действует макет. Все собираются здесь, а отсюда на автобусе поедем на
телефонную станцию. Послезавтра будет обсуждение. А там пора и проект акта
приемки набрасывать... Ну, что ж, товарищи, все на сегодня. Не забудьте
отметить пропуска у секретаря.
Несколько минут члены комиссии еще не расходились. Бакланский мирно и
вежливо беседовал с Громовым и Роставцевым. Григорьев и Данилов ждали его в
коридоре.
- Что делать вечером будем? - спросил Данилов.
- Толя, я не могу сегодня быть с вами. Ведь в гостинице действительно
переполох с этим телефоном. И в семь часов приедет комиссия. И вообще, мне
ничего не хочется. Тоска зеленая.
Из кабинета вышел Бакланский, взял за локоть Григорьева, отвел в
сторону и сказал тихо и спокойно:
- Ты вот что, Александр. Ты завтра, пожалуй, сходи-ка в музей. Да и
дела у тебя какие-то здесь. Займись ими. Отдохни. В общем, развейся. Мысли
глупые выбрось из головы.
- Так... Понятно...
11
Легковая машина действительно заехала за Кариным, едва он успел
поужинать. И пока она мчалась к гостинице, Владимир Зосимович больше думал о
прошедшем дне защиты, чем о привидениях в каком-то номере ультрасовременной
гостиницы.
Самое интересное было в том, что формально руководитель темы прав.
Всевозможные протоколы, двояко возможное истолкование пунктов технического
задания ограждало его от критики большинства членов комиссии.
Словом, тема будет принята. Это, пожалуй, понимали все. Только одним
это было необходимо и приятно, а другим - опасно и накладно в недалеком
будущем.
По сути дела, борьба должна была развернуться вокруг пункта
рекомендаций акта, где и будет указано, что в системе, предъявленной
Бакланским, нужно переделать, каким образом, в какой срок, за чей счет. И
тут уж заказчик никаким образом не согласится платить лишние деньги на
доработку и тем самым из поддерживающего превратится в нападающего, еще
более запутывая ситуацию. Институт Ростовцева, как будущий исполнитель и
продолжатель работ, хотел бы получить, конечно, эту тему отработанной до
предела. А поскольку этого не предвиделось ни сейчас, ни в ближайшем
будущем, администрация института, чьи интересы защищал Ростовцев, воздвигла
бы ему памятник, сумей он провалить тему.
Остальные члены комиссии по разным пунктам технического задания тоже
занимали различные позиции, исходя, конечно же, из интересов своих
собственных институтов.
Карин понимал, что каждый в чем-то прав, что никого нельзя обвинить в
заведомой лжи и неискренности, что компромиссы неизбежны, моральные издержки
здесь тоже неизбежны, что здесь трудно, пожалуй невозможно, найти
единственно правильное решение, да еще удовлетворяющее всех.
Были на памяти Карина н такие темы, защита которых доставляла чуть ли
не эстетическое наслаждение всем членам комиссии своей логичностью и
завершенностью. Но таких все-таки было мало.
Карин полагал, что тему надо спустить на тормозах, тихо, без грохота и
шума, и постепенно прикрыть. Потому что и дальнейшее ее развитие в другом
институте, если тема будет принята, и доработка ее в Усть-Манске, если тема
будет завалена, потребуют одинаково огромных средств, в любом случае не
оставляя никаких надежд на успешное завершение.
Так Карин решил для себя все проблемы, когда машина лихо подкатила к
парадному подъезду гостиницы.
12
На главпочтамт Григорьев приехал зря. Не было там для него письма. И на
мгновение стыдно стало ему, что так сильно привязала его к себе женщина,
которую он почти и не знал. Ну что он нашел в ней? Однако стоило ему только
задать себе этот вопрос, как всплыло все, что было связано с ней, случайные
встречи возле киосков и магазинов, остановок трамвая и троллейбуса... И
столь поразительно полной показалось жизнь в эти последние месяцы.
Нет, что бы ни случилось, а Григорьеву необходимо было увидеть ее. Вот
только так ли необходимо ей увидеться с ним? Судя по всему, он ей был вовсе
не нужен.
Ну вот, приехал он из-за нее в Марград. Тут уж не станешь себе врать.
Из-за нее. И эта защита вначале казалась препятствием, отнимающим время. А
что-то вдруг стало меняться. Противно вдруг стало на себя смотреть. Вроде и
не человек ты, а пешка какая Толкнет тебя Бакланский туда, сделаешь шаг
вперед, прижмет пальцем - на месте будешь стоять, прикрикнет - сожрешь
кого-нибудь.
И участие в обмане, о котором раньше не задумывался, становилось
невозможным. Но если обман длился уже долго, если ты искренне верил, что
делаешь что-то необходимое, без чего люди не могут обойтись! Если сто
человек, выбиваясь из сил, создавали машину, надеясь на благодарность, на
премию, на простое участие и уважение, если все они делали эту тему два
года, вкладывая в нее свои души, свои знания, свою боль и свое счастье,
разве можно сейчас все это бросить, оставить сотню людей без надежды? Даже
не сотню, а все СКБ, да и свое ли только? Каково будет людям узнать, что они
занимались ерундой, чепухой? И делали ее с чистой совестью.
Впрочем, вот тут-то, наверное, и закавыка. С чистой ли? И все ли? Разве
он не знал, что Соснихин и Бурлев давно уже пытались повернуть решение темы
в другом направлении? Он просто не примкнул ни к ним, ни к Бакланскому. Он
бездумно делал то, что ему поручили. И делал огромную работу, хорошо делал.
Почему же только теперь он начал все понимать? Почему вдруг прозрел?
А эти телефонные разговоры? Почему он воспринимает их так близко? Уж не
потому ли, что и сам с ними в душе давно согласен? Ведь его даже не очень
удивляет, что он разговаривает с кем-то таинственным, непонятным,
невозможным, что все это абсурд, если не мистика. Ведь только смысл вопросов
его и занимает, а не сам факт невозможного.
"Почему ты здесь оказался?.. Ты все еще ждешь от нее письма?"
Этот кто-то очень хорошо его знает. Даже лучше, чем он сам себя... То,
что тему не стоит защищать, он уже понял. Ну, работали они впустую, так ведь
теперь будут другие работать впустую! И кто-то потом будет мучиться, как
сейчас он сам. Но и то, что тему не дадут не защитить, и что он сам в
открытую не выступит против нее, он тоже знал. И злость на себя, на свое
равнодушие, на желание жить тихо и мирно охватила его. Он понял, что ему
хочется быть другим перед этой женщиной. Или он всегда хотел быть другим, но
не хватало какого-то маленького толчка, импульса.
Ну что ж, Бакланский, подавляй восстание, неподготовленное, стихийное,
заранее обреченное на неудачу...
В полседьмого Григорьев уже был, в гостинице. Поскольку спешить ему
было некуда, он зашел в буфет, съел сардельку - необходимый атрибут каждой
гостиницы, и выпил стакан топленого молока. Потом поднялся к себе в комнату,
сел в кресло у телефонного столика и представил себе, что он один в этой
большом незнакомом городе, и только нить телефонного шнура связывает его с
все-таки существующим где-то миром. И если это чувствовал каждый, кто жил
здесь в комнате, конечно же, им хотелось добраться до этого мира,
кому-нибудь позвонить, чтобы услышать человеческий голос. И ничего
таинственного в этом нет.
Александр набрал номер. И теперь уже совершенно знакомый голос сказал:
- Ну что, печальный рыцарь?
- Ничего, - ответил Александр. - Сижу, жду комиссию.
- Боишься?
- Боюсь.
- Ну, конечно, не комиссии?
- Да нет. Боюсь того, что хочу сделать.
- Я тоже боюсь. Но думаю, что сделаю.
Они оба замолчали. Александр чувствовал, что между ними сохраняется еще
ледок недоверия, который пока не позволяет говорить без некоторой
настороженности, совершенно свободно. Но все ближе становились они, эти два
Александра, два Сашки.
В дверь постучали.
- До свиданья, ко мне пришли, - сказал Александр.
- До свиданья, ко мне тоже пришли, - ответил тот Александр.
13
Григорьев крикнул:
- Да, да, войдите!
Дверь распахнулась. На пороге стояли директор гостиницы и еще несколько
человек.
- Добрый вечер, - сказал директор. - Это наша комиссия. Проходите,
товарищи. Сейчас вы тут во всем разберетесь.
Члены комиссии, здороваясь, вошли в комнату.
- Господи! - вдруг громко сказал один из вошедших.- Григорьев! Так это
вы? В вашей комнате телефон мудрит?
- Владимир Зосимович? Вот неожиданность! И вы попали в эту комиссию?
- Попал вот каким-то образом.
- Эта комиссия предварительная, - пояснил директор.- Ничего ведь пока
неизвестно.
- А что же вы днем ничего не сказали про свою комнату?
- Да как-то к слову не пришлось.
- А Виктор Иванович знает?
- Знает, но не верит. Да об этом уже многие знают, даже в вашем
институте.
- Вот как!
Комиссия чувствовала себя неуверенно. Во-первых, дело-то было какое-то
несерьезное, невзаправдашнее, во-вторых, все были незнакомы, в-третьих,
место для работы было неподходящее - одноместный номер гостиницы. Некоторые
представились Григорьеву, другие промолчали.
- Дорогие товарищи, - начал директор. - Может, здесь фокус какой? Вы
уж, пожалуйста, разберитесь. Вот вам телефон, вот товарищ, который все сам
испытал. Приступайте, прошу вас.
Карин подошел к тумбочке, с недоверием поднял трубку и набрал
злополучный номер. Григорьев пододвинул ему стул, но Карин не успел сесть.
- Володька, черт, давненько мы с тобой не разговаривали! - раздалось в
трубке.
Владимир Зосимович от неожиданности даже отдернул руку с трубкой.
- Ну что? Сработало? - спросил Григорьев.
- Похоже...- И в трубку: - Кто со мной говорит?
- Да ты что! Уже и узнать не можешь? Неужели настолько забыл?
- Факт, - сказал Карин собравшимся в комнате. - Связь с кем-то
устанавливается. Довольно необъяснимо.- И снова в трубку: - С кем имею честь
разговаривать?
- Раньше звали Володькой. А теперь Владимиром Зосимовичем Кариным.
Помнишь такого?
- Карин? Я Карин... Нет, это я Карин! - Собравшимся: - Какой-то
однофамилец.- В трубку: - Ничего не понимаю. Кто вы?
- Значит, компромиссы неизбежны, говоришь? Так, Володя?
- Ах, вот что! - Карин положил трубку на рычаг.- Попробуйте еще
кто-нибудь. Если это фокус, то подстроено очень здорово.
- Дайте попробовать мне, - попросил директор гостиницы.
- А вы что, не пробовали еще? - удивился Карин.
- Не удосужился как-то. Все дела. - И он взял трубку.
- А голос не показался вам знакомым? - спросил Григорьев у Карина.
- Вроде бы - да. Но чей, не могу вспомнить... Вот что. Тут нужен
магнитофон. Надо все записывать на ленту. А потом, когда наберутся записи,
проанализировать. Может, даже на математической машине. Есть тут у них
магнитофон?
Директор в это время кончил говорить с таинственным собеседником. Лицо
его заметно посерело, а глаза виновато блуждали.
- Д-действительно. Трубку больше в жизни никогда не подниму.
- О чем поговорили? - с улыбкой спросил Григорьев.
- Да уж поговорили!
- У вас в гостинице магнитофон есть? - спросил Карин.
- Магнитофон? А-а... Магнитофон. Есть. А что?
- Хорошо бы записывать телефонные разговоры.
- Магнитофон сейчас принесем. Только вы уж меня увольте от дальнейших
экспериментов... Маша! - крикнул он женщине, украдкой заглядывающей в
дверь. - Позвони Водкину. Пусть магнитофон принесет!
В комнату внесли магнитофон. У электрика, который тащил его, оказалась
и отвертка. Начали разбирать телефон и подсоединять его к магнитофону. Когда
все было готово, комиссия вдруг застенчиво запереглядывалась. Чей разговор
записывать? Директор отказался наотрез. Карин тоже не высказал желания.
Александр Григорьев, поскольку не был членом комиссии, скромно помалкивал.
Наконец выразил желание представитель телефонной станции Петр Галкин.
Он больше всех чувствовал всю ответственность в работе комиссии. Включили
магнитофон. Записали. И как набирается номер, и как что-то щелкает в
телефоне, и как Галкин сказал первую фразу: "Кто говорит?"
Разговор был короткий, но для комиссии от этого не менее важный.
Разохотившись, записались на магнитофонную ленту еще двое. Во время записи
все вели себя тихо, стараясь даже не покашливать. А когда было записано
несколько разговоров, все оживились, оставили телефон в покое и начали
прослушивать запись.
Запись получилась хорошей и чистой. И вот на что все сразу обратили
внимание. Человеку, который поднимал трубку, отвечал его однофамилец. И не
просто однофамилец, а человек с таким же именем и отчеством. Причем он,
казалось, хорошо знал говорившего с ним. И даже более того. Чувствовалось,
что он ждал этого звонка. Кто-то во время разговора догадался спросить того,
на другом конце провода, о месте, с которого говорил таинственный
собеседник. Место оказалось то же самое: Марград, гостиница "Спутник",
комната 723. Чепуха, одним словом.
Магнитофон закрыли, записи решили забрать для "дальнейшего изучения
феномена". Карин уходил последним.
- Что вы намерены делать вечером? - спросил он у Григорьева.
- Лежать, смотреть в потолок и мечтать. Контакты, даже с пришельцами,
мне запрещены Бакланским. Все это может помешать защите темы. Он все
предусмотрел, кроме этого казуса с телефоном. Но Бакланский не бог, и он не
может все предусмотреть.
Карин улыбнулся, протянул руку.
- Владимир Зосимович, а ведь вы говорили с самим собой? - крикнул ему
на прощание Григорьев.
14
Прежде чем лечь спать, Бакланский заказал срочный разговор с Москвой,
где сейчас был начальник СКБ, а потом прилег на диван и все думал о
прошедшем дне защиты, о том, где он мог допустить ошибку, где проглядел
изменение в настроении Григорьева, о его дурацком рассказе - таинственном
телефоне, и о своем малодушии в кабинете Громова, когда он поддался
какому-то импульсу и тоже набрал номер телефона, с которого и звонил. Вот
чертовщина. Телефон сработал, и кто-то там, на другом конце линии, сказал
одно слово. Только одно слово.
Чувствовал Виктор Иванович, что дела складываются скверно, хуже, чем
предполагалось, а помощи ждать неоткуда. И начальник СКБ должен знать об
этом.
Минут через двадцать раздался звонок, и голос телефонистки сообщил:
"Междугородная. Ждите Москву".
- Алло, алло! Москва? Кирилл Петрович?.. Алло! Это Кирилл Петрович?
Бакланский говорит! Здравствуйте, Кирилл Петрович... Как защита? О ней и
хотел с вами поговорить. Дела складываются не очень удачно. Заказчик не
тянет, не везет. И эти, из института, который будет продолжать наши работы,
уперлись - и ни в какую... Помощнички? Помощнички лучше бы сидели в
Усть-Манске. Один на экскурсию приехал, другой, извиняюсь, за юбкой
гоняется. И вообще, Григорьев вдруг стал считать, что тема наша
недоработана. Я ему приказал пока не являться на защиту... Да. Вы когда
вылетаете из Москвы? Завтра утром?.. Да, да. Это было бы очень кстати. О
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг