холл, крыльцо, бассейн возле дома...
- Где видеозаписи из холла и каминного зала?
- Из холла - здесь. Каминный зал не имеет камеры.
- Доставай!
Возможно мне предстоит встреча с полицией - пожалуйста, смотрите, что я
сделала? Постучала в дверь, на меня бросился вооруженный человек, я
защищалась приемом кунг-фу, затем бросила пистолет в фигуру кентавра, а
антикварные часы - в люстру. За последствия - не отвечаю... могу лишь
возместить финансовые издержки.
Нарушение частной собственности - фиг! - это мой дом.
Кладу видеокассету в корзинку.
- А теперь в гостинную.
- Это здесь... мадемуазель... - телохранитель пропускает меня в
широкую белую дверь гостиной. Входя я - бац - споткнулась на пороге и чуть
не растянулась на полу.
Там я увидела самое замечательное зрелище в своей жизни... В парадном
зале с лепным потолком, за огромным овальным столом - пустым - в креслах с
высокими спинками сидело шесть человек: три женщины и трое мужчин. У всех
каменные лица. Все собрались в зал впопыхах и одеты соответственно: халаты,
пижамы, прочий постельный хаос, только мачеха, сука, как была так и осталась
в костюме для верховой езды. Рядом с ней - дочь в ночной сорочке. За креслом
хозяйки стоит вышколенный лакей, пожилой человек, он трясется от страха, он
не понима-а-ает! - почему мадам так упорно не вызывает полицию и
догадывается, что этот кошмар - внутрисемейное дело... У ноги мачехи
пес-любовник. Он клокочет от ярости.
Мертвая тишина.
Лица мужчин мне не знакомы, кроме одного господина с пунцовыми щечками,
он похож на золотого китайского фазана с румянцем во все лицо. Я сразу
узнала его - это тот самый тип, которого я видела в огромной машине с
шофером у метро Ламберт-Норд в Лондоне. И я понимаю, кто эта подкрашенная
сволочь - господин гад Гай, собственной персоной, прикативший днем из
Лондона на юбилей своей старой крысы. Кол по тебе давно плачет, фуфло!
А вот еще одна неожиданность, в потрясенной даме с папильотками в седой
гриве, которая таращит на меня глаза так, что они вот-вот вылетят из орбит,
я узнаю... я узнаю постаревшую тетушку Магдалину!
- Тетушка Магда! - сатанею я разом от злости, приступ ярости настолько
силен, что начинают дрожать руки.
- Я никогда не хотела и не желала твоей смерти! - громко говорит она
на весь зал. Но я в бешенстве, мне кажется, что фраза ее заучена и фальшива.
Подойдя поближе, чтобы заглянуть в ее лживые глаза, замечаю стакан воды
на столе. Он полон. С размаху вышвыриваю воду в рожу.
- Здравствуй, тетя!
Мы говорим по-русски, но всем понятен смысл того, что происходит между
нами - разборка.
- Я никогда не хотела и не желала твоей смерти, Элайза, - повторяет
она, как попугай.
- Кто-нибудь наконец заступится за меня?! - восклицает хозяйка. В ее
голосе злоба, отчаяние, стыд, бессилие, ненависть, страх, поражение.
- Мадам, - подает голос телохранитель, - она убила всех, кроме меня...
я безоружен.
- Не лги, трус! Я никого не убиваю. Они только ранены.
Положив на роскошную столешницу из наборного дерева кочергу, я вырываю
из рук верзилы корзинку с подарками. Он выше меня на две головы, но страх
превратил его в кисель. От раскаленного чугуна полировка разом вздувается и
дерево начинает едко дымить черным пятном ожога. Над собранием насекомых
стелется сернистая дымка.
Я медленно, обхожу стол и каждому на голову опускаю то яблоко, то
персик из мрамора, оникса, яшмы. Каждой змее по яйцу в зубы.
- Держать! Кто уронит - будет убит, - в моем смехе больше истерики,
чем веселья. Я пытаюсь уговорить себя, Лиза, не смей отрывать головы гадам.
Яблоко, ямкой вниз, на голову тетушки.
Персик на череп джентельмена с водянистыми глазами.
Абрикос на макушку ушатого рыла с бакенбардами.
Все сидят не шелохнувшись, с прямыми спинами, чтобы не уронить на пол
подарок от смерти. Тетушке проще всех - яблоко утонуло в седине, а вот
лысому черепу приходится поддерживать персик рукой.
Подхожу к китайскому фазану. Надо отдать должное, мерзавец Гай один
держит себя в руках. В его глазах нет ни страха, ни отчаяния - он готов
умереть - в его глазах больше любопытства и даже легкого восхищения: он
искал меня почти 20 лет! - и вот, наконец, видит воочию. Пунцовый гомик, по
привычке любое говно превращать в наслаждение, смакует даже то паническое
чувство страха, которое излучает Герса.
Прежде, чем опустить на рыжий хохолок яйцо из яшмы, я бью овальным
долбилой по голове - а когда подонок откидывает голову на спину - он сразу
теряет сознание от подарка - укладываю его грудью на стол и пристраиваю яйцо
на рыжем проборе.
В тишине гостиной слышно только рычание пса, которого мачеха удерживает
изо всех сил за широкий ошейник.
- Не хочу! - взвизгивает Лиззи, когда я пытаюсь спокойненько водрузить
на кукольную головку черносливину из агата.
- Лиззи! - истошно вскрикивает мать от страха за выходку дочери. Она
понимает, что я едва-едва удерживаюсь от желания всех поубивать, искалечить,
вырубить.
Тогда моя глупая кукла выхватывает маленький дамский браунинг размером
чуть больше ладони, который прятала между ног и... и приставляет ствол прямо
к моему сердцу под грудью, и... глупо кричит: "Руки вверх!" Ей не хватает
мужества нажать спусковой крючок и прикончить меня прямым выстрелом в
яблочко.
Но и тут моя удача не дремлет - старый слуга принимает к сведению
вскрик хозяйки и выбивает оружие из рук идиотки. Браунинг падает вниз, но я
успеваю прижать оружие ногой к полу.
- Негодяй! - Лиззи награждает слугу пощечиной.
- Дура! Он спас тебя, - в приступе ярости я хватаю серебряное колечко,
что болтается в мочке уха, и рывком раздираю мочку на две веревочки. Кукле
впервые в жизни сделали больно! Она настолько ошеломлена болью и напугана
видом собственной крови, раздавлена происходящим в доме кошмаром, что даже
не вскрикивает. Она вдруг по-настоящему перепугалась. Единственное, что я
позволила себе - схватить пальцами разодранное ухо и чувствовать, как
горячие струйки завиваются красной прядью вокруг пальцев.
Яблоко падает с головы тетушки на пол и катится под стол.
Краснощекий подонок приходит в себя и откидывается на спинку кресла, и,
хотя перед глазами плывет, он по прежнему полностью владеет собой, промокает
макушку батистовым платком и смотрит есть ли кровь на ткани.
Лиззи разражается рыданиями.
- Лиззи! Терпи - приказывает мачеха и обращается ко мне как можно
спокойно, - я сдаюсь. Вы настоящая дочь Розали и наследница семейного
капитала.
- Роз! Не теряй головы, - оживает окончательно господин гадов,
поправляя рыжий гребешок каплуна, - Это еще надо доказать.
- Это ты не теряй головы, Гай. Посмотри - она непобедима. Она нашла
нас. Шесть человек убито или ранено. Она все знает. Она прочитала
послание... Это возмездие. Я не хочу гореть в аду. Я сдаюсь.
- Так вы моя мать?! - изумляется Лиззи.
Она всегда считала Роз только приемной матерью.
В ответ молчание.
Я не желаю разговаривать с пауками, я демонстративно вываливаю на стол
содержимое корзинки. И жду, что мое оружие сделает с ними. Смерть настолько
витает над собранием, что все сразу понимают, в чем дело. И замирают.
Неужели она непобедима? И грянул час возмездия?
Во фруктовой корзинке осталось всего три каменных яблока... с легким
гневным шорохом тяжести они раскатываются в разные стороны по паркетному
столу, и в их сосредоточенном медленном хмуром разбеге, чувствуется сила и
замысел. Каждое движение идеальных изумрудных шаров угрожает. Все три
преследуют некую скрытую цель. Первый шар перекатывается через кочергу,
прямо через раскаленный конец, таким образом, что кочерга с головой пса
взлетает над столешницей и стоит, покачиваясь, в дымной ране ожога посреди
стола. Непостижимым образом она сохраняет равновесие. Второй шар минует
пальцы мерзкой предательницы тетушки Ма-гды - та, оцепенев, не успевает
во-время отдернуть ладонь - и почти замедляет свой раскат... Путь третьего
шара наиболее долог, он тяжело катится не поперек, а вдоль стола - прямо в
сторону мачехи; широко раскрыв гипнотические глаза, стерва смотрит, как шар,
убыстряя бег, движется к ней, ближе, ближе, быстрее!
Внезапно все тот же верный слуга, выставив растопыренную руку из-за
спины хозяйки, хватает шар и снова встает по стойке смирно у кресла, держа
плод в белой перчатке.
И ничего не случилось.
В этот момент два оставшихся шара одновременно падают на пол, -
казалось бы они должны расколоться о наборный паркет - не тут-то было,
оружие продолжает свой неутомимый бег. А кочерга все еще стоит, балансируя
на месте, словно ожидая подхвата! Второй шар катится в сторону телохранителя
и, пройдя ровнехонько между ног ударяется в дверь и замирает.
Снова ничего нз происходит, если не считать, что высоченная дверь от
толчка чуть-чуть приоткрылась.
Остался последний шар, который стремится к стене, задернутой слева и
справа тяжелой гардиной. Я не сразу понимаю, что там, за завесой, окно во
всю стену. Шар неумолимо катится вперед, целясь точно в просвет между
шторами, в крохотный зазор между кромками ткани, туда, где синеет стекло и
видны краски рассвета. Скоро восход! Последний шар катится быстрее других по
паркету. Лица в страхе следят за круглым рокотом рока. Мне кажется, что
яблоко гнева убыстряет свой бег. Вероятно пол имеет незаметный наклон к
стене и шар его чувствует. Sot он прокатился мимо ножки рояля. Удар. И снова
ничего не происходит. Всего лишь приоткрывается створка балконной двери.
Ноль! Но поднимается легкий сквозняк, свежий ветерок с моря врывается в зал,
ветерок набирает силы, вот он уже отгибает край тяжелой- портьеры, узкая
створка распахивается до конца и в зал- уйя! - с оглушительным хохотом из
окна прыгает на рояль отвратительный горбатый волосатый урод с голыми
красными ушками. Это павиан. Он в ярости. У него откушен хвост. Зубы пантеры
оставили только кровавый обрубок. Шерсть дыбом. Скользнув по глади, чиркая
кровью по черному льду, он прыгает на пол и, сутулясь, бежит к столу, скаля
острые желтые зубы. Он визжит от боли и унижения. Легким сатанинским прыжком
вскочив с пола на стол, зверь на миг замирает, рыча, и вдруг, схватив
кочергу за рукоять, в злобной панике и животном безумии совершает несколько
молниеносных ударов...
Нападение обезьяны было настолько отвратительным и абсурдным, что гады
оцепенели, не зная, что делать.
Первый удар пришелся по тетушке Магде. Павиан ткнул раскаленным крюком
прямо в рыхлую грудь. Вскрикнув, она резко отпрянула от безумной клюки и,
получив ожог, упала вместе со стулом на пол. Крича от ужаса.
Вторым ударом зверь расколол стеклянный стакан.
- Иссис, фас! - очнулась мачеха, снимая наконец руку с ошейника
черного дога. Адская собака кинулась в атаку.
Никто не думал, что бой будет так скоротечен.
Бросившись на обезьяну, пес не мог вскочить наверх, а только лишь встал
на задние лапы, положив передние на стол, вонзив когти в дерево и
оглушительно лая алой пастью.
Последующие движения павиана отличались какой-то преступной
осмысленностью. Отпрыгнув от края, чтобы не угодить в зубы собаки, он вдруг,
урча, занялся кочергой и, прижав кочергу к дубовой столешнице, - двумя
руками! - с силой давнул на кончик оружия - я не верила глазам - зверь
заострил угол крюка, и превратил гэобразную кочергу в кошмарную единицу. 1!
Все движения обезьяны, повторяю, были совершенно осмысленны, словно перед
нами в меховой кислой шкуре кривлялся какой-то злобный страшный
горбун-квазимодо.
Заострив кочергу, павиан одним прыжком вернулся на край стола и, подняв
оружие перед грудью, резким отвесным ударом вонзил в отверстую пасть собаки,
целя в самую середину. Дог вцепился зубами в горячий металл, пытаясь
сдержать убийственный напор железа, но павиан с хладнокровием садиста
протолкнул острие в самую глубь глотки, а затем потащил крюк обратно из
горла, цепляя внутренности и выдирая с мясом наружу - как закричала мадам! -
она успела подбежать и вцепиться в кочергу - красно-сизое, еще воющее
месиво, в котором с содроганием я узнала только оборванный собачий язык.
Только тут павиан оставил кочергу, бессильный выдернуть пса наизнанку
и, метнулся к двери в коридор.
Метнулся и исчез.
Все мелькнуло перед глазами словно солнечный зайчик.
Только луч солнца был черным.
Я подошла к мачехе почти что спокойно. Единственное, что я позволила -
она лежала на полу, на спине, рядом с подыхающим псом и стонала от боли,
облизывая по-собачьи языком почерневшие пальцы в алых когтях и апельсинной
шкурке ожога - единственное, что я сделала, запустив руку в густые волосы, я
с наслаждением оторвала ее сучью голову от пола и ударила лбом о ножку
стола. Один единственный раз, но до крови.
Она только прошептала: "Я сохранила ему жизнь".
Слуга стоял рядом бледный как смерть, приготовив платок, и вытер кровь
с лица хозяйки. Он один исполнил свою роль до конца.
- А ты, господин Гай, пойдешь со мной, - я подняла с пола дамский
браунинг Лиззи и поманила пальцем.
Он подчинился беспрекословно, ему хватило ума не перечить.
Я только легонько поцарапала кончиком костяного ножа его румянец на
щечках, чтобы он выглядел круче, пофазанистей.
Я усадила его в черный лимузин у входа, и поехала куда глаза глядят. Мы
молчали. Я еще не решила, что будут с ним вытворять и о чем говорить. На
часах было пять утра. От господина гадов воняло средством ухода за кожей.
Городок еще спал под покровом водянистого неба. Я притормозила у мусорного
бака, где копошилось несколько крыс. Легко поймала одну и уложила в пустую
брошенную кастрюлю, которая валялась тут же, нашла и подходящую крышку.
Закрыла и замотала остатком своей золотой чалмы.
Господин тревожно следил за тем, как я готовлю для него угощение - я
угадала, он был патологически брезглив. Но он продолжал молчать и не
собирался валяться в ногах.
Я привезла гада на берег моря и вышла из машины, поставив кастрюлю на
гальку. Было светло и пусто. Море спокойно набегало на берег алмазной
стружкой. Море не подличает. Тучи не лгут. Чайки не предают. И рассвет
никогда не обманывает с наступлением дня... Однако, мне надо было спешить -
полиция уже наверняка поднята на ноги, а мне еще нужно было устроить в
больницу отца, а только потом делать ноги; я выволокла Тая из салона и
велела раздеться. Он снял пиджак, рубашку, галстук и прочее барахло,
оставшись в трусах из ажурного лимонного шелка. Я не стала разматывать
дальше, смотреть на долбило морального урода. Под шкуркой змеи оказалось
спортивное холеное тельце моложавого фазана с маленькой изящной головкой.
Ему было за пятьдесят, но Гай был строен по-юношески и не болтал жиром.
Он готовился к смерти, и по-прежнехму сохранял выдержку, только чуть
дольше, чем надо, складывал белье и одежду на камни, словно она ему еще
пригодится.
- Господин Гад, - сказала я бросая в воду плоские камешки, - я не буду
говорить тебе, что вы полное говно. Зачем? Пустая трата времени. Скажу
только, что вы вдоволь напились моей кровушки, и тебе пора - пора! -
закусить.
Я оглянулась на кастрюлю, где внутри верещала крыса, мотаясь на
алюминиевом пятачке.
Он не смог сдержать отвращение и легонько икнул. Это был человек с
богатым воображением.
- Я видела в кино, как крыса проедает живого человека, такого же
говнюка как ты. Ему привязали кастрюлю с живой крысой к брюху. Так чтобы
вместо крышки было мягкое вкусное пузечко, и с тыльной стороны стали
поджаривать дно кастрюли паяльной лампой. Крысе стало так горячо, что она
принялась проедать кишки, чтобы уйти от огня и выбраться поскорей наружу,
глотнуть кислорода. Она вылезла из спины говнюка, чуть выше талии, у
позвоночника.
Один плоский камешек так удачно лег на волну, что подскочил целых семь
раз прежде чем упал, как подкошенный, в воду.
Господин внимательно следил и за камешком - считал, гад! - и за моей
мыслью.
- У меня нет ни паяльной лампы, ни времени, поэтому я просто одену
тебе кастрюлю на голову, замотаю твидовым пиджаком покрепче и оставлю вас
вдвоем с дамой. Она отгрызет вам уши, нос, губы, а так как руки будут
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг