послушал немного, потом сказал, все еще держа трубку в руке: - Ничего.
Короткие гудки. Занято. А что должно быть?
- Ничего. Так и должно быть. Я просто хотел, чтобы все в этом
убедились.
- Виктор Иванович, мы не отвлекаемся от основной задачи нашей комиссии?
- Нет, нет. Одну минуточку. Дайте мне трубку, пожалуйста.
Бакланский встал со своего места, обогнул стол и подошел к
председателю. Взяв трубку, он набрал какой-то номер н спросил:
- Это Галкин? АТС? Сделайте, пожалуйста, те переключения, которые я вам
показал.
- Это же работник нашей АТС! - почти крикнул Старков.
- Да,- согласился Бакланский. - Он сейчас подключит нашу машину к
городской телефонной сети.
- "Эффект телефона"! - сказал Карин.
- Да, тот самый "эффект телефона". Он проявляется, когда наша система
включена в городскую сеть. Если систему переключить на междугородные линии,
то эффект возникает в других городах: Иркутске, Усть-Манске, Москве. Как,
например, это было вчера.
Комиссия уже достаточно знала об аффекте, поэтому наводящих вопросов не
возникло.
- Попробуйте позвонить кто-нибудь. Например, вы, Анатолий Юльевич.
Бакланский отошел от телефона, спокойно направился к своему месту и
сел. Он был спокоен и уверен в себе. Анатолию Юльевичу ответили, и он даже
немного поговорил с таинственным собеседником. Да, "эффект телефона"
действовал.
- Вы это предусматривали? - спросил Карин Бакланского.
- Честно признаю - нет. А потом, что это? Кто знает, что это? Я могу
только сказать, что это действует через нашу машину. Машину, которая создана
на основе "порочных идей", как здесь говорили.
- Вот это да! - сказал Карин. - Кто мог подумать? Связь с кем-то или с
чем-то!
- С самим собой, - вставил Григорьев.
У телефона образовалась небольшая очередь. Начальник СКБ протолкался к
Бакланскому.
- Я вижу, настроение комиссии изменилось.
- Да, Кирилл Петрович. Всю ночь разгадка была где-то рядом, но не
давалась. Только утром понял, что это за чертовщина.
- И это поможет?
- Поможет? Помогло уже! Я звонил председателю той комиссии, которая
занималась телефоном. Что бы ни было в этой заварухе, но она надолго, и
субсидирование работ нам обеспечено. Теперь никто не будет говорить, что мы
зашли в тупик.
- Ну, Виктор Иванович, молодец! А я уж думал, все кончено.
- Ерунда, Кирилл Петрович. Еще поработаем. Только без этих -Григорьева,
Соснихина, Бурлева. И еще нескольких - с глаз моих долой. Ведь если бы я
послушался их или сдался здесь Григорьеву, "эффект телефона" никогда бы не
был открыт!
- Я подумаю, Виктор Иванович. Мне нужны толковые люди. Мне нужно, чтобы
темы защищались.
Григорьев молча вышел из кабинета, подошел к фотографии хорошенькое
девочки Гали Никоновой, посмотрел на нее я двинулся к выходу.
25
И закрутилось колесо! Бакланский был на волне. Успех не вскружил ему
голову. Он был, по-прежнему, собран, подтянут, вежлив, остроумен и
целеустремлен. На работу в комиссии у него теперь времени не хватало, но он
все-таки выкраивал его и являлся, чтобы принять участие в написании акта
приемки. Тема, недоработанная в чем-то одном, оказалась открытием в другом,
необыкновенном, важном, таинственном.
Перед отъездом начальник С КБ попытался смягчить сердце Бакланского.
- Послушай, Виктор Иванович. Не будь с тобой Григорьева, тема была бы
защищена?
- Несомненно. Попыхтели бы, но защитились.
- И Григорьев...
- Не хочу о нем слышать!
- Но не будь его с тобой, не поселись он в этой гостинице, как бы ты
пришел к успеху?
- Не важно. Тем путем или этим, я все равно бы пришел к успеху?
- Выходит, Григорьев тут ни при чем?
- Да, Кирилл Петрович. Ни при чем!
Комиссия составляла акт по приему темы. Ситуация резко изменилась.
Бакланский был мгновенно прощен. Деньги, пусть и случайно, потрачены были не
зря. Карин первым подписал акт. Изменил свое отношение к теме и Ростовцев.
Было известно, что работу продолжит не его институт, а сам Бакланский.
Ростовцеву нечего было больше бояться. О Старкове с телефонной станции
нечего было и говорить - он голосовал за Бакланского двумя руками. Один
Громов ворчал, что надо бы время, чтобы подробно во всем разобраться, однако
когда пришел момент - он подписал акт по приему темы без особых раздумий.
Он, как и все другие, внутренне поверил уже в "эффект Бакланского", как
теперь сей эффект именовали уже официально.
Остался один Григорьев. Дурацкое у него было положение. Он витал в
пустоте. Лишь Карин, кажется, понимал его, но Карин разрывался между
комиссиями. Все у Григорьева получалось шиворот-навыворот.
- Одна подпись будет против. Это даже хорошо,- сказал Бакланский. Это
говорит о том, что в теме все разобрались, даже исполнители, что была
борьба. Борьба - основной стимул любого развития. А все-таки, Григорьев, ты
чуть было не испортил мне настроение.
- Не огорчайтесь, Виктор Иванович, на вашем пути встретится еще
какая-нибудь личность, посильнее и поумнее меня.
- С радостью скрещу шпаги...
26
Катю Григорьев больше ни разу не встретил. Да и не хотелось ему этих
встреч. Если бы он увидел ее на улице, то перешел бы на другую сторону.
Данилов и Галя Никонова пытались растормошить Александра. Но он замкнулся,
отказывался от приглашений в театр, в гости, объясняя свой отказ тем, что
хочет в одиночестве побродить по Марграду.
Погода установилась хоть и прохладная, но солнечная. Приятно было
ходить одному, не выбирая направления, а так, куда ноги несут. Какое-то
опустошенное успокоение установилось в его душе. И мыслей особенных не
возникало. Так, закурить сигарету, остановиться возле какого-нибудь музея,
послушать, о чем говорят в толпе туристов, и идти дальше. Хорошо, свободно,
пусто.
Но когда акт был подписан, Григорьев заспешил в Усть-Манск к своему
осеннему лесу, к своему псу по кличке Плут. Старая жизнь сломалась, и
начиналось что-то новое, хорошее или плохое, он не знал. И не было жаль
старого. И новое не манило своей неизвестностью. Период, когда еще нет
никаких желаний и стремлений, как после тяжелой болезни, когда хочется
только свежего воздуха. Прохлады и воздуха.
Семьи у него не было. Его ждали лишь золото осени Усть-Манска и тишина
засыпающих лесов, неясные шорохи реки и горячий преданный язык пса.
А ученые спорили. Карин высказал предположение, которые вполне
поддавалось проверке. Известно, что когда человек думает, но не говорит
вслух, его голосовые связки все равно работают. И если к горлу человека
подключить чувствительные датчики и соответствующую аппаратуру, то можно, в
принципе, услышать, о чем думает человек.
Когда человек набирает номер собственного телефона, шаговый искатель на
телефонной станции подключается через машину Бакланского, на входе которой
стоит высокочастотный модулятор, так что собственный номер не оказывается
занятым на время, пока поднята трубка, и мысли, усиленные машиной,
преобразуются в звуковые колебания, которые человек и слышит.
Получается, что человек разговаривает сам с собой, поэтому собеседник
всегда называет себя фамилией и именем спрашивающего. Поэтому он все знает о
человеке, поднявшем трубку. Поэтому он знает о нем даже больше, чем
предполагает сам человек. И ответ на самый тревожный вопрос уже заключен в
самом человеке, но он подавляется человеком, когда тот боится этого ответа,
когда исполнение этого ответа сопряжено с трудностями, особенно морального
порядка. Человек говорит с самим собой.
Григорьев возвращался в Усть-Манск. Его никто никогда не провожал и не
встречал. А теперь, по-видимому, у него не будет и работы. Он знал, что
Бакланский и Кирилл Петрович зря слов на ветер не бросают. Формулировка
приказа об увольнении будет подобрана вполне корректная. Ничего нельзя будет
опротестовать. Да и не станет он опротестовывать.
Без работы он не останется. Жаль только свое нелепое детище, в котором
были его дела и мысли.
Да бог с ней, с машиной! Свет клином на ней не сошелся.
Как быть с собственной совестью?
Григорьев должен был лететь сегодня из Марграда ночным рейсом, хотя мог
бы еще задержаться дня на два, на три. Интересно было бы поговорить с
Громовым, с Кариным и ребятами из его лаборатории. Владимир Зосимович упорно
оставлял его поработать в своей лаборатории, но Бакланский так кисло
морщился при этом, что Григорьев отказывался, тем более, что здесь оставался
Анатолий Данилов. И не на два дня, а на две недели. Он, кажется, теперь
всерьез привязался к Марграду. И хорошенькая девочка Галя Никонова была тому
причиной. Григорьев был рад за Анатолия и немного завидовал ему.
Делать Григорьеву было нечего, поэтому он сел в такси и за три часа до
отлета прибыл на аэровокзал.
Здесь ему было спокойно. Он любил сутолоку аэровокзалов. Она отличалась
от толкотни железнодорожных, где люди сидят на узлах и чемоданах,
придерживая их руками и ногами. Там часто едут семьями, еще не пережив в
душе, что насиженное место брошено навсегда. На аэровокзалах же люди все
больше налегке. Это командированные, спортсмены, разные делегации. Время их
пути коротко, они здесь, как на эскалаторе, не располагаются надолго, не
бегают за чаем, не жуют на каждом деревянном диванчике бутерброды. Они уже
почти дома, или почти у места назначения.
И стиль этих вокзалов, их открытые прямолинейные пространства создают
атмосферу перекидного мостика, на котором не надо долго задерживаться.
Григорьев ходил по вокзалу и наблюдал за людьми. Ему интересно было, о
чем они сейчас думают. И - совершенно неожиданно увидел Катю.
- Ах, здравствуйте, - растерянно сказала женщина.
- Здравствуйте, Катя. Разве ваши курсы уже окончились? Или случилось
что-нибудь?
- Нет, ничего не случилось. Просто хочется побыстрее домой.
- Конечно, - согласился Григорьев. - Наверное, это так и должно быть.
- Давайте сядем, - предложила Катя. - Вот есть два места.
Кресла стояли друг против друга, и их разделял низенький столик с
пепельницей из большой картонной коробки, заваленной окурками. Григорьев
поставил чемодан и снял со столика коробку, сунув ее под соседнее кресло.
Катя села и оглядела зал поверхностным взглядом, потому что нужно было
что-то делать или говорить, не сидеть же в тягостном молчании.
- А ваши подруги? - спросил Григорьев.
- Они улетают завтра.
- Это хорошо, - сказал он, хотя сам бы не объяснил, что здесь хорошего.
Может, то, что вот они сидят вдвоем.
Он протянул вперед свою руку, это было невольное движение,
неосознанное, или, наоборот, давно желаемое и поэтому быстрое, точное и
нежное. Он дотронулся до ее руки и погладил пальцы. Она хотела отдернуть их,
это было ее первым порывом. Но руки остались лежать на столике. Он взял ее
ладони в свои и сдавил. Зачем он это сделал? Ничего не изменилось в ее лице.
Она была безучастна, как каменная.
Ему нужно было поцеловать эти маленькие ладони, а он еще крепче их
сжал.
- Мне больно, Санчо,- сказала она.
Он сразу выпустил ее руки - так неожиданно сейчас прозвучало это
"Санчо".
- Простите, - сказал он.
- Нет, - она чуть покачала головой. - Нет, мне не больно.
Григорьев выпрямился, поставил локти на желтую исцарапанную поверхность
столика и упер в ладони свое лицо.
Он не знал, что произошло с ней только что. Он ничего не просил у нее
раньше, ничего не хотел просить и сейчас. Он просто смотрел ей в глаза. Он
знал, что сейчас в его взгляде нет ни страсти, ни восторга, ни призыва. Он
просто хотел, чтобы она увидела ни к чему не обязывающий взгляд человека,
который ее любил.
Она могла отвести глаза, посмотреть, например, на часы, но она этого не
сделала.
- Почему ты больше не пришел, Санчо? - спросила она и сама смутилась
своего вопроса, прикусив губу н переплетя пальцы.
- Я бы прибежал в любое время и хоть куда. Но вам этого не нужно..
Забудем, ладно? Как ваши курсы? Закончились успешно?
- В основном... Хотя я умудрилась все-таки схватить одну тройку.
- У вас и экзамены были?
- Были... А как дела у вас? Вы ведь... в командировке?
- Не бойтесь этого слова. Хоть я и приехал за вами, но не на
государственный счет. Я в командировке и отработал ее сполна.
- Значит, удалась командировка?
Григорьев пожал плечами.
- Как вам сказать... Мне кажется, удалась. Хотя теперь будет в одном
СКБ на одного инженера меньше. Но человечество это переживет. Тем более что
будет больше на одного доктора наук. Все СКБ получит премию. Будут строить
новый корпус. А я пойду искать новую работу... Возьмите меня к себе
каким-нибудь техником. Я хорошо умею чертить, даже без линейки и циркуля. А?
- Значит, командировка была неудачной? Это... из-за меня?
- Нет. Это все из-за меня самого. Чуть изменился угол зрения. Да Сашка
помог. Он парень ничего.
- Кто этот Сашка?
- Ах, да! Я ведь так и не рассказал вам про "эффект Бакланского".
- Бакланского? Я знаю "эффект Бакланского",- тихо сказала Катя.
- Знаете? - не понял он.- Тогда вам нечего и объяснять. С телефона все
и началось в этой командировке.- Он рассказал ей вкратце все, что было с ним
в Марграде, и замолчал. Молчала и она. - Я люблю вас, Катя, - внезапно
сказала он. - Я люблю и буду любить всегда, потому что мне без этой любви не
прожить.
При этих словах она чуть подалась назад и сняла руки со столика.
- А я? - спросила она.
Он не понял вопроса.
- У меня уже большая дочь... Что делать мне?
- Вы должны это знать. Я не вправе звать вас за собой. Ведь вы меня не
звали. Я пришел сам.
- Да.
Она замолчала, сказав это слово, но продолжала смотреть на него.
Она была совсем рядом. Тени каких-то неуловимых для него мыслей
скользнули по ее лицу, нервному и открытому сейчас. Зрачки ее глаз были
расширены, в них он мог, как в зеркале, видеть себя. Его минутное
спокойствие кончилось.
- Вот что, - сказал Григорьев. - Я не отпущу тебя больше! Мы теперь
будем вместе. Правда, у меня нет дома, у меня есть только осенний лес. Но
тебе в нем будет хорошо.
- Но ведь кругом столько... - начала она тихо, а он закончил:
- ...молодых и красивых девушек? Я знаю. Некоторые мне даже нравятся.
Но пусть они любят других, а мне невозможно жить без тебя.
- Но ведь у меня...
- ...У тебя дочь. Я знаю и это. Теперь и у меня будет дочь.
- Я не знаю. Я боюсь.
- Не знаешь? А ты спроси сама у себя.
Объявили регистрацию билетов на их рейс.
- Дай, пожалуйста, мне твой билет, - попросил он.- Я зарегистрирую его
и сдам чемодан.
Он взял билет, который она ему протянула, и чемодан и пошел к стойке, а
она осталась сидеть. Он не оглянулся, пока все не уладил. Он знал все. Нет,
миры так просто не создаются. Не создаются ни для кого. Он только сейчас
понял, почему она так подробно написала в своем письме, где и когда он мог
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг