известный, слыхал о профессоре Горском, том, который в 1918 году объявил в
прессе, что он большевик? О! Так понимаешь, вчера вечером - соловьи поют,
воздух пахнет, любовь грудь распирает, вот мы и решили пожениться. Как
пришел домой - бац! телеграмма и деньги - "приезжай немедленно" и т. д. А я
эти экспедиции так люблю, как... Нет, сравнения не найду. Мучился, мучился,
не выдержал. А ты бы выдержал - не куда-нибудь, а за Азиатским аэролитом,
знаменитым, легендарным небесным камнем, за тысячи километров, в
непроходимые таежные дебри, где не ступала нога белого человека, а? Ты бы не
поехал?
Аскольд выпил еще рюмку и мутными скорбными глазами уставился на друга.
Тот, качая в знак согласия головой, искренне сочувствовал. И гладкое,
красивое лицо Павла лицо стало Аскольду еще милее, еще ближе. Он наклонился
к нему и вдруг умоляюще вскричал:
Павлушка, знаешь что, прости меня, зебру полосатую, знаешь, поехали со
мной. Ну что тебе? Бери задание от редакции и кати! Мы же вдвоем горы
свернем, тайгу переломаем. Ну? Поехали? Никто не будет против. Я тебе такую
аттестацию для дяди дам, ну! Дядя - это же человек! Павлушечка, едем? Амба,
едем, и не говори, ты писать будешь, а я буду снимать! Иди, я тебя обниму.
Ну дай хоть руку пожму!
Он окончательно опьянел и положил голову на руки. Самборский, заплатив
за завтрак, взял его легонько под локоть и повел в купе. Аскольд покорно шел
и лишь тихо бормотал себе под нос:
Факт - едем! Решено и подписано. Ты будешь писать, я буду снимать...
Горы сворачивать будем и тайгу ломать. Ей-богу, ломать. Подъедем к кедру
столетнему, как наляжем, хрясь и нету! Накажи меня Рабкрин, ломать!
* * *
- Значит, Аскольд, ровно в три у меня - обед, до тех пор я любой ценой
выбиваю командировку, деньги и айда в советские джунгли. А если что
случится - звони 21-23. Пока!
Пока!
Друзья простились и с Курского вокзала двинулись в разные стороны.
Самборский домой и в редакцию, Аскольд в "Метрополь".
За пятнадцать минут молодой оператор на таксомоторе добрался до
гостиницы. Извлек аппарат, чемоданчик и стал неподвижно на тротуаре, дав
волю невеселым мыслям.
Эх, Аскольд, Аскольд, ты все же самый что ни на есть классический
образец легкомыслия и неблагодарности! Крутую ты заварил кашу. Ну вот,
скажем, заходишь ты в гостиницу, встречаешь дядю, здороваешься и так далее.
Дядя суетится, радуется, вечером экспедиция отправляется в путь, а ты тогда
несмело:
Видите ли, дядя, тут такая история, я не один.
Как не один?
Да со мной товарищ еще, журналист такой хороший, Самборский, я ему
предложил присоединиться к экспедиции.
Ты предложил?
Гм, я.
А меня ты спросил?
Гм, нет.
Так кто же, по-твоему, глава и начальник экспедиции - ты или я?
Аскольд представил, как нахмурится доброе лицо дяди, как встопорщатся
густые с проседью брови и усы, и беспомощно вздохнул. "Дурачина, и что же ты
скажешь в ответ?" Неприятное чувство стыда охватило Аскольда.
Да, действительно, каша крутая, и как же в глаза Павлу смотреть, если
дядя категорически откажется принять его в состав экспедиции, потому как не
так-то это просто: сел и поехал. Эх, черт возьми, историйка!
Павел (прекрасный, учтивый, умный Павел) непременно решит: "Трепло,
болтун, брехло".
Ну и дурак же, - подумал вслух Аскольд и, еще раз глубоко и безнадежно
вздохнув, побрел, как на казнь, к двери гостиницы.
Извините, пожалуйста, какие номера занимает экспедиция профессора
Горского? - обратился оператор к швейцару. - Я участник экспедиции -
оператор, только что прибыл из Харькова.
Швейцар важно осмотрел поверх очков Аскольда, прищурился, будто что-то
вспоминая и, помолчав, безразлично ответил:
Профессора Горского, стало быть, нет, вы опоздали. Вчера экспедиция
выехала из Москвы.
По спине Аскольда поползла холодная волна и он удивленно раскрыл глаза.
Как же так, а я?! - беспомощно и наивно спросил он швейцара.
Тот усмехнулся и пожал плечами:
Кто его знает, как хотите. Да здесь вам письмо оставлено, кажется.
Аскольд хищно схватил рыженький конверт, впопыхах разодрал и
нетерпеливо уставил глаза в мелко написанные знакомым почерком строки.
"Аскольд!
Нам пришлось отправиться без тебя, так как возможности ждать больше
нет. Если приедешь в Москву и будешь располагать силами и желанием -
немедленно выезжай вслед за нами. Если согласен догонять, телеграфируй на
ст. Тайшет на имя экспедиции, в Кежме мы будем ждать тебя один день.
В. Горский
3/У Москва".
Прочитав это краткое сообщение, Аскольд и на сей раз вздохнул, но уже
радостно и облегченно, как человек, сумевший выпутаться из неприятной
истории. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Оператор нашел глазами
телефон и бросился к нему:
- Станция! 21-23. Спасибо. Алло! Самборский? Нет его? Хорошо. Скажите:
буду в три ровно. Завтра отправляемся в путь. Скажите, Аскольд звонил - он
знает.
* * *
Аскольд свернул с Чугунного моста и пошел налево вдоль балчугского
берега, время от времени заглядывая в бумажку с адресом квартиры
Самборского.
Миновав домов десять, остановился перед неряшливым красноватым
трехэтажным зданием. Стены его, очевидно, давно скучали по извести и кистям
маляров - дом стоял облупленный, побитый непогодой, и огромные, подобные
лишаям, пятна густо серели на его фасаде.
Внизу над широкой - как в прачечных и тому подобных заведениях - дверью
потертая и грязная вывеска извещала, что мужской портной Пинхус Мейзман шьет
здесь мужские костюмы.
Аскольд остановился, сверился с бумажкой и сказал себе:
Дом 10, кв. 6. Так точно -10, 6.
И, постояв еще немного, решительно направился к широким дверям.
В просторном, разделенном невысокими фанерными перегородками и похожем
на лабиринт зале Аскольда встретила невысокого роста девушка, краснощекая,
рыженькая. Она мило улыбнулась и предупредила его:
Вы к Павлу Николаевичу Самборскому? Прошу. Он говорил, что вы придете.
Аскольд и сам ответил теплой улыбкой:
Спасибо. К нему.
Вы, наверное, звонили?
Девушка повела его в комнату Павла.
В небольшой комнате с мягкими диванчиками горело электричество (окно
помещения выходило на темный узкий проход). Самборский стоял, склонившись
над большим кожаным чемоданом.
Он резво повернулся к Аскольду и радостно вскричал:
Все устроил, хоть сейчас к твоим услугам. Редакция руками и ногами за.
А у тебя как?
Хорошо. Но, друг...
Самборский успел опередить:
Мы опоздали.
А ты откуда знаешь?!
Ого, это вся Москва знает.
Я застал лишь письмо, ты согласен догонять?
Зачем же я тогда готовлю свой такелаж? - ответил Самборский и помолчав
немного, нерешительно спросил: - Но знаешь, Аскольд, у меня к тебе вопрос.
Вот скажи, ты уверен, что дядя не будет иметь ничего против, если мы
прибудем вдвоем? Говори откровенно.
Аскольд, напустив на себя равнодушный вид, спокойно помотал головой.
Ну вот еще! Пустяки! Если хочешь, я тебя не только журналистом, а еще и
своим помощником представлю. Согласен?
Самборский засмеялся:
В таком случае, лапку, - и, пожав руку, добавил: - А теперь должен
сообщить, что... отважных и смелых путешественников Аскольда Горского и
Павла Самборского ждут друзья, жаждущие в последний день с ними отобедать, а
возможно, и...
Но как же, дружище?! - удивился Аскольд и, окинув взглядом стройную
фигуру Павла в блестящем белом воротничке и свою (отражалась в зеркале) в
косоворотке, в мятых серых штанах, простоволосую, покраснел и замотал
головой. - Как-то то неудобно. Потому что я, видишь ли...
Ничего, прошу в столовую. - И, приобняв за плечи Аскольда, повел его из
комнаты снова в зал, разделенный фанерными перегородками, а оттуда темным,
длинным коридором в столовую. В конце коридора Павел ткнул рукой куда-то
вбок, и Аскольд растерянно остановился на пороге просторной комнаты.
Красный, сконфуженный, Аскольд растерянно вошел в комнату, до крайности
смущенный присутствием незнакомых людей в летах, которые сидели за длинным,
уставленным тарелками, закусками и винными бутылками столом и, видимо, ждали
их.
Павел начал представлять своих друзей.
Дородного лопоухого лысого мужчину Павел отрекомендовал своим дядей,
хозяином квартиры, девушку, что встретила Аскольда - кузиной, смуглого
худого гражданина с черными ровными бровями и английскими усиками над
крепкими губами представил помощником директора Всесибирского платинового
треста, а молодого, веселого парня с карими глазами, сидевшего рядом и хитро
помаргивавшего - как инженера из того же треста.
Аскольд, прошу сюда, - познакомив, предложил Павел стул рядом с местом
кузины, а сам сел с другой стороны, велев девушке как можно любезней
ухаживать за другом.
Задав два-три незначительных вопроса о целях экспедиции: когда думают
отправляться, давно ли Аскольд работает оператором, - хозяин поднялся.
Что ж, товарищи, за счастливое и смелое путешествие!
Счастливо вам!
Удачи!
Минут через пятнадцать Аскольд позабыл о стыдливости и почувствовал
себя как нельзя лучше.
Краснощекая Лиза все время гостеприимно подсовывала сбоку закуски и то
и дело подливала вина. В голове витали знакомые мысли, напоминая о Майе.
Опьяневшая Лиза, глядя в лицо янтарными глазами, щебетала:
Товарищ Аскольд, пойду ваш фильм смотреть. И всех знакомых поведу. Буду
хвастаться, что знакома с вами. А что!
Аскольд, тронутый такой лаской и вниманием, вспомнил свой отъезд,
дорогу, Майю, не выдержал и неизвестно к чему ляпнул:
Эх, Лиза, я ведь чуть было не женился.
Лиза лукаво засмеялась.
На Майе?
Аскольд вытаращил глаза.
Извини, дружок, не выдержал, рассказал, - засмеялся сбоку Павел. -
Прости уж, - и погрозил пальцем Лизе, - молчите, кузина, больше ни слова!
Лиза наклонилась к Аскольду и шутливо, нежно прошептала:
Бедный, бедный, жалеете?
Аскольд пьяно кивнул.
Ох, и жалею!
После обеда, когда подали ликер и кофе, Аскольд вконец опьянел, обнял
Самборского и сказал:
Знаешь, Павлуша, давай ляжем спать.
Самборский провел его в свою комнату, бережно раздел,
обыскал карманы, вытащил письмо профессора, быстро пробежал глазами и
вновь положил в карман. Затем вернулся в столовую и спокойно сообщил своим
друзьям, которые напряженно и резко обернулись при его появлении, будто
спрашивая глазами: ну?
Ничего важного, будут ждать в Кежме.
После Павел обратился к смуглому с усиками, назвав его Люром:
Билеты заказал?
* * *
Люр протянул Самборскому два билета на транс маньчжурский экспресс,
отходивший из Москвы каждый вечер ровно в девять часов. Самборский посмотрел
на часы (стрелка показывала шесть), свел брови, пытаясь что-то вспомнить.
- Да, все, - медленно сказал сам себе, - ну, а теперь насчет вас.
Садитесь-ка вот сюда.
Самборский придвинул стул к кругленькому столику, сел, наклонился
близко и ровным низким голосом обратился к собеседнику. Оба напряженно и
осторожно смотрели друг на друга. Самборский почти приказывал:
Завтра получите деньги, после нашего отъезда дадите в Тайшет телеграмму
Дворнягину. Вслед выезжаете завтра. Ваша основная работа: связь с Алеутской
станцией, организация явок, подбор людей. В целом, лучше ни на кого не
полагайтесь. Все ответственные задачи выполняйте лично. Почту доверяйте
только Трудлеру - он единственный знает тропу со стороны Лены и Олекмы.
Новых людей без моего разрешения не берите. Дополнительные инструкции, на
всякий непредвиденный случай, получите у Дворнягина.
Люр слушал молча и внимательно. Лицо, загорелое и худощавое, порой
казалось деревянным. Лишь глаза меняли блеск и точки зрачков то сужались, то
расширялись.
Договорив, Самборский спросил:
Ясно?
Люр кивнул. Самборский еще немного подумал и, помолчав, уже дружески и
тепло, как товарищу, бросил:
Предыдущие задания вы выполнили прекрасно. А вы как, вполне за себя
спокойны? Верят?
Люр едва разомкнул уголки твердых губ и сухим, неприятным голосом
нехотя и коротко ответил:
Верят.
Самборский выпрямился, лениво повел плечами, как со сна и, выдохнув
воздух, пробормотал:
Ну, пора его будить.
А после снова перевел взгляд на Люра:
А вы Эрге раньше знали?
Знал.
Ну и как?
О-о-о, - и, помолчав, Люр безразлично добавил: - Сволочь и авантюрист
высшего разряда!
Самборский засмеялся:
Молодец.
В десять часов вечера, после этой беседы, выпроводив с северного
вокзала экспрессом Аскольда и Самборского, Люр отправился на телеграф и
написал на бланке короткую телеграмму:
"Тайшет советская десять Дворнягину Задержите приезде погода плохая".
* * *
Транссибирский экспресс (Москва-Маньчжурия), как птица, летел вперед,
оставляя за собой станции и полустанки.
Вслед гналась весна, и экспресс никак не мог вырваться из ее ласковых
теплых объятий.
Теплынь напористо, опережая поезд, летела на север. До самого Урала уже
нигде не было снега. Каждое утро профессор Горский беспокойно подходил к
окну, встревоженно смотрел на привлекательные, полные солнечных красок и
тепла чистые и ясные весенние пейзажи.
Лицо профессора бледнело, лохматые с проседью брови сходились вместе, а
аккуратно подстриженные (в Москве) усики и бородка раздраженно топорщились -
профессор сердился на солнце и весну. Это совсем никуда не годится! Если еще
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг