была продолжением мостовой, проходом в соседний квартал. Немыслимое здесь
ранее дело. Применяясь к общей неспешности, взошел и я. Люди стояли на
мощеной площадке, сложив ладони и отвешивая легкие поклоны уже высокому
солнцу. Выложенный изразцами храм за их спинами был пуст. Глыба жертвенного
алтаря темнела перед входом, сухая и ничем не украшенная. За ней, в плотной
каменной тени, угадывались изображения богов - разноцветные лица, венцы из
костей и перьев. Кажется, здесь, как и на многих других пирамидах, служили
раньше богу войны Ацалю - каждая победа, каждое прирастание Предмостий -
владений на севере и юге - подтверждалось закланиями.
Словно века пронеслись над Морским Мостом, или же он был завоеван
могучими и милосердными пришельцами - не осталось ни следа прежней
кровожадности.
Сойдя с пирамиды, я стал высматривать в толпе жреца или писца (не может
быть, чтобы у нового культа при всей его простоте вовсе не было посвященных
служителей), чтобы расспросить о переменах. Раньше посвященные носили
разноцветные одеяния - в цвет лика того бога, какому служили. Но я забирался
все дальше и дальше в город - а меня окружали только белые туники в золотых
блестках, и чем ближе было к полудню, тем менее у меня оставалось надежды
встретить того, кто мог бы объяснить мне измену прежним богам.
Наконец на одной из главных улиц, если не в устье главной - я успел
позабыть Тласко, - мне повезло: навстречу попалось небольшое шествие,
впереди - несколько людей, одетых пышнее прочих. Их лбы были украшены
золотыми дисками, и я обратился к ним как к "служителям солнца".
Бронзовые, осиянные золотом лица отразили "величавое изумление".
- Ты обратился к нам верно по сути, но не по чину. Кто ты? - спросил
один, лет сорока. Если его спутники были статными и видными, то он был
красив, и сознавал это.
Я назвался.
- Припоминаю! Ты был здесь лет пятнадцать назад, тебя очень привечали
жрецы старых богов, но ты, кажется, не слишком их жаловал...
К тому времени, как он договорил, я уже преклонил колена:
- Смиренно молю Вальпу, Опору опор Морского Моста, простить меня...
Трижды немыслимое ранее дело, чтобы здешний правитель шел по улице лишь
с малой свитой, пешком, и с ним можно было заговорить первым!
Он рассмеялся, пренебрегая "общезначимыми выражениями".
- И опять ты обратился не по чину, почтенный Обарт! Вальпа - Власть -
крепче любой опоры. Так о чем ты хотел спросить?
- Об удивительных переменах, что вижу я на Морском Мосту.
Воистину, он многому научился у бессмертного.
Простой расчет показал, что заклания за год обескровливали державу, как
иная война. Морской Мост при старых богах стоял только за счет плодовитости
его женщин.
Служение солнцу, как оказалось, не было внове - напротив, это была
древняя простая вера, тайно хранимая в народе наравне с трепетом перед
богами пирамид. На солнце и впрямь было можно положиться - оно даже
затмевалось в строгом согласии с расчетом сдвижения небесного свода. И
слишком уж было очевидно, что солнцу повинуется суша - то зеленая и щедрая,
то бесплодная и сухая.
Поначалу Вальпа сделал приветствие солнцу дворцовым обычаем. Придворные
подхватили его. Потом первые пирамиды в честь Солнца, скромные и невысокие,
облицованные белым ракушечником, возвели на окраинах Тласко, и простой люд
восходил на них просить о малом и большом, в том числе и о заступничестве
перед другими богами. А чтобы доброе, но занятое ежедневными трудами светило
не запамятовало, просьбы выцарапывали на облицовке. За какой-то год пирамиды
покрылись жалостливыми надписями... Тут Вальпа повелел отбить облицовку и
свезти к себе в чертоги.
Два месяца, прерываясь лишь на еду и краткий сон, придворные мудрецы,
пронизанные цифирью безбожники, считывали с ракушечных плит жалобы и
сетования. Выходило, что боги не защищают народ Моста. Они лишь пользуются
плодами его трудов и его кровью, точно нетопыри-полуночники.
Жрецы прежних богов были обезглавлены на вершинах тех самых пирамид,
где совершали заклания. Пощадили только особо сведущих в медицине и
астрономии.
Вот что поведал мне Вальпа, со светлой улыбкой стоя на главной улицы
своей столицы среди кипения поклонов и приветствий, и лица присных его
выражали "безусловное внимание".
- Я слышал о четырех ладьях из-за моря, приставших вчера в нашей
гавани. Ты прибыл с одной из них?
- Да, о Вальпа. Я при торговом посольстве нашей королевы Одель. Мы
привезли меха для пробной торговли и еще один редкостный товар, который
нужно прежде показать лицом. Королевские посланцы вскорости по чину испросят
у тебя дозволения предстать перед тобой.
Я полагал наших кнехтов, что плыли под видом посольской свиты, народом
буйным и безделоватым. Встречая их в самых разных уголках Тласко, от
широчайших главных улиц до темных распутных предместий, я переменил свое
мнение.
Везде и всюду над ними незримо пребывала железнопалая десница
Альдерхта, везде и всюду они помнили и свое явное положение, и тайную
задачу. За неделю, пока посланцы ожидали приема, кнехты осмотрели город
настолько подробно и точно, насколько могли это сделать иноземцы, не знающие
ни слова на здешнем языке и не имеющие понятия о местных обычаях. Выслушивая
ночами их донесения, я старался соотнести и объединить их сведения, исходя
из своих более обширных знаний и более проницательных наблюдений.
Сияние новой веры досягало отнюдь не везде. Страх перед возмездием
Богов жил в душах людей наравне с доверием Солнцу и любовью к Вальпе.
А Вальпу любили - можно бы подумать, за право перемолвиться с ним
словом, не утыкаясь в пол или мостовую. Он был нетитулованным наместником
Солнца - ход его правления был непреложен и очевиден, как ход светила.
Но каждое стихийное бедствие - да что там! - каждое неизвестное
явление, будь то рожденные сросшимися близнецы, выброшенная на берег рыба с
лапами вместо плавников, ночные сполохи над морем - напоминало об отринутых
кумирах.
Мысли мои о Вальпе страдали раздвоенностью в наипрямейшем смысле этого
слова. Одного Вальпу я знал со слов бессмертного - тот Вальпа был вероломен
и безжалостен, и я желал ему зла. Но Вальпа, которого я увидел и все больше
(правда, по косвенным приметам) узнавал, казался иным: его деяния выдавали
человека, властного без ненависти и верующего в свою власть. У него не было
ненависти и к жрецам - он казнил их из необходимости.
Не утаил ли бессмертный важную часть правды? Не из-за Солнца ли вышла у
них размолвка? Ведь бессмертному заклания были безразличны. С другой
стороны, я знал, бессмертные не опускаются до мелочной лжи.
- В городе удивительно мало воинов при том, как он велик. Всего-то
двадцать застав, по два десятка стражников при каждой, из них десять по двое
в нарядах. Это преизрядно облегчает дело.
- Воины держат Предмостья. Но их можно вызвать сюда сигнальными
огнями - я показывал вам вышки.
- Стало быть, стоит послать арбалетчиков к этим вышкам...
Я служу своей королеве. Я видел ее несколько раз в жизни и нисколько не
уважаю, но я служу своей королеве - так заведено на моей Родине, и такова,
по всему, моя судьба. Альдерхт, я знаю, уважает ее еще меньше, считает
шлюхой и втайне ставит свой род куда выше королевского. Но и он служит ей -
такова его судьба. И на том стоит наш туманный ветренный край. Мы служим
королю нашему до тех пор, пока он хоть самую малость достоин нашей службы. А
королеве - даже если она не достойна праха с наших сапог.
Ей нужно золото - и я помогу его добыть. Хотя то, что мы с Альдерхтом
обговариваем в кормовой надстройке командорского корабля, все более и более
кажется мне предательством.
Посланцы, которых третьего дня Вальпа принял запросто в одном из
чертогов (я был с ними толмачом), устлали пол перед ним узорчатым меховым
ковром и упросили взглянуть на "особый товар", который будет доставлен на
Длинную площадь, - ибо чтобы показать его в действии, требуется простор. Он
дал согласие, как они потом докладывали, "смеясь". Кажется, этот легкий смех
в ответ на все мало-мальски забавное заменял ему тончайшую азбуку
"общезначимых выражений".
В трюмах под нами глухо брякает железо. Брякать ему всю ночь. То, что
мы все еще лукаво зовем "товаром", - громоздко и медлительно. Но это
искупается его действием.
Площадь и длинна, и широка, словно мощенное белым камнем поле. Странным
образом она лежит в стороне от чертогов и высочайших из пирамид, среди
нарядных, но отнюдь не главных улиц - возможно, это осколок былого Тласко
или память о давнем сумасбродстве правителя, задумавшего перекроить город
по-своему. В определенное время, когда поспевают те или иные плоды, на ней
кипят торги; а так она полупуста, и ветерок с недалекого моря играет на ее
плитах тонкой известковой пылью. Впрочем, с нее отлично видна и золотая
кровля чертогов, и все пирамиды, так что, возможно, расположение ее совсем
не столь случайно, сколь представляется моему прямолинейному уму.
Близость ее к морю, каналу и ее обширность были решающими в выборе
места. Время выбирал Вальпа: мы должны были ждать его с рассвета до заката.
Никто не объявлял горожанам о предстоящем, однако едва пропели хвалу
солнцу, сегодня взошедшему в дымке, как на площадь потянулись тласканцы.
Наши кнехты стояли в полном вооружении вокруг высокого холщового шатра,
расшитого красной шелковой нитью. Тускло блестящие раструбы пищалей они
оперли прикладами оземь. Их доспех и суровая неподвижность их строя вызвали
у тласканцев удивление и даже некоторый испуг - ведь до того кнехты ходили
по городу одетые путешественниками, в коротких туниках, шароварах,
сандалиях, и мало кто обращал на них внимание. И вдруг из праздношатающихся
чужестранцев они стали маленьким, но грозным на вид войском. Чем же так
драгоценен "особый товар", который они стерегут, сомкнув ряды вокруг шатра?
Утро уже готово было вызреть в полдень, когда в устье одной из улиц
показалось шествие. На этот раз Вальпу сопровождали музыканты, и прибыл он в
носилках - однако по-прежнему с малой свитой, доверчиво к своему народу,
своему городу и нам. Кнехты, слитно лязгнув железом, разомкнули строй.
Вальпа приподнял брови, снова избегнув "общезначимого".
- Уж не эликсир ли бессмертия вы продаете, если ваш товар требует такой
охраны? - опередил он шутливым вопросом наши приветствия.
- Нет, о Вальпа, - моими устами ответствовал Альдерхт, - скорее,
наоборот. Мы продаем саму смерть. Лучшие образцы ждут в шатре. А действие
их, если пожелаете, покажут мои воины.
В шатре Вальпа долго водил гибкой ладонью по гравировкам пищальных
раструбов, косо прислоненных к свежесбитым козлам.
- Каково же оно в действии, если вам понадобилась площадь?
Альдерхт натужно склонился, уперев бороду в кромку латного воротника.
- Извольте, государь.
Едва мы вышли, кнехты без приказа взяли наизготовку. Легкая дрожь
прошла по толпе, люди отхлынули от шатра.
- Не стоит ли... - начал было Вальпа...
Командор истово рубанул рукой.
- За королеву!
Казалось, от места, где мы стояли, разом ударила добрая сотня молний.
Ноздри ожгло кислятиной. Не люди - бледные тени метнулись прочь, спотыкаясь,
падая, голося.
Ударило снова - теперь трескуче, вразнобой.
Последних вымело с площади, на белых плитах осталась редкая россыпь
потерянных сандалий, тамбуринов и флейт, ожерелий, обрывков одежды,
опрокинутые носилки.
Широкий кинжал Альдерхта уже давно лег на горло оцепеневшего Вальпы. И
как со стороны я услышал свой голос, неузнаваемо железный:
- Не шевелись, Вальпа, иначе умрешь. Ты - заложник королевы Одель.
Не только Длинную площадь - ужас обезлюдил все окрестные кварталы до
самого моря. Никто не помешал нам достичь пристани, где под присмотром
кнехтов уже ждали загодя нанятые местные лодки. Лодочники было затряслись,
увидев Альдерхта, который одной рукой прижал к себе Вальпу, точно наложницу,
а другой - держал у его горла клинок, но я прикрикнул на них, и они с
мертвенно остервенелыми лицами вспенили веслами прибрежную зыбь. Для них - и
для всего Тласко - наступал конец времен.
Какое-то время я, Альдерхт и старшины кнехтов, еще недавно изображавшие
посланников, горячо и бестолково спорили, как содержать заложника: Альдерхт
предложил по обычаю привязать его к мачте, дабы все видели, что он жив; я
настаивал на достойном заключении в одной из кают; старшины хотели для
надежности и умаления духа запереть его в трюм. Спорщиков напугал и потому
примирил вид пленника: Вальпу не держали ноги, он сидел на полу, обхватив
себя за плечи, и немо смотрел перед собой, едва ли до конца сознавая, что с
ним случилось и где он. Поэтому ему устроили ложе из двух лавок и навалили
на них всю мягкую рухлядь, какая нашлась. Я сел у него в ногах, и нас
оставили вдвоем. Мне нужно было добиться от него письма, в котором
излагались бы условия выкупа: дополна нагрузить наши четыре корабля звонким
золотом.
Письма не понадобилось. Вскоре к нам подошла длинная высоконосая ладья,
полная смятенного раззолоченного придворного люда, и я, встав меж двух
мортир, заряженных, не в пример пищалям на площади, боем, прокричал им
условия: четыре корабля золота - и живой Вальпа; или голова Вальпы на пике.
А Вальпа и не смог бы ничего написать. Его оцепенение усугублялось.
Время от времени он шевелил губами, но не мог издать ни звука; а когда я
попытался напоить его укрепляющим отваром - покорно сделал несколько
глотков, но тут же его вырвало мне на руки.
Наши корабли оказались куда объемистей, чем думалось. Сперва кнехты
согласились весь обратный путь ночевать на палубе - лишь бы вместилось
побольше. А на третий день я уже со страхом следил за неиссякающим потоком
груженных золотом лодок - потому что силы нашего заложника таяли на глазах,
как будто самый воздух был ему ядовит, и ни я, ни уж подавно кто иной ничего
не могли с этим поделать.
Биение его сердца стало неверным, дыхание - слабым. Его рвало почти
всем, что он ел; при виде Альдерхта или старшин он закрывал глаза. Кое-как
он выносил лишь меня, верно, предполагая во мне человека почти столь же
подневольного, и порой, взглядывая на меня, пытался что-то сказать - но,
увы, унижение полностью лишило его дара речи. И я чувствовал от этого подлое
облегчение, потому что не сумел бы объяснить ему того, что подневолен судьбе
и стал орудием ее возмездия за муки бессмертного.
Под вечер третьего дня, выйдя на палубу отдышаться после каменного
безмолвия в каюте у Вальпы, я взглянул на город и увидел кое-что, весьма
меня насторожившее: над одной из дальних пирамид вился дымок. Кто-то тронул
меня за рукав - Альдерхт. Он тоже смотрел настороженно.
- Дым, - показал я.
- Дым? - он по-рысьи фыркнул, - о чем вы? Челны! Гляньте, совсем под
берегом - низкие и очень быстрые. Полагаю, боевые.
- Дым над пирамидой, командор Альдерхт. Они начали свершать требы в
честь старых богов. Это значит, что цена головы заложника очень скоро
упадет. Я говорил вам...
- Теперь нам пожалуй что и не уйти. По крайности, не уйти без хорошей
кровавой трепки. Эти их челны очень быстрые и поворотливые, почтенный Обарт.
И их уже сейчас, поглядите, тьма тьмущая. С десяток мы разобьем из мортир, а
сотня облепит нас - как мураши короеда.
Когда стемнело (уже над несколькими пирамидами плясали огневые
сполохи), к нам подгребла унизанная факелами тяжелая плоскодонная посудина.
Я тотчас узнал - храмовая лодка. Эта, наверное, пришла из северного или
южного Предмостья - ведь в Тласко не осталось ни одной. И тех, кто в ней, я
тоже узнал, не без содрогания, - по высоким венцам из драгоценных перьев и
вызолоченных костей, по размалеванным лицам.
Удивительно, они не угрожали, но льстили. Вероятно, слухи о мощи нашего
оружия разрослись невероятно. Они обещали досыпать наши корабли золотом, не
отступая от прежнего условия. В обмен на живого Вальпу.
И правда, зачем ссориться с - по всему видать - могучей и коварной
заморской владычицей, если ее приязнь можно купить золотом?
Я перелагал их льстиво змеящиеся посулы в твердую и ясную речь моей
родины; я был на королевской службе; но мне было тошно, тем более тошно, чем
лучше я понимал: Тласко, о котором мечтал бессмертный, Тласко, ради которого
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг