Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
Они вырастут на земле Антарктиды, и мы разобьем на ней сады  и  бульвары.  И
среди них поднимутся -  слышите?  -  обернулась  я  к  Толстовцеву,  который
напоминал сейчас "злобного карла", - поднимутся,  а  не  пройдут  в  глубине
ходами дождевых червей, поднимутся к  невидимому  в  высоте  своду  радующие
глаз дома, от которых не отвернутся и  наши  потомки.  Город  в  исполинском
гроте должен быть Городом  Надежды,  а  не  "Катакомбами  Безнадежности"!  -
закончила я и, торжествующая, села, оглядывая присутствующих.
     Академик  смотрел  на  меня  с  ободряющей  улыбкой   (это   главное!).
Толстовцев, конечно, был вне себя от ярости. Еще  папа  говорил  мне,  каким
колючим он может быть, когда  затрагивают  его  самолюбие.  Спартак  смотрел
себе под ноги. Остап поднял большой палец вверх.
     Академик предложил Алексею Николаевичу ответить.
     - Стоит  ли  решать  вопрос,   что   красивее:   ледник,   напоминающий
голландский сыр, в дырочках которого живут люди-морлоки, или подледный  град
Китеж, рожденный воображением, пренебрегающим  такой  мелочью,  как  тяжелый
ледяной свод? Что  понимать  под  красотой?  Может  быть,  она  -  выражение
рациональности? Какие животные восхищают нас? Чьи формы лучше  приспособлены
для  жизненных  функций.  Даже  эталоны  женской  красоты  древних   греков,
увековечивших их в статуях богинь, характерны  широкими  бедрами  и  высокой
грудью - символами материнства, которыми наградила женщину  Природа.  Потому
же прекрасны и такие творения Природы, как лошади -  воплощение  быстроты  и
выносливости, леопарды - синтез ловкости и силы, и даже змеи, хотя  все  они
совсем  непохожи  друг  на  друга.   И   я   не   боюсь   сказать,   что   в
целесообразности - красота!
     - Ах  как  прекрасны   жабы!   -   воскликнула   я,   возмущенная   его
сопоставлениями и профанацией красоты.
     Смерив меня презрительным взглядом, он даже не ответил  и  с  холодной,
убивающей сухостью продолжал:
     - Так рационален ли гигантский свод?  Стоит  проверить  его  расчет.  В
опасном  сечении  возникают  наиболее  разрушающие  усилия.  От  сил  сжатия
понижается точка плавления льда! Вспомните, почему скользят коньки и лыжи  в
мороз?  Снег  и  лед  тают  под  давлением  полоза,   смазывая   поверхность
скольжения. Если это учесть, то твердое небо над подледным  городом  Китежем
начнет плавиться и рухнет.
     - Какой ужас! - с иронией воскликнула я. - Запугивать  людей  и  тащить
их в катакомбы морлоков! Запрещенный прием.
     - В технике запрещено лишь злоупотребление  риском,  а  не  сомнение  в
прочности  конструкции,  -  обдал  меня   холодом   жестких   слов   Алексей
Николаевич.
     Мне стало не по себе. Я не рассчитывала ледяной свод. Мы,  архитекторы,
принимали его существующим и намеревались строить под ним  дома.  Я  хотела,
но не могла спорить с Толстовцевым и не знала, куда деть  глаза.  Посмотрела
на Шульца. Он поднялся.
     - Уважаемые коллеги, - начал он. -  Расчет  есть  фундамент  инженерной
мысли. И всегда полезно его проверять, особенно если иметь идею о  возможном
плавлении льда под нагрузкой.
     Не передать, как горько стало мне. Я так надеялась на него, ведь  мы  с
ним говорили о подледных пейзажах!
     - Я имею намерение спасать опасное сечение от расплавления.
     Я  едва  не  захлопала  в  ладоши,  с   надеждой   смотря   на   своего
великана-разбойника. А он с немецкой педантичностью продолжал:
     - Надо сверлить сверху, с ледникового  купола,  буровые  скважины  там,
где  опасное  сечение  есть.  А  потом  по  ним,  имея  артерии,  пропускать
холодильный раствор. Я имею намерение так предохранить лед от плавления  при
большой нагрузке.
     Я была счастлива. Ай да Бармалей! Какой выдумщик!
     И тут встал Спартак. Он больше не смотрел в пол. Что он скажет?  Не  за
отцом же пойдет, если я ему дорога! Впрочем, я сама  не  знаю,  что  говорю,
вернее, думаю! Но правильнее сказать, что в ту  минуту  я  не  говорила,  не
думала, а только чувствовала.
     - Я  т-так  размышляю,  -  смущенно  начал  Спартак  с  обычной   своей
искренностью. - По мне тот  путь  правилен,  который  в  гору  ведет.  А  на
перестраховочные дорожки, как бы они  ни  петляли,  меня  не  'тянет.  Мы  с
ребятами за подледный простор. - И, стараясь не  смотреть  в  сторону  отца,
сел.
     Наступила тишина. Через иллюминаторы доносился  свист  ветра.  Анисимов
мерно расхаживал по салону  в  глубокой  задумчивости.  Неужели  я  была  не
права?"
     На этом записки Тамары Неидзе обрываются.


                                Глава вторая
                               ЗАКОН ПРИРОДЫ

     "Я ознакомился с тем, как Тамара описала наш спор о Городе Надежды.  Не
скрою, мне было горько  читать  некоторые  ее  замечания,  в  особенности  о
"злобном карле".
     Я знал за собой этот недостаток - злиться, когда  мне  перечат,  но  со
времен полярной станции в Усть-Каре так  и  не  справился,  должно  быть,  с
собой.
     Тамара не дописала своего отчета о Совете командора.  Попробую  сделать
это за нее.
     Задумавшийся академик стоял боком ко  мне,  склонил  большую  голову  и
уперся в кулак отросшей бородой.
     Ему предстояло сделать вывод, хотя он не был техником. Как химику,  ему
далеки  понятия  опасного  сечения,  но  близки  проблемы  таяния  льда  под
давлением. Как оценить  непересекающиеся  пути?  Кто-то  из  великих  ученых
говорил, что та идея верна, которая открывает новые горизонты. Открывают  ли
эти горизонты мои "катакомбы морлоков"?
     И академик твердо и ясно сказал:
     - Проект  менять  не  будем.  Но  поручим  на  Большой  земле   сделать
поверочный расчет на компьютерах. И в США и в СССР.  Кроме  того,  здесь,  в
Антарктиде, смоделируем в леднике ледяной грот меньшего размера,  но  с  тем
же соотношением толщины свода и его пролета.
     Совет закончился. Все расходились.
     Что чувствовал я, "бывший новатор", оказавшийся  противником  дерзкого,
нового? Как она сказала? Закон природы? А то, что воспитанный  мною  Спартак
выступил против меня, - это тоже закон природы?
     Я вышел на палубу.
     Нет, она не убедила меня! С инженерной  точки  зрения  туннели  строить
выгоднее и надежнее, чем большой  грот.  Но...  только  ли  одна  инженерная
точка зрения должна  здесь  учитываться?  Ведь  инженерам  выгоднее  строить
Город Надежды под земным небом, а не под ледяным куполом. Почему не  выбрали
какой-нибудь островок? Или не создали искусственный?
     Да  потому,  что  для  чистоты   задуманного   эксперимента   намеренно
отказались от всех природных  благ,  даже  от  голубого  неба  над  головой.
Человек может искусственно создать все ему необходимое даже в лишенном  всех
даров природы месте. И, может быть, я не прав со  своими  расчетами,  толкая
жителей будущего города  в  туннели?  Ведь  сюда  будут  приезжать  миллионы
людей, чтобы убедиться, как  может  жить  человек,  чтобы  потом  переделать
жизнь на своих материках по этому образцу.
     Я размышлял, стоя у реллингов,  и,  не  оборачиваясь,  невольно  слушал
болтовню в толпе рабочих.
     - Обрадуйте, сеньорита! - обратился один из них, очевидно,  к  вышедшей
на палубу Тамаре. Я заставил себя не обернуться.  Я  знал  ее  девчушкой  на
Уральском заводе: огромный  бант  и  вишенки  глазенок.  А  какой  королевой
выросла! И какой горячей! Что бы сказал Вахтанг, какой бы тост  вспомнил?  -
Обрадуйте, сеньорита! Получим  ли  мы  здесь  заслуженный  годовой  отдых  с
полным питанием и оплатой за простой?
     Продолжая   стоять   спиной,   я   представил   себе   этого    рыхлого
латиноамериканца с сальными глазами и тонкой полоской усиков.
     - Наш неисправимый Мигуэль, мадемуазель, считает, что  коль  скоро  его
завезли на юг, то здесь ему должны создать курортные условия, как у  нас  на
Лазурном берегу или у них на Гавайях.
     Я знал этого чернявого остряка-француза, которого  все  звали  маркизом
де Гротом и который, по его словам, "попал сюда сооружать ГРОТ только  из-за
своей фамилии и фамильных драгоценностей, растраченных предками".
     - Я думаю, что отдых вы заслужите, соорудив Малый  Грот,  -  услышал  я
низкий голос Тамары, и она стала объяснять  столпившимся  около  нее  людям,
что это за Малый Грот и зачем его строить.
     Обидно, что ко мне никто не обратился с таким вопросом!
     Рабочие зашумели. Мигуэль визгливо кричал:
     - Это  лишняя  работа!  Мало  им  одного   грота,   придумали   еще   и
дополнительный. Если они хотят выжать  из  нас  дополнительный  пот,  то  мы
знаем, чем ответить.
     - Если ты имеешь в виду язык забастовок, то лучше прикуси язык. -  Это,
конечно, говорил добродушный Билл с чикагских боен.
     А француз обратился к хорошо известному мне еще по  айсбергу  негру  из
Кейптауна:
     - Слушай, Мбимба! Разве  ты  поддержишь  забастовку,  чтобы  не  делать
того, ради чего мы сюда приплыли?
     - Очень холодно, - ответил африканец. - Работа согревает.
     - Вот вам ответ мудреца! - восхитился француз.
     Шумя и болтая с Тамарой, рабочие отошли от меня.  Я  не  позволил  себе
обернуться.
     Но, и не оборачиваясь, я знал, кто стоит у меня за спиной.
     Конечно, мой сын, Спартак, в  которого  я  вложил  всю  свою  любовь  к
исканиям, которого старался воспитать и, видимо, не сумел.
     Какими глазами он посмотрит на меня сейчас,  после  своего  выступления
против отца и его "перестраховочных дорожек"?
     Да, это оказался Спартак. Я все-таки обернулся.
     Он стоял смущенный и даже робкий. Я помню милого потешного мальчонку  -
"Карапузяку". Он округлял черные удивленные глазенки и  без  всякого  повода
смешно и тоже удивленно поднимал плечики. А  сейчас  в  плечах  он  -  косая
сажень.
     Метель улеглась. Заря погасла и не скоро зажжется вновь. Небо  сверкало
мириадами звезд,  собранных  в  чужие  созвездия.  Мы  со  Спартаком  как-то
признались друг другу, что знаем только Южный Крест.
     - Никак не привыкну к этим созвездиям, - сказал он.
     - Что созвездия! - усмехнулся я. - Привыкать к другому приходится.
     - Разве ты еще не привык? -  сказал  Спартак  и  замолчал,  не  решился
напомнить, как часто отвергались мои идеи.
     А он прав, хоть и  промолчал!  Часто,  ох,  часто  уходил  я,  если  не
осмеянный, то непонятый.
     - К этому нельзя привыкнуть, - сказал я, но имел в виду совсем  другое,
имел в виду, что нельзя привыкпуть к тому, что  твой  собственный  сын  идет
против тебя.
     - Так это ж закон природы! - воскликнул он.
     Неужели он понял скрытый  смысл  моих  слов  и  ответил  тому,  что  не
сказано?
     Если бы Ревич присутствовал при  нашем  разговоре,  он  с  еще  большей
убежденностью стал бы доказывать, что я гуманоид, а Спартак  сын  гуманоида,
умеющие общаться друг с другом и без помощи слов.
     Но мы пользовались словами, пользовались!
     - Модель - это хорошо, - сказал я. - А романтика прекрасна! Но,  как  и
все прекрасное, способна ослеплять.
     - Разве я ослеп? - почти обиделся Спартак. - Я все в ней  вижу.  Молода
она еще.
     Конечно,  молода!  Но  это  не  случайно,  что  он  совмещает   понятие
романтики с ней, со своей Тамарой, которая еще  молода.  Да  и  он  сам  еще
молод.
     - Я не хотел задеть тебя, отец. Насчет работы в  дни  ветров  -  это  у
тебя здорово получилось! Так нам и жить. И вообще... ты  же  знаешь,  как  я
верю в тебя.
     - Я увидел это сегодня, - горько усмехнулся я.
     - Ты сердишься на меня? Я попросил бы тебя простить меня, если бы...
     - Если бы?
     - Если бы ты в самом деле признал мою вину.
     Что ответить ему? Что он читает мои мысли? Что я не виню его  и  только
делаю вид, будто обижен?
     Может быть, это понимание и есть закон природы и не  в  том,  что  отцы
против детей, а в  единстве  их  цели  его  смысл?  Иначе  как  осуществлять
эстафету поколений?
     Я молча пожал Спартаку руку выше локтя".


                                Глава третья
                                  ЗЛОРЕВИЧ

     Как говорили институтские остряки,  и.  о.  директора  профессор  Ревич
правил в институте не железной рукой,  а  золотой  улыбкой,  обнажавшей  его
искусственные зубы.
     При Анисимове не было у  академика  более  рьяного  последователя,  чем
Ревич. Этим наряду с несомненными организаторскими способностями и  военными
заслугами Геннадия Александровича и  объяснялась  передача  ему  руководства
институтом.
     Со  времени  перехода  из  лаборатории  "вкуса  и  запаха"  наверх,   в
директорский  кабинет,  Ревич   заметно   охладел   к   диссертации   Аэлиты
"Использование биологических систем для  определения  состава  ароматических
веществ".
     Статья под  двумя  именами  Толстовцевой  и  Ревича,  вернее  Ревича  и
Толстовцевой,  была  опубликована,  кандидатский  минимум  Аэлитой  блестяще
сдан, но Геннадий Александрович оттягивал защиту. Возможно, что  руководство
диссертантом для нового директора выглядело мелковато  наряду  с  задуманной
им перестройкой института, переводом его на рельсы чистой  науки,  что,  как
он говорил, определялось академическими целями.
     Ревич осуществлял свой  замысел  так  решительно,  словно  не  временно
замещал директорский пост, а пришел в институт выводить его из прорыва.
     Многие  научные  сотрудники,  которых  Анисимов  считал  перспективными
учеными,  ушли  "по  собственному  желанию",  вняв  недвусмысленному  совету
Ревича, сдобренному золотой улыбкой.
     За эту  улыбку  его  прозвали  сперва  Зол-Ревичем,  а  потом,  как  бы
оценивая результаты его деятельности, переиначили прозвище в ЗЛОРЕВИЧ.
     Аэлита потеряла  надежду  на  его  поддержку,  но  усердно  работала  в
библиотеке над списком авторитетов, на которых  следовало  ссылаться.  Ревич
был  крайне  щепетильным.  Боже  упаси  допустить  ссылку   на   кого-нибудь
недостаточно признанного в научных кругах, желательно западных!
     Библиотекарша, рыхлая пожилая дама, питавшая к Аэлите особую  симпатию,
с трудом протискивалась между стульями  научных  сотрудников  вдоль  длинных
столов, заваленных  книгами.  Аэлита  подумала,  что  она  несет  что-нибудь
найденное специально для нее,  но  седая  женщина,  наклонившись  к  Аэлите,
чтобы не нарушить оберегаемой здесь тишины, шепнула:
     - Вас вызывает секретарь парткома товарищ Окунева.
     - Нина Ивановна? - обрадовалась Аэлита. - Честное слово?.
     Нина  Ивановна  по  требованию  нового  директора  уже  не   занималась
лабораторией, как и полагалась освобожденному  секретарю  парткома.  Поэтому
если  она  вызывает  Аэлиту,  то,  наверное,  есть  что-нибудь  от   Николая
Алексеевича.
     В партком Аэлита вбежала, взлетев  перед  тем  по  лестнице  через  две
ступеньки.
     У Окуневой было строгое выражение обычно добродушного  лица  с  двойным
подбородком.
     - Запыхалась, словно знаешь о случившемся, -  недовольно  сказала  Нина
Ивановна.
     Аэлита побледнела.
     - Николай Алексеевич? - только и могла спросить она.
     - Да, о нем  речь.  Садись  и  слушай,  -  властно  начала  Окунева.  -
Помнишь, как я тебя в Западную  Германию  посылала  спасать  Анисимова?  Так
вот... и теперь спасать надо...
     - Как? - ужаснулась Аэлита. - Он болен, катастрофа?
     - Да, можно сказать, и катастрофа. Беда, словом.
     - Не мучьте, Нина Ивановна. Что я должна делать?
     - Готовься лететь к нему. Попутным рейсом. Через космос.
     - Спасать его?
     - Спасать его дело. В прошлый раз все из-за слез Лорелеи  приключилось.
На этот раз не из-за слез, а из-за улыбки Злоревича. Чем  не  Лорелея?  -  И

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг