Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
     На скамейке было полно народу. Я повернулся и неспешным шагом  пошел  к
дому. От меня в сторону Никитских  ворот  убегал  какой-то  сухопарый  лысый
мужчина, одетый, как и  я,  в  тренировочный  костюм  и  синие  адидасовские
кроссовки.
     Назавтра я позвонил Пруднику на работу, мне не терпелось узнать,  видел
ли он что-либо подобное, где был в тот момент, когда топал на моих глазах по
бульвару, но секретарша  сказала,  что  шеф  уехал  в  лекционное  турне  по
провинциальным заокеанским университетам. Добрый  месяц  он  будет  морочить
голову  веснушчатым  студентам  из  штата  Индиана,  как  следует   понимать
пространство и  время  в  свете  нынешних  концепций,  которые  ему,  Слону,
известны лучше, чем кому бы то ни было.
     Вечером, надев спортивный  костюм,  я  вновь  отправился  на  Тверской.
Хватит выдумывать себе синдромы. Пора разобраться что к чему.  Авось  и  без
Дока сумею.
     Когда я добрался до места, которое назвал  для  себя  точкой  перегиба,
меня вновь крутануло, но теперь я уже знал, чего можно ждать от пространства
и времени в этой точке. Опять вместо МХАТа стояло  недостроенное  чудище,  и
это не удивило меня, потому что так и должно быть, и бежал я не  один,  а  в
компании своих одно классников, и это тоже было в порядке вещей.
     Я узнал их всех, разве что не смог припомнить все фамилии.
     Класс растянулся на полсотни  метров,  замыкал  группу,  конечно  Слон,
потому   что   он   был    Слоном.    Еще,    по    настроению,    он    был
Жирный-Поезд-Пассажирный. Впереди,  оторвавшись  от  группы,  мчался,  скупо
работая руками, длинноногий жилистый Санька Карюхин.
     А рядом, по центральной аллее, вдоль  скамеек  бодро  бежала  Четэри  с
секундомером в одной руке и с жестяным рупором в другой.
     Физическая подготовка у нее была что надо, она бежала наравне с нами  и
что-то кричала на бегу в  свою  жестяную  дудку.  Мне  показалось,  что  она
обращается ко мне: "Коленки подымай, подымай, говорю, коленочки, не  спи  на
ходу!" А я не спал. Я подымал коленочки выше некуда. Потому что очень  хотел
догнать Саньку Карюхина. Догнать, обойти и первым оказаться у  Пушкина.  Мне
это было нужно - вот так. Позарез.
     Обучение в те годы, как вы  помните  -  или  знаете  понаслышке,-  было
раздельным. Девочки учились в соседней школе.  Но  бегали  они  по  тому  же
Тверскому бульвару, правда, не километр, а меньше, потому что они девочки. И
у них была форма, похожая на нашу, только майки не синие, а белые.  А  трусы
тоже черные, но широкие, как паруса, вроде  коротких  шаровар,  на  резинках
снизу.
     Ужасно смешные трусы,  в  них  даже  самые  изящные  девочки  выглядели
неуклюже, у худеньких ноги казались еще тоньше, чем были на самом деле.
     Только  одну  девочку,  одну-единственную,  казалось  мне,   не   могли
испортить даже эти дурацкие трусы. Я знал, что она сейчас сидит с  подругами
на скамейке у финиша, но все ее подруги были для меня на одно лицо, так  что
добежать первым мне надо было только из-за нее. Я не  знал,  как  ее  зовут.
Никогда с ней не разговаривал.
     Не подходил близко. Пока я не обгоню Саньку Карюхина,  пока  не  добегу
первым, знал я, у меня губы не шевельнутся, чтобы сказать  ей  "привет"  или
что-то в этом роде.
     Такая была у меня внутренняя установка. Наверное, и у нее есть красивое
название.
     Эту девочку я увидел в первый раз зимой, когда Четэри  привела  нас  на
Тверской с лыжами. Я запомнил вишневый байковый костюм и вязаную вишневую же
шапочку. Девочки всегда прибегали раньше нас - у них же дистанция короче - и
сидели на лавочках у финиша, отдыхали. Я много раз давал себе слово  подойти
к ней, и мне казалось, что она этого ждет, но я не мог пересилить себя, пока
этот тощий Санька Карюхин опять и опять приходит первым...
     Но что сказать ей, когда я обгоню наконец Карюхина?  Я  не  мог  ничего
придумать. Да и надо ли придумывать, если Саньку все равно не обогнать?
     Как давно это было, однако!
     Всякий раз, выкладываясь до последнего, я приходил к Пушкину вторым.
     Четэри говорит, что я не  бегун,  а  борец,  потому  что  ноги  у  меня
тяжеловаты. И еще, говорит она, мне не хватает злости.
     Вот если бы эта девочка с Тверского  пришла  к  нам  в  зал,  когда  мы
тренируемся на матах! Я бы припечатал всех на  лопатки,  одного  за  другим,
дожал бы и того десятиклассника,  который  здорово  держится  на  мосту.  Но
Саньку Карюхина с его ходулями никакой злостью не возьмешь.  И  я  уходил  с
Тверского, не оборачиваясь, и спиной чувствовал, что кто-то  провожает  меня
взглядом...
     Почти каждый день я ходил теперь на бульвар бегать в прошлое.
     Повидаться с одноклассниками, украдкой посмотреть на девочку  -  у  нее
такой серьезный и чуть укоризненный вид,- и конечно же побыть  самим  собою,
таким, каким я был до института, до женитьбы, до работы и всего прочего, что
сделало меня таким, каков я сегодня.
     А каков я сегодня? Не о полноте речь, тем более какая там полнота, так,
склонность. Я знаю то, умею это, разбираюсь кое  в  чем,  что-то  игнорирую,
может быть, напрасно, но в чем моя нынешняя суть? Зачем я хожу на работу, на
теннисный корт, для чего болтаю о разных пустяках с Прудником, почему  решил
отказаться от белого  хлеба  и  начал  бегать?  Разве  от  двух-трех  лишних
килограммов что-то внутри .у меня переменится?
     С того дня, когда я снова увидел  на  бульваре  ту  девочку  в  смешных
трусах и спина Саньки Карюхина опять и опять маячила передо мной,  я  бегал,
наверное, ради того, чтобы получить ответ хотя бы на один из этих  вопросов.
Если не видно разгадки  в  сегодняшнем  дне,  может  быть,  она  отыщется  в
прошлом.
     Это прошлое крутилось перед моими глазами, как видеолента.
     Все знакомцы из тех времен, когда  не  снесли  еще  кинотеатр  "Новости
дня", прошли передо мной, и я не видел только одного - самого себя. Действие
разыгрывалось вовне, а внутри я был мужчиной за пятьдесят, и не  было  рядом
зеркала, чтобы разглядеть себя четырнадцатилетнего. Да и надо ли?
     Жена была уверена,  что  я  слегка  свихнулся  на  почве  бега,  однако
относилась к моим занятиям доброжелательно, поскольку  считала,  что  каждый
человек в определенном возрасте обязан иметь какое-нибудь пристрастие.  Она,
например, собирала камни и каждый год показывала их  на  очередной  выставке
коллекционеров-любителей. Мне приходилось ездить  на  открытие,  выслушивать
скучные речи и делать вид, будто я разделяю  всеобщее  восхищение  какими-то
особыми халцедонами. Но я посещал эти выставки исправно, и моя жена, хотя  и
с усмешкой, тоже благословляла меня на забеги по Тверскому. К  счастью,  она
ни разу не пришла посмотреть, как я справляюсь со своим километром.
     Единственное недоразумение  возникло  после  того,  как  я  вернулся  с
бульвара не в своих кроссовках с тремя полосками, а в темносиних тапочках из
парусины на черной литой резине. Я даже не припомню, когда видел в последний
раз  такие  тапочки  в  магазинах,  их,  должно   быть,   перестали   делать
давным-давно. А  в  школе  мы  всегда  бегали  в  таких,  разве  что  иногда
попадались не темно-синие, а коричневые, изредка с  красной  окантовкой.  Не
знаю, как это получилось, но после поворота в настоящее - мы брели тогда  по
аллее с юным Слоном и он доказывал  мне,  что  Эйнштейн  подходит  к  единой
теории поля не с того конца, а я соглашался,  хотя  и  не  знал  толком  про
Эйнштейна, потому что в  те  годы  его  в  школе  не  проходили,-  так  вот,
оказавшись в настоящем времени, я обнаружил,  что  кроссовки  по  непонятной
причине остались там, вдалеке, а я шагаю в  темко-еиних  тапочках,  которые,
как ни странно, даже не жали. В них я и пришел домой,  заготовив  по  дороге
объяснение для жены, каким образом  произошла  такая  перемена.  Кажется,  я
сказал ей, что выручил одного  провинциала  и  разукрасил  это  происшествие
романтическим орнаментом, ввернув несколько  слов  о  любви  провинициала  к
уральским самоцветам,- и вопрос был исчерпан.
     Гораздо труднее было найти объяснение тому,  что  происходило  со  мной
почти ежедневно. В физике я не очень силен, но мне помогли здравый  смысл  и
общая эрудиция, которую признает даже Док, правда, в своеобразной форме. "Ты
очень нахватан", - говорит он. Однако, когда ему надо узнать, как звали того
парня, который первым построил самодельный  радиотелескоп,  он  не  лезет  в
энциклопедию, а звонит мне.
     Я прокручивал в голове  десятки  вариантов  и  отбрасывал  их  один  за
другим, пока не наткнулся на элементарное объяснение.
     Удивительно, до чего  оно  оказалось  простым.  Смотрите.  Мы  живем  в
трехмерном мире и всю жизнь мечемся в пространстве меж трех осей.  Есть  еще
четвертая, ось времени, вдоль которой метаться возбраняется,  а  можно  лишь
плавно  и  равномерно  двигаться  к  неизбежному  концу.  Или,  если   брать
человечество в целом, то к прекрасному будущему.
     Возможно, вы слышали об  искривлении  трехмерного  пространства.  Тогда
совсем нетрудно представить себе такой изгиб, при котором точка - пусть  для
ясности этой точкой буду я сам - сместится во времени, скользнет по его оси.
Вперед или назад - это дела не меняет.
     Непонятно? Тогда эксперимент на пальцах. Упростим все до предела, пусть
будет  не  трехмерное,  а  двухмерное  пространство,  скажем,  лист  бумаги.
Нарисуем на нем две пересекающиеся линии, оси координат,  и  в  любом  месте
поставим точку. Эта точка - я в двухмерном пространстве. Или  вы,  если  вам
так будет понятнее.
     Теперь приставим к началу координат спицу и проткнем ею  бумажный  лист
насквозь. Острие спицы указует то направление, в котором движется время.  Но
попробуйте смять произвольным образом нанизанный на спицу бумажный  лист,  и
вы увидите, что точка, которой вы себя  обозначили,  оказалась  уже  впереди
прежнего положения, то есть в будущем. Или, с той же вероятностью, позади, в
прошлом, А это как раз мой случай.
     Конечно,  тут  было  редчайшее   стечение   обстоятельств,   уникальное
взаимодействие полей, которое мне не объяснить и тем более  не  показать  на
пальцах, как фокус со спицей. Надо дождаться Дока, он что-нибудь  придумает.
Но если такое может в принципе случиться, то почему не сейчас и отчего не на
Тверском бульваре?
     А на бульваре все шло своим чередом. Я прибегал  не  первым,  но  среди
первых, болтал с ребятами, и они называли меня  уже  забытым  мною  школьным
прозвищем - Батон, потому что и тогда я очень любил белый  хлеб  с  яблочным
мармеладом, и Четэри покрикивала на меня, когда я пытался сделать  ускорение
на финише: "Коленочки,  коленочки  выше!  Руками  работай!"  Я  научился  не
вываливаться сразу  после  финиша  из  старого  времени  и  несколько  минут
оставался с ребятами; для этого достаточно было  не  двигаться  резко  и  не
менять своего места в группе.
     Вел я себя, впрочем, не совсем естественно: смеялся  чуть  громче,  чем
нужно, и старался не встретиться глазами с той девочкой, только изредка и на
мгновенье бросал на нее взгляд. У нее  было  мягкое  круглое  лицо  и  очень
светлые легкие волосы, а цвет глаз я не мог рассмотреть, наверное, серые или
зеленые. Подойти поближе я не решался. Может быть, боялся, что, сделав шаг к
скамейке, я так и останусь в прошлом, что воронка времени засосет меня  и  я
не смогу выбраться на поверхность, в мои естественные дни.
     Что  же,  собственно,  пугало  меня?  Чем  плохо  попросить  убежища  в
собственной юности, пройти заново лучшую пору жизни, вступить в зрелость, не
повторяя совершенных когда-то ошибок, и достичь  пятидесятилетия  во  второй
раз - с удвоенной мудростью?
     Да, я не избежал такого искушения. Но Санька  Карюхин  был  впереди,  и
Четэри говорила мне не раз: "Ты не бегун, ты борец. И тысяча метров не  твоя
дистанция".
     Каждый должен искать шансы на своей дистанции. Моя пройдена больше  чем
наполовину, и поздно уже возвращаться к старту.
     Поздно и нечестно.  Второй  раз  прокручивать  свою  жизнь,  лавируя  и
подстилая соломку на то место, где упадешь,- в этом  есть  что-то  нечистое,
верно?
     Впрочем, размышляя таким образом, я скорее отстаивал свои  нравственные
принципы, нежели принимал решение - остаться или вернуться.  Ибо  как  я  ни
старался, но через пять, от силы через десять минут неизменно вываливался из
мальчишеского прошлого и оказывался напротив сквера с безумными часами.  Это
могло случиться от чьего-то громкого выкрика, от резкого поворота головы, от
того, наконец, что я чувствовал на себе взгляд светловолосой девочки.
     Тверской бульвар без шашлычной и "Новостей  дня"  терял  сразу  немного
красок, но, наверное, не потому, что это здание так уж украшало его - просто
с возрастом восприятие у  каждого  становится  менее  острым,  да  и  зрение
начинает пошаливать. Ноги мои тяжелели, но я все же старался не идти обратно
пешком, а пробежать по аллее хотя бы сотню-другую метров. И  всегда  впереди
маячил  высокий  худой  мужчина  с  большой  лысиной.  Он   бежал   упругим,
пружинистым шагом,  в  нем  угадывался  бывший  спортсмен,  притом  хорошего
класса.
     С некоторого  времени  по  дороге  домой  я  стал  встречать  на  аллее
моложавую женщину, подтянутую, с очень светлыми волосами; мне казалось,  что
она как-то по-особому провожает меня взором.  Иногда  она  прохаживалась  по
аллее, иногда сидела с вязаньем на скамейке. От свежих ощущений, принесенных
из прошлого, мне становилось беспокойно и грустно, хотя  я  и  понимал,  что
возможность совпадения ничтожно мала, и все мои сверстники давно разъехались
кто куда, и так много на свете женщин с легкими светлыми волосами.
     Моя жизнь, прежде полная событиями, приобрела  некоторую  монотонность.
Что ни день, я скатывался по искривленному желобу в собственное  прошлое,  в
одно и то же время  и  место,  подмечал  мелкие  перемены,  происходившие  у
памятника Пушкину, и ждал, волнуясь, когда же что-то  изменится  решительным
образом. Впрочем, я не подгонял события, ведь время  в  юности  медленное  и
сладостно тягучее, какой была исчезнувшая неведомо куда конфета "Коровка".
     Был уже конец августа, и первые желтые листья падали  на  аллею,  когда
наступил наконец мой час - тот самый, ради которого я день за  днем  выходил
на бульвар. Полнота больше не тревожила меня, но  чего-то  мне  не  хватало,
может быть, злости, как говорила Четэри, и я был этому рад, потому что любая
злость мне претит, даже спортивная. И если мой час настал, то  иное  чувство
было тому причиной, я не хочу называть его, потому что боюсь высокопарности,
знаю только, что со злостью оно никак не совмещается.
     Впервые за последнее время выдался  пасмурный  день,  к  вечеру  прошел
мелкий дождь, и  от  теплого  асфальта  поднимался  пар.  Когда  в  середине
бульвара я привычно вбежал в свое детство, там  пронзительно  пахло  теплыми
мокрыми листьями. Как всегда, я увидел впереди худую спину Сани  Карюхина  в
пропотевшей голубой майке. Саня  бежал  как  автомат,  ритмично  переставляя
ноги, и руки его ходили, будто шатуны,  взад  и  вперед,  прижатые  к  худым
бокам.
     Запах листьев  бил  мне  в  ноздри,  пар  стелился  над  землей,  сзади
раздавался топот десятков ног, и в это мгновенье я вдруг ясно  почувствовал,
что могу догнать Карюхина. Эта дистанция будет моей,  хотя  бы  один  раз  в
жизни, пусть я и не умею  как  следует  поднимать  коленки  и  ноги  у  меня
тяжеловаты для бега.
     Я  рванул,  как  будто  бежал  стометровку.   Казалось,   что   Карюхин
остановился, а  я  медленно,  преодолевая  могучее  сопротивление,  сокращаю
расстояние между нами, сжимаю разделяющую  нас  пружину.  Сердце  колотилось
неистово, воздуха не хватало, но я смял эту воображаемую  пружину,  отбросил
ее прочь, и препятствия между нами уже не существовало.
     Саня оглянулся, увидел меня за спиной и попытался сделать рывок,  но  я
поравнялся с ним, и мы бежали локоть в локоть, иногда задевая друг друга.
     - Еще  немножечко,  еще  капельку,-  кричала  Четэри  в  свой   рупор.-
Толчковой порезче!
     Она кричала это мне, а не Саньке, ведь всегда невольно болеют  за  тех,
кто слабее, кто выигрывает не по прогнозу, а вопреки ему.
     И я пытался толчковой порезче, нажимал еще капельку, еще немножечко.  Я
не имел ничего против Карюхина, но я слышал Четэри, видел перед собой  глаза
той девочки так близко, как не видел никогда, чуть удлиненные  серые  глаза,
которые смотрели на меня с надеждой и толкали меня вперед.
     У бронзовых ног Пушкина я остановился. Карюхин был у меня за спиной.
     Дальше все было не так, как мне виделось в мечтах.
     Я не подошел к ней. Она сама встала со скамейки, посмотрела на  меня  в
упор и тихо сказала:
     - Наконец-то. Я так рада.
     - Спасибо,- ответил я и замолчал беспомощно. Не знал, что еще  сказать.
Волна радости накатила на меня и подняла на свой пенный гребень. Наверное, я
сделал какое-то неосторожное движение, может быть, просто то  было  движение
души, я подался навстречу девочке, кажется, хотел спросить у нее имя, только
и всего, но этот гребень опрокинул меня и вышвырнул на Тверской бульвар моих
зрелых лет, без Пушкина  и  всего  прочего,  что  осталось  там,  далеко,  в
детстве.
     Но странное дело - впервые за все это время я не чувствовал  усталости,
словно и не пробежал  километр,  да  еще  быстрее  Саньки  Карюхина.  Волна,
которая выкинула меня на берег, толкала меня и несла, и я побежал от площади
размашисто и свободно, не сожалея о том, что пришлось вернуться  в  сегодня.
"Наконец-то",- сказала она. Так легко я никогда не бегал.
     Впереди появилась худая спина лысого бегуна, того  самого,  которого  я
видел здесь и прежде. Любопытно было бы заглянуть ему в лицо, и я без особых
усилий увеличил скорость. Обогнал лысого, оглянулся. Он смахивал  на  Саньку

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг