Михаил Кривич, Ольгерт Ольгин
Женский портрет в три четверти
Глава 1
Позвольте представиться - конгрессмен - А вот и я!
Зря старался: в комнате ни души. Только электрический чайник посапывает
на мраморном подоконнике.
За десять лет службы в редакции пожарная охрана выработала у меня
условный рефлекс на электрические приборы - я тут же выдернул шнур из
розетки. Затем огляделся.
Стоит человеку на день-другой отлучиться, как на его столе начинают
играть в шахматы, складывать ненужные вещи и пить чай. Меня не было почти
месяц, и на своем рабочем месте я обнаружил две пепельницы, заполненные до
краев окурками всех мыслимых сортов - от нашего плебейского "Дымка" до
экзотических "Голуаз",- порванную пластиковую сумку с портретом певца
Леонтьева, кусок торта, горшок с кактусом, коробочку с тенями для век и
совершенно редкостную вещь - огромную вяленую рыбу, чуть меньше акулы, но с
головой леща.
Я принялся перекладывать весь этот культурный слой на другие столы,
сообразуясь с известными мне наклонностями и пристрастиями сослуживцев: кому
кактус, кому косметику. Только рыба оставалась непристроенной, ибо такое
богатство, по моему разумению, не может принадлежать одному человеку. Вот
так, с лещом в руках, в светлом послеотпускном настроении, я и бродил по
обширной редакционной комнате, которую занимал мой родной отдел науки, школ,
вузов, дошкольных учреждений и чего-то там еще, пока не услышал за спиной: -
Как отдохнул, конгрессмен?
Татьяна Аркадьевна, секретарша отдела, маленькая, добрая и всезнающая
женщина, стояла в дверях и разглядывала меня несколько изумленно. Поначалу я
приписал изумление своему загару, которым очень гордился, но потом решил,
что причина скорее в темно-синем костюме - я надеваю его только в особых
обстоятельствах, скажем, после месячного отсутствия на службе. На всякий
случай я улыбнулся Татьяне Аркадьевне как можно лучезарнее.
- Ну и глупый же у тебя вид с этой рыбой! - сказала она.- Положи на
подоконник. Как отдохнул?
Освободив руки, я сел в единственное и крайне потрепанное кресло, в
которое у нас усаживают самых почтенных посетителей, и стал, загибая пальцы,
излагать свои доводы в пользу отдыха в Крыму ранним летом. На третьем пальце
терпение Татьяны Аркадьевны кончилось.
- Извини, конгрессмен,- вежливо сказала она.- Тебя генерал спрашивал. А
у меня еще гора писем.
Тут самое время кое-что объяснить. Во-первых, насчет генерала. Упомянув
это воинское звание, милейшая Татьяна Аркадьевна имела в виду вполне
штатского человека, занимающего, однако, в нашей газетной иерархии место на
самом верху. Это член редколлегии, заместитель главного редактора, которому
подчиняются несколько отделов, в том числе и наш. Вид у него не осанистый,
совсем не генеральский, напротив, человек он худой, если не сказать худющий,
нервный, егозливый, юркий. Но донельзя властный и возражений не терпящий. По
долгу своей идеологической службы он бывает в таких местах, куда обычный
человек просто так не войдет - не пустят. Вот и прозвали его генералом. О
прозвище своем он знает, оно ему нравится.
Теперь о моей кличке. В законодательные органы зарубежных государств я
никогда не избирался, да и вообще, если честно, за границей не бывал. Зовут
меня Константином Григорьевичем, и генерал, который склонен все подряд
сокращать, обычно пишет на полях моих рукописей: "Кон. Гр., пр. переговор."
(это при полном здоровье) или "Кон. Гр., абс. ерунд." (когда у него
пошаливает печень). От Кон. Гр. до конгрессмена один шаг, и мои коллеги
давным-давно его сделали.
Но это только одна версия; есть и другая. При всем моем более чем
скромном положении в газете я здесь главный специалист по научным
конгрессам. Когда в Москве ли, в Тбилиси или где-то еще собираются ученые,
меня посылают за материалом. Ну и силен я в науках! О конгрессе по биофизике
писал, о съезде лингвистов - писал, о симпозиуме по ледникам - тоже, а про
связи с внеземными цивилизациями и говорить не приходится.
Честно признаться, образование у меня самое что ни на есть
гуманитарное, и если в беседе с искусствоведом я могу еще ввернуть словцо,
не рискуя показаться невежей, то с физиками или химиками общаюсь крайне
осторожно. Да от меня, собственно, многого и не ждут. Строк сто в день
открытия конгресса - сколько участников из каких стран, немного о значимости
проблемы, кратенькое интервью с кем-либо из организаторов. На второй или
третий день - беседа с крупными учеными; хорошо, если один наш, другой из
братской страны, третий с Запада - так сказать, пропорциональное
представительство. И еще напоследок несколько строк о закрытии, о бесспорной
плодотворности научных форумов и значительном вкладе нашей науки в
кардиологию, гляциологию или еще какую там "логию", которой был посвящен
столь успешно прошедший симпозиум или конгресс.
Что же касается научных премудростей, то их, разжевав до моего
понимания, сообщают в пресс-бюллетенях. Да и зачем мне знать тонкости
ядерного синтеза, цитогенетики или акушерского дела?
О конгрессе акушеров я, между прочим, тоже писал, может быть, вы
помните мой материал "Забота о будущем поколении". И еще в этом году были
напечатаны "Форум ученых-селекционеров" и "Химики встречаются в Риге". Не то
чтобы литературные шедевры, но информации, право же, достаточно.
Я люблю эту работу. Мне приятно ходить по величественному фойе со
значком прессы и пришпиленным к лацкану прямоугольником, на котором написана
моя фамилия, прислушиваться к разноязыкому говору, сидеть на пленарных
заседаниях и внимать через наушники синхронному переводу, ловить на слух уже
понятные мне термины и ощущать свою причастность к великой науке. К тому же
в эти дни шеф относится ко мне уважительно и не дергает меня по пустякам.
Своему семейному счастью я тоже обязан конгрессу. По дороге на один
научный форум (в Ташкент, кажется,- там собирались киноведы или, нет,
герпетологи) я познакомился со стюардессой Олей. Полгода чуть ли не каждый
день я звонил ей из редакции в Домодедово, и, хотя всегда говорил шепотом,
прикрывая трубку ладонью, в один прекрасный день над моим столом появился
самодельный плакат: "Отправляясь на конгресс, берегитесь стюардесс!"
Впрочем, проникнуть в тайну было несложно: этот период моего творчества
отмечен серией статей об Аэрофлоте, что позволяло мне с чистой совестью
ездить в аэропорт и в служебные часы. После того как мы поженились и Оля
переехала ко мне из общежития, интерес к авиационной теме угас. На память
остался очередной плакат, на который Саша Могилевский не пожалел клея и
рабочего времени: к самолету шагает деловой мужчина, под его шляпой можно
обнаружить мою голову, а подпись гласит: "Если вам жениться охота, не
избегайте Аэрофлота!" Теперь вам понятно, отчего я конгрессмен и почему не
обижаюсь на эту кличку?
Я застегнул пиджак на верхнюю пуговицу, придал лицу независимое
выражение и отправился к генералу. До его кабинета всего две двери, десяток
метров, но какая служебная дистанция! Когда я уже собирался толкнуть
клеенчатую дверь, ко мне подскочил Саша Могилевский, единственный в газете
человек, который зовет меня по имени.
- Привет, Костя,- торопливо сказал он.- Ты меня разыщи в Доме
конгрессов, поговорим.
И убежал по коридору - в курточке из дешевого букле и с огромным кофром
через плечо, похожий на транзитного пассажира с Казанского вокзала.
- Как отдохнули, Константин Григорьевич? - прокричал генерал,
чуть-чуть, для проформы, приподымаясь со стула.
Скажите пожалуйста - ему интересно, как я отдохнул. Его мысли блуждают
в лабиринте директивных мнений и согласований; что ему моя скромная персона!
И вообще от начальства лучше держаться на расстоянии, это я давно усвоил.
Поэтому я промямлил что-то невнятное, но явно благодарственное. Зазвонил
телефон, генерал, жестом пригласив меня сесть, вступил в разговор,
неинтересный для меня, да и для него тоже. Мой высокий начальник, говоря по
телефону, имеет привычку растягивать слова и медленно склеивать их во фразы
бесконечной длины. Интересно, когда я стану начальником, научусь ли говорить
так же значительно или буду по-прежнему перескакивать с темы на тему?
- Так на чем мы с вами остановились, Константин Григорьевич?
Оказывается, он уже положил трубку.
- На том, что я хорошо отдохнул.
- Да, это очень удачно. В таком случае я попрошу вас не откладывая...
Вы не очень заняты?
Прекрасно он знает - как бы я ни был занят, брошу все дела, коль
приказано. Однако есть правила игры: если вы свободны...
- Тогда срочно отправляйтесь, возьмите материал и немедленно обратно.
- Куда отправляться? В Дом конгрессов?
- А куда же еще?
Генерал смотрел на меня, как царь на Иванушку-дурачка. Я немедленно
сменил маску: стер с лица независимое выражение и изобразил внимание и
готовность действовать. Этакий безукоризненный сотрудник - инициативный и
исполнительный.
- Пока вы, дорогой Константин Григорьевич, грелись на солнышке,-
несколько вольно начал он,- или, может быть, мокли под дождем,- продолжил он
совсем развязно,- съезд по химии белка перенесли к нам, откуда, простите, не
помню. И вы на этом съезде, естественно, аккредитованы. Так что приступайте.
Для начала сто строк об открытии, а там видно будет. И еще. Запишите, я
прошу вас, запишите, иначе забудете. Нам посоветовали взять небольшое
интервью у одного англичанина. Светило, нобелевский лауреат, наш искренний
друг и все такое прочее. Его зовут... Как же его зовут? Дай Бог памяти.
Бумаги на его столе разбросаны в строжайшем беспорядке. Чтобы этой
дисгармонии никто не нарушал, каждая стопочка придавлена увесистыми
типографскими железками. Одну такую железку генерал неуверенно приподнял и,
к собственному удивлению, обнаружил под ней то, что нужно.
- Его зовут,- произнес он внушительно,- Уильям Бризкок. Сэр Уильям
Бризкок. Записали? Говорят, контактный мужик. Вы его ловите, беседуете - и
назад. Жду вас через два часа.- Генерал строго прсмотрел на часы.
Вновь зазвонил телефон, и я без лишнего шума выбрался из кабинета. Взял
у Татьяны Аркадьевны диктофон, положил на стол записку "Буду к обеду" и,
прыгая через три ступеньки, поскакал к выходу.
Уильям Бризкок. Сэр Уильям. Вилли. Симпатичный Вилли-сэр прилетел в
СССР. На конгрессе сэра Вилли журналисты изловили.
Сэр, позвольте интервью. Я охотно их даю.
Шофер такси смотрел на меня подозрительно. Кажется, я говорил вслух. Ну
и что? Лучше бы занимался своим делом - следил за дорогой.
Глава 2
Позвольте представить - наш искренний друг Уильям Бризкок Литсотрудник
отдела науки ехал на такси в Дом конгрессов.
Эту фразу я вставил для динамичности. Вступление, по-моему, затянулось,
его надо было чем-то перебить, и я решил начать новую главу деловой и
короткой фразой.
Литсотрудник отдела науки направлялся в Дом конгрессов.
Доехал.
Заканчивалось первое пленарное заседание, ученые мужи находились в
зале. По огромному холлу бродили организаторы с разноцветными повязками на
рукавах, но до нашего брата, журналиста, они не снисходили.
Пресс-центр расположился этажом выше, в фойе бельэтажа: несколько
столов с бюллетенями и препринтами на всех официальных языках конгресса - и
ни живой души. По причине полного безлюдья здесь было тихо, как в санатории
во время мертвого часа.
Выручил меня, как много раз до этого и после, Саша Могилевский. Это его
главное свойство - оказьшаться в самое нужное время в самом нужном месте. В
тот момент, когда я в недоумении оглядывал вымерший пресс-центр, Саша со
своим пудовым вещмешком из черной кожи пробегал через фойе, чтобы забраться
на самую верхотуру и оттуда сделать несколько общих планов.
- Постереги,- бросил он, бережно опуская аппаратуру в мягкое кресло.- Я
мигом.
Спустя минуту он привел представительного мужчину, за которым следовала
свита сплошь из женщин. Свита, облив меня презрением, расселась за столами,
а предводитель, удостоив меня взглядом, внушительно распорядился:
- Подготовьте товарищу из газеты необходимые материалы.
И величаво удалился.
С этой минуты все пошло как по маслу. Свитские дамы выдали мне карточку
с фамилией, значок участника размером со щит легко вооруженного рыцаря,
тисненую картонку с надписью "Пресса" и портфель из клеенки под крокодила,
на клапане которого красовалась эмблема международной федерации - МУПИ. Или
нет, ПУМИ.
Самое же ценное было внутри портфельчика (я сразу проверил): три
машинописные странички пресс-бюллетеня, по которым можно худо-бедно дать
информацию в номер. Еще там лежали книжищи с тезисами докладов. Я обычно
складываю тезисы на угол стола, где они лежат до следующего конгресса,
придавая моему рабочему месту известную солидность.
- Ты доволен? - спросил Могилевский, навьючивая на себя аппаратуру.
- Почти. Теперь надо найти сэра Вилли.
- Бризкока? Он в президиуме. Я на него потратил двадцать кадров.
Мы прошли в пустую ложу. Саша, загибая пальцы, отсчитал шесть человек с
левой стороны огромного стола на сцене. Седьмым по счету был сэр Уильям.
С такого расстояния я мог разглядеть темно-серый пиджак и седую голову.
Впрочем, половина президиума была в темно-серых пиджаках, а с седыми
головами - девять из десяти. Я решил спуститься вниз и разглядеть Бризкока
поближе, но тут докладчик под жидкие вежливые аплодисменты покинул трибуну и
председатель сообщил дамам и господам, а также уважаемым товарищам, что
объявляется перерыв до тринадцати часов, после чего начнутся секционные
заседания. Специалисты по химии белка из тридцати трех стран - это я успел
прочитать в бюллетене - дружно двинулись к выходу.
Я ринулся вниз, к той двери, которая ведет в президиум. Бризкок уже
исчез. Его не было ни в фойе, ни в коридорах, ни в курительной комнате. Я
бросался к каждому седовласому в темно-сером пиджаке и разглядывал табличку
на лацкане. Должно быть, выдающиеся ученые мне тоже попадались, но Бризкока
среди них не было.
До конца перерыва оставалось с четверть часа. Я живо представил себе,
как генерал, чеканя слова, выговаривает: "Не понимаю, как вы, сотрудник
центральной газеты..." - и стал бегать еще быстрее. Под табличкой
"Экскурсии" - нет. У книжного киоска - нет.
Культурная программа - нет. Дамский комитет - что ему там делать?
- Что ты толчешься у дамского комитета? Он в буфете.
Мой ангел-хранитель и на сей раз принял облик Могилевского.
Знать бы мне хоть четверть того, что знает Саша!
Нобелевский лауреат по химии, профессор Кембриджа, иностранный член
всевозможных академий сэр Уильям Бризкок стоял у мраморного столика и пил
пиво. Жигулевское пиво. Это меня к нему расположило.
(Полагаю, что последний абзац не оставил у читателя сомнения в том,
когда происходили описанные здесь события. Совершенно верно, накануне
исторического водораздела: "до указа" - "после указа". Того указа, который
пригвоздил пиво вместе с другими нехорошими напитками к позорному столбу.
Тогда, "до", стакан пива можно было без особых хлопот выпить даже в Доме
конгрессов во время любой международной научной встречи, что бы там про нас
ни говорили наши тайные и явные недоброжелатели. Лично я к пиву равнодушен,
предпочитаю... впрочем, что я предпочитаю - это к делу не относится.
Вернемся к пиву. Хотя на разных конгрессах, что в Москве, что в Ташкенте,
оно было в достатке, я что-то не встречал перебравших нобелевских лауреатов.
И всяких других лауреатов. И даже младших сотрудников, которым нечего
терять - ни званий, ни лауреатских медалей. Разве напитки бывают сами по
себе хорошими или дурными? Это люди бывают хорошие и не очень... Простите,
отвлекся.) Боясь ошибиться, я с независимым видом прошел мимо столика,
скосил глаз на табличку, прикрепленную к темно-серому пиджаку, и зачем-то
сказал вслух:
- Он. Бризкок.
Проклятая привычка!
- Простите, сэр?
Это было произнесено по-английски. Бризкок положил бутерброд на тарелку
и ждал ответа.
Плохи мои дела. Бегая по кулуарам, я как-то упустил из виду проблему
языкового барьера. Надо бы попросить в пресс-центре переводчика. Чтобы
понять "простите", чтобы поговорить о погоде или достопримечательностях
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг