подчиняла эти тоны движения, и те и другие выражали поочередно то шумную
радость, то уныние или томную негу, то бурным потоком врывалась страсть в
мелодические звуки, и тогда из очей красавицы сыпались искры огня, словно
алмазы... Тогда белая грудь ее, как драгоценный опал, загоралась внутренним
пламенем, алеющим сквозь нежную полупрозрачную оболочку. Она была невыразимо
прелестна, а дивные звуки врывались в душу. Константин слушал, смотрел,
дрожал от восторга, изнемогал, замирал и оживал снова, и тогда его дыхание
веяло пламенем. В нем наслаждение доходило до степени страдания; но с этим
страданием он бы век не расставался, за него бы готов заплатить жизнью... Но
чу! Утренний воздух пахнул чрез полуотворенное окно, пляшущая сильфида
вздрогнула, крылышки ее опустились, она склонилась головкою в ту сторону,
где стоял Константин, и залилась слезами.
Сквозь неиссякающие ручьи слез она обратила на него такой печальный
взор, что казалось, она прощалась навеки с молодым художником. Еще миг, и
она, отряхнув последнюю слезинку, сделала угрожающий знак Константину, потом
издали послала ему прощальный страстный поцелуй, и ее не стало более;
видно - она исчезла вдруг, точно так же, как и появилась. Свет, озарявший
комнату, исчез вслед за нею; Константин вскрикнул. Дико звучал его голос в
пустой и темной комнате.
На другой день Константин тщетно искал на картине группу, начертанную
таинственною рукою: ее не осталось и тени, но зато, когда он сам принялся за
работу, та же группа стала быстро ложиться под кистью, как бы по контуру,
проложенному мелом. Нужные краски были расправлены, все было подготовлено, и
Константин уже знал, кому он обязан всеми нужными приготовлениями, и в душе
благодарил услужливую хозяйку. Но скоро его взяло раздумье об этом
загадочном явлении и о взаимных отношениях между ним и этой непостижимой
хозяйкой. Тысячу предположений перебродило у него в голове; то он старался
уверить себя, что все это был сон, то опасался за свой рассудок; иногда
подозревал даже, что над ним подшутили товарищи. Но когда он припоминал все
чудные обстоятельства прошлой ночи, он должен был поневоле убедиться, что в
этом явлении было много такого, чего никак невозможно было истолковать, не
прибегая к верованию в сверхъестественное. Долго думал Константин и наконец
устал думать и благоразумно решился бросить напрасные догадки. Остальную
половину дня он не жил, он только ждал ночи. Ночь на этот раз ужасно
мешкала.
Пришла ночь, но ожидания Константина не сбылись. Напрасно просидел он с
вечера вплоть до рассвета; хозяйка не показывалась, и даже вещи, оставленные
им в беспорядке, оставались в том самом положении в продолжение всей ночи.
Но утром он едва успел растворить окно и выглянуть на улицу, которая
начинала оживляться движением народа, как все зашевелилось в мастерской под
надзором невидимой хозяйки; когда он оглянулся, все было по местам и в таком
порядке, что лучше и желать нельзя. Константин вздохнул. С приближением
многих последующих ночей возобновлялись те же ожидания, и их постигала та же
участь. Утомившись наконец напрасными желаниями, Константин покорился
грустной необходимости пользоваться благодеяниями невидимой хозяйки, не имея
возможности ни полюбоваться ею, ни излить своих чувств, ни расспросить ее о
загадочном ее бытии и о взаимных отношениях, вольных или невольных, но явно
существующих между ними.
Оставив напрасные ожидания, он с новым рвением предался живописи, и
скоро оказались необыкновенные успехи. Но вместе с усовершенствованием в
искусстве возрастала также и требовательность молодого художника. Теперь он
уже не был доволен тем, что прежде привело бы его в восторг; он нередко
бросал в огонь работы, которые бы сделали славу любому из его товарищей;
какой-то тайный голос шептал ему: "Ты можешь, ты должен сделать лучше!" И в
самом деле, каждая новая работа затмевала предыдущую. Но всем этим успехам и
начинаниям Константин уже был сам единственным ценителем и судьею, потому
что с той незабвенной ночи его мастерская не отпиралась более ни для кого.
Она сделалась для него таким сокровищем, над которым он дрожал день и ночь,
как скряга над золотом; дозволить постороннему взгляду проникнуть в эту
таинственную храмину казалось ему преступлением; а может быть, кто знает, он
как ревнивец сторожил свою хозяйку, боялся знакомить ее с своими товарищами,
чтобы ей не вздумалось изменить ему в пользу другого. Всякий раз, когда он
должен был оставлять мастерскую, он заботливо осматривал все углы комнаты,
притворял окно, двойным замком запирал дверь и, положив ключ в карман,
беспрестанно его ощупывал. Одним словом, в Константине стали замечать все
привычки и ухватки скупого, которому удалось неожиданно приобрести несметное
сокровище.
В то же время хорошенькая Беппа стала худеть, и ее часто можно было
встречать в том переулке, где была мастерская Константина, и всякий раз или
глаза у бедняжки были заплаканы, или они сверкали гневом. Порог таинственной
мастерской оставался ненарушимым даже для Беппы.
VI
Прошел год без всякого изменения в поступках Константина, который день
ото дня все более и более чуждался общества товарищей и по целым дням
безвыходно просиживал дома. Только убедившись в тщете своих ожиданий и в
продолжение дня утомляя себя прилежной работой, он уже не сидел по ночам и
разве только изредка, по какому-нибудь особенному строю мысли, покушался
снова подкараулить свою таинственную жилицу.
В один летний вечер, по обыкновению вспоминая о непостижимом явлении,
Константин заглянул в календарь и рассчитал, что в этот вечер минул ровно
год после той ночи, в которую хозяйка явилась ему в видимом образе. Это
сближение произвело сильное волнение и в голове, и в сердце молодого
человека. Что, если бы?.. Эта мысль вспыхнула как искра и скоро охватила
пожаром все его чувства. И вот он опять не спит, он опять ждет, опять
надеется.
На этот раз его ожиданиям суждено было совершиться. Едва пробило
полночь, мастерская стала постепенно освещаться, в полумраке сначала
появилось белое облачко, из которого с каждою новою струею света все более и
более выказывались знакомые, милые черты; наконец облачко совершенно
рассеялось, и хозяйка предстала перед художником во всем блеске своей
красоты, во всем очаровании заманчивой таинственности. С ее появлением как
будто пламя коснулось взора Константина. Не колено преклонил он перед нею,
но всю душу свою сосредоточил во взоре, которым встретил милое видение. В
несвязных словах полились речи радости, удивления, восторга, страсти и даже
страха, что более ее не увидит или опять с ней расстанется на такой же
долгий срок. На все эти пламенные уверения и вопросы она отвечала одними
знаками; в выражении лица хозяйки было что-то торжественное и печальное, и
когда в первый раз ее взор встретился со взором Константина, очи ее были
отуманены слезами. Она снова указала ему на его работы, конченные и
неконченные, и опять возобновился странный урок, который давала живописцу в
их первое свидание, И потом она опять, по-видимому, забылась, развеселилась,
расплясалась и своею милого лаской, резвостью своих приемов, обаянием
взгляда опять чуть-чуть не свела с ума Константина.
Но перед прощанием на лице ее выразилась такая глубокая грусть, что
настоящая радость вмиг замерла на душе молодого человека, а на его лице, как
в верном зеркале, отразилась ее печаль. Она не плакала, но в какой-то
безутешной скорби прильнула своей воздушной головкой к его плечу и долго,
долго смотрела ему прямо в очи, как в минуту жестокой утраты мы смотрим на
могилу, готовую закрыться над невозвратимым, и закрыться навсегда. Сердце
Константина леденело от ужаса под влиянием этого скорбного, глубоко
проникающего взора.
- Мы увидимся? - вымолвил он наконец прерывающимся голосом.
Она покачала головой.
- Не скоро? - прибавил он. - Но когда-нибудь!
Тот же отрицательный знак, только еще печальнее.
- Через год? - прибавил он еще, и голос его замер под гнетом
мучительного сомнения.
Воздушная девушка содрогнулась, казалось, отчаянный крик готов был
вырваться из ее груди, но, видно, ей не дано было выражать свои чувства
звуками земного голоса; пораженная горестью и страхом, она только ломала
себе руки и без слов возвещала своему любимцу какую-то опасность; взоры ее
высказывали поочередно то кроткую мольбу, то нежную угрозу, то мучительное
предчувствие близкой разлуки.
Испуганный, исступленный от горести, Константин также глядел на нее в
безмолвном отчаянии и наконец застонал, зарыдал и повторил решительным
голосом:
- Да! Через год! Это не в последний раз. Нет, не угрожай!.. Я увижу
тебя, хотя бы самая смерть неслась за тобою... клянусь...
Хозяйка простерла руку к его устам и не дала договорить последнего
слова. Потом, бледная, дрожащая, в страхе и в слезах, она смиренно
преклонила колена перед ним, и, долго не изменяя положения, она умоляла его,
долго чаровала она его такими взорами, перед огнем которых растаял бы лед,
распался бы самый гранит... Он понял, что ему угрожает опасность, что
хозяйка за него боится, - стало, он дорог ей; за него трепещет, - стало,
любит его; о нем проливает слезы, - стало, полюбила его не на одну радость;
для его спасения расточает чары своей красоты, - стало, он счастлив,
счастлив невыразимо, невероятно, непостижимо!..
- Она любит меня! Она любит меня! - повторял он в восторге, и все
моления прелестного создания остались тщетными. Он решился на все, только бы
еще раз ее увидеть.
Так они расстались. В это свидание Константину удалось набросать черты
своей причудливой посетительницы: когда она скрылась, он радовался мыслию,
что, по крайней мере, ее верное изображение останется при нем. Но настало
утро, и утешительная мечта разрушилась: хозяйка ушла с полотна, которое
оказалось чистым, как будто до него никогда ни прикасалась кисть живописца.
Это неожиданное обстоятельство огорчило, но нисколько не удивило
Константина: воображение его уже вполне свыклось со сверхъестественным.
VII
Прошел год; известный срок был близок. Накануне Константин чувствовал
себя не совсем здоровым, сильное душевное волнение беспрестанно пригоняло
кровь то к голове, то к груди, ему стало душно и тесно дышать в запертой
комнате; чтобы вздохнуть свободнее, он вышел на улицу и нечаянно столкнулся
с одним из своих товарищей, добрым малым, который всегда умел ценить его и,
без зависти сознавая его превосходство, питал к нему восторженную дружбу.
Странности Константина в продолжение последних двух лет только отдалили от
него Лоренцо Сперальди, но не успели еще охладить его чувства. И этот раз,
как всегда, он встретил Константина самым дружеским приветом. С двух слов он
угадал беспокойное состояние его души и с непритворным участием стал
вызывать на откровенность. Константин отделывался общими местами о влиянии
нездоровья на расположение духа.
- Не обманешь, - возражал ему добрый товарищ, - разве я не вижу, что у
тебя давно залегло что-то тяжкое на сердце. Промолвись, друг, четверть ноши
спадет, а выскажешь все, может быть, и совсем бремя долой; не то поделимся:
все-таки будет легче.
Тайна в самом деле душила Константина, но никогда еще так сильно, как в
этот день, не чувствовал он необходимости облегчить свое сердце. Его мучили
темные опасения; день склонялся к концу... Что-то ожидает его в эту ночь? И
чем она кончится? Он помнил мольбы, угрозы и слезы хозяйки. Нетрудно было
догадаться, что она приказывала ему, умоляла, заклинала его не караулить ее
больше. С другой стороны, неотразимое желание влекло его на ослушание: мог
ли он даже в силу ее воли отказаться от свидания с нею? Она так прекрасна,
ее взоры были так упоительно нежны, ее радость так заразительна, ее печаль
так мила, что поспорила бы с весельем!
Константина влекла судьба, жребий был брошен, но в ожидании решительной
ночи в одинокой беседе с добродушным товарищем тайна просилась на волю, она
металась, как мечется птичка в клетке, чуя ненастье. И он решился дать волю
тайне.
- Слушай, Ренцо, - сказал он, судорожно сжимая его руку, и увлек его в
мастерскую, в которую уже два года не впускал никого. Ренцо изумился при
виде последней, еще не доконченной, картины Константина. Она до такой
степени превосходила все его ожидания, что он долго бы еще любовался ею,
если бы художник с лихорадочною поспешностью не напомнил ему, что время
уходит.
- А мне, - прибавил он с каким-то печальным убеждением, - недолго
остается беседовать с тобою.
Он пересказал все ему, не скрывая и решимости своей в эту третью ночь
опять поджидать хозяйку. - Ренцо сам был молод, сам на его месте готов
сделать то же и потому хорошо понял, что отговаривать был бы напрасный труд.
- Но точно ли сегодня покажется твоя невидимка? - спросил он с
участием.
- Сегодня двадцать третьего июня, - отвечал Константин, - и два раза
уже она являлась из числа в число, хотя я, право, не знаю, почему она
выбрала именно этот день, а не другой.
- Накануне Иванова дня! - заметил Ренцо. - Так и должно быть, если...
Гм, покойница бабушка часто рассказывала нам такие были, и почти во всех
замешивалась Иванова ночь.
С приближением полуночи волнение Константина заметно возрастало, он был
бледен, глаза его сверкали лихорадочным огнем. Наконец он настоятельно и
нетерпеливо потребовал, чтобы его товарищ его оставил, но едва Ренцо успел
взять шляпу, как он сам бросился к нему, остановил его и, прощаясь, обнял с
каким-то особенным чувством грусти.
VIII
Осенью того же года, однажды утром, кто-то постучался у двери
мастерской. Это был русский полковник, уже немолодой и безрукий, с
хорошенькой осьмнадцатилетней женой. Услышав стук, молодой человек,
черноволосый и смуглый, с некоторою досадой оставил работу и встал, чтобы
отпереть дверь. Но при виде прекрасной посетительницы приветливая улыбка и
лестный взор, исполненный артистического южного восторга, сменили вдруг
прежнее выражение досады.
Художник пригласил посетителей войти, расточая им все учтивые
выражения, какие только мог припомнить на скорую руку. Он говорил
по-итальянски. Путешественники слушали его в каком-то недоумении; когда в
первый раз на нем остановился взор молодой женщины, она даже отступила и,
сильно закрасневшись, в замешательстве крепче оперлась на руку мужа; тот
обратился к художнику и сказал по-русски:
- Нас уверяли, что здесь мастерская...
Молодой человек объявил, краснея, что ничего не понимает. Жена
полковника повторила те же слова на плохом итальянском языке.
- Да, здесь мастерская Лоренцо Сперальди, к вашим услугам, bellissima
signora [*], - поспешил ответить хозяин, еще раз почтительно кланяясь даме.
______________
* Прекраснейшая синьора (итал.).
Тогда полковник прибегнул к французскому языку, чтобы извиниться в
напрасном беспокойстве, сделанном художнику, потом с военною скоростью готов
уже был и отретироваться, - но жена его, имея как женщина более тонкое
понятие о приличии, побоялась оскорбить артиста, оставив его мастерскую без
внимания, когда случай привел их туда, хотя бы и ошибкой. К счастью, она
умела говорить по-итальянски довольно, чтобы кое-как объяснить свое желание
воспользоваться случаем видеть его работы. Он не заставил себя просить и
между прочими картинами показал ей одну, которая особенно привлекла ее
внимание. Она изображала самый простой ландшафт: в стороне были видны
какие-то величественные развалины, на первом плане могильный холм,
обозначенный простым камнем, а над камнем плачущая девушка. Мысль картины
была несложная и не новая, подробности дышали трогательною простотою; но
лицо девушки было чудно хорошо, и в ее непритворных слезах струилась
невыразимая горесть. Русская путешественница восхищалась картиной и теперь
уже не из одной учтивости приветствовала художника; но с тех пор как он
открыл эту картину, какая-то печаль отуманила живую физиономию итальянца: на
все похвалы, усердно повторяемые женским голосом, он отвечал с глубоким
вздохом:
- Это только слабая копия, синьора. Что бы вы сказали, если бы увидели
оригинал.
- А его можно видеть? - спросил полковник.
- Если угодно будет синьоре; если она прикажет, я могу доставить вам
это удовольствие.
Предложение было принято с благодарностью, несмотря на то, что художник
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг