Полина Копылова
ROMA IV
сценарная разработка для "реального телевидения"
Авторское предуведомлениея:
"Реальные шоу" наподобие "За стеклом", с плохой "картинкой" и
"неотстроенным" звуком уже приедаются. Однажды придет день, когда в прямом
эфире очередного "шоу" крупным планом покажут смерть - этакий новый виток в
истории гладиаторских игрищ и рыцарских турниров... И до того, чтобы одеть
насельников "заэкранья" в исторически (не)достоверные костюмы, останется
один шаг. Техника недалекого будущего обеспечит в прямом эфире ракурсы и
звуковые эффекты, достойные многомиллионного блокбастера. Кабельные сети
перенесут сигнал на миллиарды жидкокристаллических экранов. Шоу может
продолжаться годами, как телесериал, или завершиться в считанные дни: имеет
значение только его рейтинг, "отбивающий" вложенные деньги. А для того,
чтобы деньги были вложены, требуется подробный бизнес-план проекта,
включающий, в частности, сценарную разработку, каковая и представлена ниже.
Форма сценарной разработки традиционно может быть свободной.
Играть ей нравилось. Несмотря на сквозняк, косые взгляды и общую
предопределенность судьбы. Тем более, что с недоброжелателями и
предопределенностью здесь можно было бороться. А равно и со сквозняком. Не
побороть было только тоску - но такая уж непреоборимая у тоски природа -
ничего не попишешь. Интересно, сколько тут скрытых камер? Те серии, которые
она видела до вступления в игру, снимались с очень многих точек.
Сквозь узорчатые окна тек синий холод. Вставленные в свинцовый
переплет стеклышки казались ледышками. Видно было, что снаружи намерз на
них полосками снег, а больше ничего видно не было - сплошная белизна до
самого верха.
Госпожа Аврелия приложила ладонь к кованой боковине рамы, и сквозняк
тут же перебрал мех на оторочке ее рукава. Стеклышки-то в свинцовом узоре
сидели плотно, а с боков дуло - в покоях потому было очень даже зябко, а
постель ввечеру так настывала, что и не ляжешь без грелок или без
любовника. Госпожа Аврелия прибегала и к тому, и к этому. У нее ложе было
семь локтей на восемь - с иную городскую комнату размером - на то она и
Аврелия, вдовая императрица.
Вдовела она первую зиму, и в доме мужа своего, императора, обживалась
не без удовольствия, незаметно перекраивая все вокруг себя на свой лад.
Но для прочих, живших здесь, и подальше, в городе, лад госпожи Аврелии
был чужим, и сама она была чужачка - с Севера, лицом и манерами - варварка.
Языку она училась у солдат, и потому - особенно по первости - вместо
пристойных слов частенько употребляла ругань.
Когда император ее привез из очередного миротворческого похода, никто
и внимания на нее не обратил. Когда женился - пошушукались, да и затихли.
Мало ли, что ему в голову вступит! Кричали же глашатаи на каждом
квартальном перекрестке, и везде на стенах писали большими буквами
граффитус: "1000 ЗОЛОТЫХ ТОМУ, КТО ДОСТАНЕТ ЛУНУ С НЕБА ДЛЯ УДОВОЛЬСТВИЯ
ИМПЕРАТОРА!"
Из-за этой Луны, говорят люди, и спутался он с Аврелией. Ночью, на
привале, приспичило ему опять Луну. С тем он и подкатился к первой
попавшейся лупе, которая, не будь дура, налила воды в свой таз для
подмывания. Дело было в полнолуние, и в тазу действительно закачалась Луна.
Госпожа Аврелия убрала замерзшую ладонь от окна, и дернула за красную
нитку, призывая невольника. Красные нитки остались после императора,
тянулись они - из каждого покоя своя - к особым бубенчикам и трещоткам на
большой раме возле комнаты невольников. Так император устроил, чтобы всегда
знали, где его искать.
Войдя, невольник коротко, но глубоко склонил голову. "Зодчего ко
мне!" - распорядилась Аврелия, и взмахом руки отослала раба.
Белый город за окнами невидим. Чтобы добраться оттуда досюда, нужно
столько времени, сколько варится греча в большом солдатском котле. То есть
минут сорок по ее счету. Здесь так никто не считает. Никто не сечет время
на такую мелкую лапшу, как она привыкла. Пока варится каша в большом
солдатском котле, можно досчитать до двух с половиной тысяч. Две с
половиной тысячи монет - годовое сенаторское содержание. А император за
Луну давал всего-то тысячу. Впрочем, ей он уплатил куда как больше за ту
Луну, что качалась меж медных бортиков таза. Эту Луну он ловил в ладони, и
пропускал меж пальцев - кто ж из этих болванов-патрициев мог догадаться,
что ему была нужна именно такая Луна!
Он получил свою Луну, и жену получил, и стал вести себя куда тише, чем
положено по истории слегка сумасшедшему императору, а они все равно его
убили, и несколько призадумались, оказавшись к лицу лицом с его вдовой и
законной наследницей Аврелией, императрицей.
Аврелия, императрица, не плела интриг, не толкла в ступке яды, не
служила Черной Богине, и не шлялась по лупанариям, натянув на больную
голову лицедейский парик, так что убивать ее саму по себе было не за что, а
заодно с императором - поздно - смерть его была два дня как объявлена.
Да и вообще... Ну, варварская шлюха. Ну, исполнила императорскую
давнюю прихоть - достала ему с неба Луну. Ну, лыбилась рядом с ним в
пиршественном чаду, носила белые арабские покрывала, черные египетские
парики из папирусного волокна и муслиновые цветные тюрбаны - совершенно не
за что ее убивать, как-то это не по-сенаторски, не по-патрициански, не
по-христиански (половина Сената была крещеная). И будь наложница, а то -
вдова. И совершенная, ну совершеннейшая... дура.
Патриции вздохнули, потом сошлись на пир (без танцовщиц, мимов и дождя
из лепестков, но зато с одной подвешенной над столом розой), сочли доходы
императорских личных вотчин, которые унаследовала вдова, расходы на
содержание двора (включая сюда празднества и пр. и пр.), перебрали поименно
побочных наследников со всеми их причудами и вывертами, и на основании
всего сочтенного оставили Аврелию в живых на прежнем месте и в прежнем
звании. Пускай себе тешит чернь и знать, свезло же этой варварке,
северянке, потаскухе!
В пустой длинной анфиладе (изо всей мебели - только треножники да
резные скамьи) зазвучали, приближаясь, шаги зодчего.
Отец его был зодчим, и дед, и прадед - все они достраивали
императорское жилье, сверяясь и смиряясь с уже возведенным, словно до них
строили не люди, а боги. Гордости у зодчего было не менее чем у патриция,
потому что род его не пресекался и не был запятнан позором.
Зодчий поклонился, двумя пальцами прижав на левом виске тканевый
капюшон. Край должен был закрывать уши и темя, залысины оставляя на виду.
Зодчий озяб. Это было видно по сливовому цвету его рук. Дышал он ртом,
стесняясь в присутствии императрицы хлюпать.
- Желаю здравия и радости государыне.
Она сухо кивнула - высокая, вся в черном, ни одной волосинки не видать
из-под чепца, провела рукой вдоль боковины:
- Дует. Холод везде собачий, - и уставилась на зодчего.
Тот смешался.
- Увы, государыня, я не властен над погодой. Испокон веку зимой в
домах всегда прохладно.
- Мне вас учить? - она качнула плечами. Плоский нос башмака сухо
похлопывал об пол не в такт отрывистой речи, - замажьте варом.
От изумления и возмущения - как можно во дворце мазать - тьфу! -
варом - зодчий не успел совладать с лицом и скривился.
- И затрите известью, когда застынет.
- Но государыня, окна будет не открыть!
- Весной рабы отковыряют. Начните завтра же!
Она развернулась и ушла, не прощаясь. Это была манера мужа. Чем
дальше, тем больше ей нравилось походить на него. Временами у нее хорошо
получалось.
Завтра окна залепят варом. Дом станет теплым. В сливовых сумерках
тихий снег будет оседать на сады, и кутать дощатые короба, что повсюду
торчат на месте статуй. Ей не больно нравились статуи, она больше любила
фонтаны, и при жизни мужа их много здесь построили. Фонтанные фигуры сейчас
тоже под коробами, спят и мерзнут на синем сквознячке изо всех щелей.
Останься Гай в живых, непременно приказал бы и эти щели варом замазать -
чтобы мрамор и бронза не мерзли. Она представила за окном - искристое
солнце, рабы цепочками поперек террас, - у каждого на локте по ведерку с
варом, и над ведерками парок.
Мужа убили весной. Сойдясь вкруг него в темном углу, искололи
стилетами, а ей потом сказали, что умер от сердечных колик. Еще бы он не
умер. Под погребальным покровом он лежал тихий и грустный, и взбитые надо
лбом волосы потускнели, точно покрытые тонкой патиной. Она сидела на
раскладном стульчике возле изголовья, чин по чину, только откуда-то
взявшаяся улыбка так прочно пристала к ее губам, что мешала отвечать на
соболезнования. Она словно на два размера меньше была, эта улыбка, ей
подошли бы совсем другие губы, узкие и злые уста сенатора Корнелия Красса,
вот чьи. У него даже прозвище было - Безротый Красс. Он стоял одаль,
скромно и скорбно безмолвствуя, но, верно, улыбался изнанкой
бледно-мраморного лика, и эта его улыбка почему-то проявилась на губах
вдовы, и была тесна ее губам.
Этот Корнелий Красс убил Гая. Он не был одним из тех, кто колол,
закрыв лицо краем тоги. Зато он был единственным, кто сказал: "Наши жизни,
семьи и судьбы в руках безумца... Спасем же отечество!" или что-то в этом
роде. А еще он сказал, что Гай точно таков, какими были все великие тираны
в его возрасте, и что скоро он увлечется театром, и будет сгонять весь
город на трибуны, а потом примется за женщин, а потом просто будет убивать
всех, кто его раздражает... Так что надо убить его раньше.
Гай же просто хотел жить в свое удовольствие, потому что в Империи
было все спокойно (только на Севере имелись варвары, но они никогда не
начинали первыми!), тазик с Луной стоял на особой лужайке (днем, конечно,
Луны там не было, но где вы видали дневную Луну!), а супружница мерила
наряды, ребячилась, дурачилась, и не требовала верности или новых каменьев
в диадиму.
Наверное, вода в тазике замерзла, и даже в ясные ночи там не увидеть
Луны. Впрочем, кому нынче нужна эта Луна? Гай лежит в Пантеоне, а ей,
Аврелии, вполне хватает светил на небе и злата на земле.
Издалека, из белизны зазвякал колокол, где-то еще дальше отозвался
другой - это звали к обедне городские церкви, а здесь, в Садах, подходило
время обеда, потому что ни она, Аврелия, ни покойный Гай никаким Богам не
молились.
Она ела одна, в глухой мозаичной ротонде, где топили с утра до вечера,
и где развешанные на каждом пилястре бездымные светочи не оставляли места
теням. Настенные мозаики изображали знойный сад, и не к столу вспомнилось,
как они с Гаем, нарядившись ассирийцами, пробовали первый виноград,
наперегонки объедая кисти. Она глотала раскушенные ягоды прямо с косточкой.
Гай, придерживая ладонью накладную плоеную бороду, выплевывал косточки по
десять сразу в мелкий бассейн, и хохотал над рыбами, дерущимися из-за
каждого семечка. А над столом на хвостатом копье торчала восковая голова.
Срез шеи был вымаран свиной кровью и мухи, густо звеня, толклись по древку
там, где были потеки.
Явились Красс и сын его, нежный юноша Саркис.
Гай сразу распустил шнурки накладной бороды, спихнул с головы тиару,
и, рыжий, бледный, с зеленоватой тенью листвы на щеках и веках, протянул
Саркису гроздь винограда, угощая и одновременно приглашая присесть
по-свойски в изножье ложа. Корнелий чуть вздрогнул. Будущему тирану
полагалось также быть мужеложцем.
Неловко приняв из рук императора тяжелую кисть, Саркис двумя пальцами
оторвал ягодку. Перехватив его хрупкое запястье, император потянул руку с
виноградом к себе, отщипнул с кисти виноградину влажными от зноя губами,
бесстыдно при этом облизавшись, и подмигнув жене. Корнелий вздрогнул
сильнее. Саркис покраснел, отвел глаза сперва на отца, потом, не дождавшись
ободряющего взора, глянул вверх, увидел голову, замер; посерел, уронил
виноград Гаю на тунику, зажав рот, метнулся к бассейну... Рыбы неистово
засновали в рвотной мути, изо всех сил разевая рты. Гай зашелся от смеха,
не слушая, о чем спрашивает его Корнелий. А Корнелий спрашивал, чья же
голова, и ушел, не дождавшись ответа, крепко держа под локоть любимого
сына...
Наверное, после этого Корнелий и решился убить императора.
Теперь зато они сидят в свое удовольствие в Сенате, не опасаясь, что
однажды Гай или кто другой предложит им в коллеги льва, страуса или коня;
велеречиво распинаются на пирах, смахивая с губ узкие лепестки фиалок, и
гладя оказавшихся под рукой рабынек; очищаются душой и телом в термах... А
ей в заснеженные сады под охраной четырех солдат присылают на апробацию
хорошо взвешенные решения. Очень удобно: власть в руках, императрица на
месте - ни один демагог не обвинит в олигархии, и возможный тиран Гай
загодя гигиенично убит.
Серо-желтые шальные глаза Гая были, конечно, глазами безумца - тогда,
когда, поймав ее за локоть, он попросил "Дай мне Луну!", а она, пьяная,
непочтительно спросила "Чего-чего тебе дать?" "Я хочу Луну!" - звонко
повторил Гай, и она, словно что-то вспомнив, сказала "сейчас" и зачерпнула
тазом из лужи... И никакой не таз для подмывания это был, просто медная
миска широкая, она ее подобрала по дороге. Всю ночь он ловил руками зыбкую
Луну, и лунные брызги разлетались с пальцев, а она сидела рядом, ожидая,
чем все кончится. "Такая она и должна быть, а?" - спрашивал он несколько
раз, не нуждаясь в ответе... К утру Луна ушла. На свету его темные волосы
стали рыжими, а в серо-желтых глазах не осталось ни тени безумия - они
стали ясные, и красивые, особенно в прищуре.
- Говорят, у меня зеленые глаза, это правда? - спросил он, устроившись
на траве возле таза с опустевшей водой.
- Нет.
- Вот и я думаю, чего они все так говорят. Они же у меня цвета песка,
да?
- Да.
- А ты кто?
- Да как тебе сказать...
Она тогда так и не нашлась, что о себе сказать, и он молча составил о
ней какое-то мнение, которое сохранил до самой своей смерти, последовавшей
ровно через шесть лет после той ночи в обществе таза с луной.
Ей было бы интересно знать, что он о ней думает, но тогда она не
спрашивала, а сейчас не у кого.
В дверях возник незван-непрошен невольник. Рот у Аврелии был набит
кроличьим мясом, и она невольно чавкнула, полюбопытствовав:
- Тебе чего?
- Лицедеи прибыли, госпожа.
Этих лицедеев так и не дождался Гай. Труппа Отуса сторонилась столицы,
выступая по имперским захолустьям. Гай звал их. Отус медлил, оставляя зов
без ответа. Теперь он прибыл, чтобы никогда не узнать год назад убитого
Гая, и сыграть для его вдовы новую трагедию "Калигула", сочиненную одним
вольноотпущенником-галлом, который в бытность свою рабом служил живой
книгой своему господину.
- Я ловлю себя на том, что совершенно не хочу Луну.
Аврелия пировала один на один с Отусом - толстым, крашеным, еще в
гриме после представления, педерастом, естественно.
- Ну и что же? - рассеянно отозвался он.
- Я, императрица.
- Вы, верно, не обойдетесь Луной, госпожа.
- Возможно, - Аврелия запустила пальцы в свой густой рыжий парик - она
тоже оставалась в костюме и гриме, - Как вам Калигула?
- Это он. И я не мог понять себя, госпожа. Временами, глядя на вас, я
забывал, что вы женщина, и меня тянуло к вам, как к мальчику. Временами я
вспоминал, что вы женщина, и меня начинало к вам тянуть еще сильнее, потому
что вы очень, очень похожи на мальчика, и при том - женщина. Понимаете?
Вы - императрица. Но откуда вы знаете, каков Калигула?
- Это очень просто. Он невозможен, Отус. В дольнем мире он невозможен.
Я показала то, что невозможно. Ибо если сделать это, меня заколют
стилетами.
Отус понимающе ощерился.
- Разве "гвардия" и "плебс" уже просто слова?
- Это скучно, Отус. Это уже было. И это кончится стилетами.
- Носите с собой яд и постарайтесь успеть раньше, госпожа. Этот сюжет
требует быстроты, нет?
То, что имелось у нее с собой, было, по ее разумению, лучше яда.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг