без
ссылки на первоисточник. Это хороший признак.
А что касается авторства, история сама разберется, что и как ей писать
на своих скрижалях.
- За то время, что осталось до отлета,- остановил Кравчука профессор,-
мы с вами, коллега Миша, не обсудим и сотой доли того, о чем нам следовало
бы поговорить. А потому отложим дела в сторону и, перед тем как попрощаться,
поболтаем немного просто так, в мужской компании, как четверо добрых друзей.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг