Бакланский подошел к Григорьеву и сказал:
- Твои похождения интересуют меня постольку, поскольку от них, видимо,
зависит твое поведение на защите. Будь добр, помогай мне. Вы тут с Даниловым
такое напороли! И из-за этого могла сорваться защита. Перестань быть
младенцем.
- Я не младенец и похождениями не занимаюсь, А что касается
сомнительного направления нашей работы, то его защищать я не намерен.
- Опять за свое! Зря я тебя вызвал. В Усть-Манске ты никогда не
возражал.
- Прозреть никогда не поздно.
- Прозреть! Слово-то какое! Да за одно то, что вы тут с Даниловым
натворили, вас нужно гнать в три шеи.
- Ну так гоните...
А Данилов стоял в стороне. Лучше сейчас на глаза Бакланскому не
попадаться. Все равно в Усть-Манске отметит чем-нибудь: или выговор объявит,
или премию урежет.
- Виктор Иванович! - позвал Бакланского Согбенный, и тот отошел от
Григорьева.
Александр постоял один, потом подошел к Данилову:
- Что мы тут с тобой напутали?
- А! Это все я. Ты же входом и выходом машины не занимался... Не
волнуйся. Только я виноват. Но сейчас объяснять ему просто страшно. Когда до
выговора дойдет, я все и скажу.
- Не волнуйся, Толя. Мне выговор тоже обеспечен.
- За что?
- За поздно проснувшуюся совесть.
К ним подошел Карин.
- Разлад, я смотрю, в святом семействе, - сказал он.- И не на шутку.
- А, - махнул рукой Григорьев. - Тут вряд ли что можно изменить. Ну вот
вы, например, вы же прекрасно понимаете, что путь, выбранный нами, может
привести только в тупик.
- Я это знаю, - спокойно согласился Владимир Зосимович.
- А если знаете, то почему молчите?
- Но ведь и вы, Александр, знали это. Возможно, раньше меня.
- Скорее догадывался, но интересно было работать. Собирать из кубиков
небоскреб. Соснихин и Бурлев - те пытались что-то изменить, но Виктор
Иванович их быстро взнуздал. Я дозрел здесь, в Марграде. Кстати, не без
помощи своего странного телефона.
- То есть - однофамильца!
- Вряд ли просто однофамильца. Я понял, почему Бакланский за меня
схватился, когда я заикнулся о поездке в Марград. Ведь он думал, что я
совершеннейший дурак, у которого только баба на уме. А поэтому, как попугай,
буду повторять все за шефом и, где надо, голосовать обеими руками.
- Обидно?
- Обидно... И злость на самого себя, что дал не мало поводов думать о
себе, как о пешке.
- А не жаль, что пропадет труд сотен людей?
- Жаль. Очень жаль. Но в дальнейшем может быт загублено еще больше
труда. А наш - все равно пропащий.
- Ну, хоть без большого треска.
- Вы думаете, если тему примут и диссертация испечется, то Бакланский
на этом успокоится?
- Надо полагать, в дальнейшем ему встретятся не только дураки..
- А наша комиссия - с комплексом неполноценности?
- Ну, не сказал бы,- усмехнулся Карин.
- Это еще как знать?
- Один Громов?
Данилов предостерегающе кашлянул: Бакланский был не так уж и далеко. Но
Григорьев понял его по другому,
- Данилов тоже не полезет. Ему ведь когда-нибудь надо будет защищать
диссертацию. А куда он без Бакланского?
- Иди-ка ты! - обиделся Данилов.
- Так, - сказал Карин. - Обсуждение будет завтра. Завтра и проект акта
составлять.- Он оглянулся. - Ишь ты, сколько вокруг нас членов комиссии
собралось.
- Любопытно было послушать, - сказал представитель телефонной станции
Старков.
- Кстати, что это тут все про какой-то телефон болтают. Вроде бы в
вашей комнате? - спросил Ростовцев.
- Не только в .моей комнате, - ответил Григорьев. - С любого телефона
можно говорить. Попробуйте хотя бы с этого.
- Прекратим на сегодня принципиальные споры, - предложил
председатель. - Оставим, товарищи, работу на завтра. Сохраним силы для
заключительного этапа...
Члены комиссии начали постепенно расходиться.
Ростовцев подошел к Григорьеву и сказал:
- Ничего таинственного не получилось. Телефон занят, как и должно быть.
Частые гудки.
- Александр, вы сегодня вечером будете у себя? - спросил Карин.
- Буду. А что?
- Мне с утра звонил директор гостиницы. Комиссия-то снова решила
собраться у вас. Вы разве не знали?
- Нет, я сегодня рано ушел из гостиницы... Приходите, пожалуйста. Буду
рад.
- Послушай, Сашка,- забеспокоился Данилов.- У тебя, значит, и сегодня
вечер занят?
- Выходит - да.
- Подождите немного, - сказал им Бакланский, когда комиссия
разошлась. - Свои дела, я вижу, вы уже уладили. Хорошо бы и общие устроить.
Все трое молчали. Данилов торопился позвонить Гале. Григорьев не знал,
что говорить шефу, да и не хотелось ему говорить. Бакланский выжидал, что
скажут его помощники, но не дождался.
- Отлично, - сказал Бакланский. - Нас сейчас трое. Поговорим...
Послушай, Александр, за что ты на меня взъелся? .
- Ничего подобного нет, Виктор Иванович.
- Нет? В Усть-Манске было хорошо, а в Марграде - кувырком. Из-за чего?
Из-за какой-то женщины?
- Не трогайте ее. Слышите? Никогда даже не упоминайте.
- Ладно. Можно и так. А ты, Анатолий, не надумал еще речь против нас
самих?
- Мне что... Я свою работу выполнил.
- Ну и молодец. А Григорьев хочет твою честную работу псу под хвост.
- Но это я напутал с подключением.
- Боже мой, об этом ли речь, - вздохнул Бакланский. - Ты, кажется,
куда-то спешишь, Анатолий? Иди, иди...
- До свиданья.
Данилов выбежал на улицу и глубоко вздохнул.
19
Григорьев с Бакланским остались одни.
- Я тут слышал, о чем ты говорил с Кариным, - начал Виктор
Иванович.Извини, но ты говорил громко. Кое в чем ты, конечно, прав. А в
остальном... Откуда ты взял, что я толкаю тему только из-за своей
диссертации? Да начхать мне на нее! Нужно будет, я еще три напишу. Но какими
глазами смотреть людям в лицо, если мы провалимся? Столько работы! И учти,
что только ты здесь воду мутишь, Громов не в счет. Одному ему придется
писать особое мнение, которое для нас ничего не значит. Так что он еще
подумает. Остальных можно повернуть в любую сторону. Тут Карин главный
авторитет, хотя он и не крупный начальник. Он-то понимает что к чему... Ведь
он против нас ни слова не сказал. Так что все сейчас, ну, скажем, многое,
зависит от тебя. Хотя ты не обольщайся. Перемелет тебя между колес, не
встанешь. А тему мы все равно защитим... Понимаю, очень хорошо понимаю твое
настроение. Женщина и все такое. Но у меня, поверь, настроение не лучше. У
меня отец лежит с сердечным приступом. Волновать его нельзя. Потому и тебя
не пригласил к себе. А жена у меня свистнула в сторону. Понимаешь, жена! Не
посторонняя женщина, а жена. И уехала. А дочь сейчас в Усть-Манске. Одна.
Понимаешь ты теперь?
- Понимаю. Извините, про отца и жену вашу не знал.
- Не знал, - утвердительно сказал Бакланский.- И я про твою беду не
знал. Но чувствовал, что тебя что-то гнетет, что рвешься ты в этот Марград.
И взял тебя. Пришлось телеграмму в министерство давать, чтобы тебя включили
в комиссию вместо Соснихина. За это чуть выговор от начальника не заработал,
но убедил. И вот ты в Марграде, в который так рвался. Завтра еще один
трудный день. А там начнут писать проект акта, времени свободного будет хоть
отбавляй. Гуляй себе сколько влезет. И после защиты можно будет дня на три
задержаться, если тебе нужно. Отдохнуть после двух лет этой каторжной работы
надо, я знаю. Развеяться надо, ну, словом, стряхнуть с себя нервное
напряжение. Ты вот холост и молод.
- Да и вы, Виктор Иванович, не старик. Ведь почти с одного года мы.
- Я не о том. Я устал изнутри, в душе. Все время эта бешеная гонка с
работой и планом. Тебе что? Ты пришел с работы, и у тебя по ней душа не
болит. Наплевать тебе на нее. Ты в кино, ты к девочкам. Захотел, выпил с
друзьями. Волен, как сокол... Да. Вот еще что. Не бери умную женщину в
жены.. Не в том смысле умную, что она кандидат или доктор наук. Нет, не в
этом дело. Она может и воспитательницей в детских яслях работать. Но она,
такая женщина, думает. Ей все интересно знать. И почему ты в начальники
вышел, и зачем тебе докторская диссертация, и что на душе у тебя, и как ты к
людям относишься. И не займешь ее ничем. Ни Черным морем, ни озером Балатон.
Она и там будет думать, и все у нее вопросы, все философия, все мораль, все
душевные искания.
- Виктор Иванович.
- Ты слушай, слушай.
- Виктор Иванович, вы ведь о своей жене говорите. А вдруг это потом
будет вам неприятно? Я ведь вас не просил.
- Нет, не просил, а попросил бы - не сказал. Трудно мне сейчас, а
вокруг пустота. Жена где-то, отец, болен, матери не до меня, друзей нет.
Понимаешь эту пустоту? Ты же умный парень, Александр, тебе еще свою жизнь
делать надо. У тебя душа широкая. И размашистый ты... Да. Вот только
размахнулся ты не вовремя и не на того человека... Эх, выпить бы сейчас, что
ли? По рюмочке коньяку? А?
- Спасибо, не хочу.
- Ну-ну...
- Вы извините меня за все, что вы тут мне сказали. Это может быть вам
очень неприятно.
- Не думаю, чтобы ты был способен на предательство, Александр.
- Мы, наверное, по-разному понимаем это слово.
- Значит, я ни в чем тебя не убедил?
- Убедили, но только это не имеет отношения к нашей теме. Зачем
просыпаться, если снова тут же начинаешь спать?
- Ерундишь, Григорьев. Значит, на тебя нельзя рассчитывать?
- Можно, но только вы опять поймете не так.
- Не получился разговор. Жаль.
- Я предупреждал.
- Ну смотри. Сегодня в Марград прилетает наш начальник СКВ. Боюсь, что
вечером он пожелает заглянуть к тебе.
20
Григорьеву впервые в этой командировке никуда не надо было спешить, ни
на главпочтамт, ни в корпус строительного, ни на защиту, ни в гостиницу, где
его будут ждать лишь вечером.
Может, лучше всего, думал он, взять билет на самолет, и улететь в
Усть-Манск, к его золотым сейчас лесам, где по земле, гонимые ветром, летят,
смешно переваливаясь с боку на бок, тысячи маленьких, золотых, смешных
человечков - сухих березовых листьев. Он любил смотреть на них, когда на
каком-нибудь бугре или склоне холма они накатывали вал за валом, словно шли
на приступ вражеской крепости, выставив вбок остроконечные копья. А когда
ветер вздыхал стремительными вихрями, они пускались в пляс, словно
торжествуя победу...
"Хочу в Усть-Манск,- сказал он сам себе. - Хочу на неделю уйти в лес.
Хочу спать у костра и говорить своему псу правду, всю правду, ничего, кроме
правды".
У очередного встретившегося ему гастронома он задержался, а потом
зашел, чтобы выпить чашечку кофе. Пришлось выстоять минут десять. Он
поставил чашечку на столик из самого серого в мире мрамора.
Не хотелось даже поднимать руку, чтобы взять чашку. Ничего не хотелось.
Совершенно ничего..
А за огромным окном шли прохожие и среди них шла... она, все с теми же
подружками. Григорьеву была видна часть улицы и троллейбусная остановка.
Григорьев схватил плащ и выскочил из магазина. К остановке подкатил
троллейбус, в него уже входили люди. И она сейчас войдет.
Но она не вошла: не ее, наверное, это был троллейбус. Григорьев
остановился метрах в пяти, под деревом. Вот странно! Как хотел он раньше ее
увидеть, как нужно была ему эта встреча, но нигде не мог он ее встретить. А
теперь и встреча не нужна, а она вот, рядом...
Подошел следующий троллейбус, и она вошла в него, самая последняя.
Григорьев размял сигарету и зажег спичку.
- Санчо! Санчо! - донеслось до него. Троллейбус ушел, а в его ушах все
еще звенело: "Санчо! Санчо!" Это она его звала, а может, и не звала, а
просто невольно выкрикнула, заметив его. Наверное, так и было. И он не
побежал за троллейбусом, а поплелся по проспекту, разглядывая вывески и
рекламы.
Через полтора часа он дошел до своей гостиницы, поднялся на седьмой
этаж. И хотя Григорьев не опоздал, его уже ждали. Комиссия вошла в комнату.
- Магнитофонные записи, - сразу же начал один из вошедших, - которые
вчера были сделаны нами, мы прокрутили через математическую машину. Для
начала делали сравнительный анализ частотных спектров голосов в каждом
разговоре. Результат: фонемы речи человека, который вчера говорил здесь, и
фонемы речи того существа, так пока условно назовем его, совпадают. Причем
совпадение настолько совершенное, что можно сказать - это фонемы одного и
того же человека.
- Постойте-ка,- прервал его Григорьев. - Это - правда. Свой голос
всегда знаешь хуже других, поэтому до меня не сразу дошло...
- Анализ следующих разговоров показал, что в каждом случае речь велась
голосами с совершенно одинаковыми фонемами. Учитывая тот факт, что фонемы
человеческого голоса строго индивидуальны, подобно отпечаткам пальцев, можно
предположить, что в каждом случае человек говорил по телефону сам с собой.
- Предположить! - хмыкнул Григорьев.
- Даже не предположить. Это - объяснение, которое, впрочем, ставит
вопросов во много раз больше, чем их объясняет. Всякому здравомыслящему
человеку понятно, что с самим собой разговаривать нельзя. Тем более по
телефону. Мы попытались, используя магнитофонные записи, определить
расстояние, с которого велся разговор вторым... э-э... существом.
- Что? И такое возможно? - удавился кто-то.
- Возможности техники безграничны.
В это время дверь постучали.
- Войдите! - крикнул Григорьев.
Дверь чуть приоткрылась, и в проеме появилась смущенная фигура
Данилова.
- Можно войти?
- Входи, входи, Анатолий!.. Это мой товарищ - пояснил Григорьев
собравшимся.
- Я не один,- сказал Данилов.
- Входите, чего там. Места хватит.
Григорьев подошел к двери и широко распахнул ее. В коридоре, кроме
Данилова, стояли: хорошенькая девочка Галя Никонова, ее подруга Любаша и
Игорь.
- Ой, сколько тут народу! - смутилась Галя.- Мы не знали, что вы
заняты.
- Не волнуйтесь, я не очень-то и занят. Проходите, я сейчас стулья
принесу.
Четверо гостей неуверенно и робко вошли в компату.
Григорьев сбегал за стульями в холл и рассадил вновь прибывших.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг