Девушка ко-го-то ждала, счастливо улыбаясь, смотрела вдаль и не видела
ничего. Вернее, она видела морг, но совсем другим, не южно-ленивым, пышным
и ярким, как сейчас, а хмурым, мрачным, холодным, с сизыми валами, с
которых ледяной ветер срывал не то пену, не то снег, бросая в лицо колючие
иглы.
Но тот непогожий арктически день с рваными тучами в свинцовом небе, то
озлобленное, неспокойное море, непроходимо разделившее берега Берингова
пролива, запомнились Ане. Ведь тогда произошел очень важный разговор с
матросом Андреем. Оба они долго и молча смотрели на серый горизонт, и
Андрей сказал: - А там, совсем близко - Америка.
- Холодно,- поежилась Аня.
Он накинул ей на плечи свою куртку и не позволил снять.
- Вот таким холодом и разделены берега, --сказал он, и они опять долго
молчали.
У Ани замерзла рука, которой она держалась за металлические реллинги,
и Андрей дыханием согревал ей пальцы. Он перебирал их по одному: - Какие
тонкие...
- Уже согрелись, - смутилась Аня, осторожно высвобождая руку.
- Да я на них надышаться не могу! - вдруг признался Андрей.
Аня улыбалась, и ей казалось, что нет никакого холода в мире, что всем
всюду так же тепло и радостно, как и ей сейчас, и все должны быть так же
счастливы, как и они с Андреем.
Потом - частые встречи на юге... не всегда случайные... Тихие минуты
молчания, когда все так понятно, или разговоры "о жизни", в которой все
только кажется понятным, или, наконец, - всегда этим кончалось, - любимая
мечта...
Мечта поплавать, прежде чем посвятить себя технике, привела Андрея
после школы на корабль. Мечта о большом мире помогла Ане уговорить отца,
старого капитана "Дежнева" Ивана Семеновича Седых, прозванного Полярным
Медведем, взять дочь в свой последний рейс. Седой Медведь получал на суше
важный пост и прощался с морем. Понял свою единственную дочь Иван
Семенович, для которой был он и за отца и за мать, и взял ее,
десятиклассницу, с собой на "Дежнева". Прошли они Северным морским путем
вдоль сибирских берегов, побывали и на острове Диксон, и в бухте Тихой.
Повидала девушка и незаходящее солнце, скрывающееся за тучами, и косые
столбы снежных зарядов, налетавших на корабль молниеносной пургой;
насмотрелась она и на ледяные поля с разводьями, на острогранные торосы
изумрудного, бирюзового, а порой и золотистого цвета, на озерца воды среди
глазурного наста - аквамариновые ила совсем синие; махала Аня рукой ленивым
тюленям, равнодушным к пароходным гудкам, любовалась белой медведицей с
медвежонком, удиравшими через льдины с легкостью серн и через полынью - с
ловкостью дельфинов. На все нагляделась Аня и обо всем хотелось вспомнить
вместе с Андреем.
А там, за шапкой арктических льдов - недоступная Америка, куда не
заглянешь и одним глазком, Америка и близкая и далекая, отделенная ледяным
пространством и холодом полярных вьюг. И даже когда были ее берега совсем
рядом - в Беринговом проливе рукой подать! - сизые валы и колючий ветер все
так же разделяли две половины света.
Так и не посмотрели они Америку, но американцев им увидеть
привелось...
Во Владивостоке не закончился, как предполагалось, рейс "Дежнева", не
пошел он обратно тем же Северным морским путем в Архангельск. Были тогда
тревожные дни войны в Корее. И получил "Дежнев" задание пройти в Шанхай
через кольцо незаконно объявленной американцами блокады, вывезти на родину
советских граждан, доставить их в бухту Находка.
И вот теперь "Дежнев" шел снова на север, обогнув Корейский
полуостров, охваченный огнем. Дул теплый южный ветер, Аня стояла в легком
платьице на палубе, когда подошел к ней, наконец, ее Андрей, невысокий,
худощавый паренек, крутолобый, чуть скуластый, с плотно сжатыми губами и
неспокойными карими глазами.
Война была совсем близко, но (так уж устроены девичьи сердца!) не это
страшило Аню. Тревожила лишь близкая разлука с Андреем. Школьнице нужно
вернуться к началу занятий - последний год! - Андрею же еще плавать и
плавать в Арктике...
Но сейчас они вместе. Море сверкает покойное, тихое, радостное...
Вдруг, один за другим, докатились издали врывы, а над горизонтом
всплыла темная тучка, клубясь и расплываясь.
- Торпеда, - решил Андрей, хотя никогда до этого взрыва торпед не
видел.
Аня вцепилась в его рукав.
От черной тучки отделились три черточки и полетели над морем.
Они стали увеличиваться в размерах.
- Самолеты! - шепнул Андрюша.
Самолеты беззвучно шли на "Дежнева".
Аня невольно оглянулась на советский флаг, развевавшийся за кормой,
словно ища в нем защиту.
Страшнее всего казалось то, что самолеты приближались совершенно
бесшумно, они будто подкрадывались, неслышные, почти невидимые.
Они летели над самой водой, так по крайней мере казалось Ане. Один из
них повернул прямо на советский корабль, резко снизился и мгновенной тенью
пронесся почти над самыми мачтами.
И тут грохот обрушился на Аню, загромыхало каменным обвалом, будто
впрямь с неба срывались глыбы, прыгали, сшибались, крушили все...
Раскаты обвала замирали вдали, превращаясь в рокот, и, наконец, в
злобное урчанье.
Реактивный самолет с непостижимой быстротой становился снова черточкой
на горизонте.
Другие самолеты исчезли раньше. Аня даже не заметила когда.
И тут на палубе показался длинный и нескладный радист Иван Гурьянович,
всегда красневший перед Аней.
Бледный, испуганный, он бросился к ней: - Где капитан?
- Я найду папу... Что сказать?
- Сигнал бедствия... пароход корейский торпедирован.
Андрей уже бежал по палубе к указанному по тревоге месту.
Аня взлетела по трапу. На мостике был только вахтенный штурман. Ей
хотелось от имени отца крикнуть: "Курс зюйд-вест!", но сдержалась. Иван
Семенович такого самоуправства даже дочери не спустил бы.
Аня перебежала мостик и бросилась снова вниз. И сразу же наткнулась на
капитана, который поднимался по другому трапу.
- Папа... люди тонут... надо... - начала было Аня.
- Сам знаю, - рявкнул старик Седых. - Штурман! Курс зюйд-вест! В
машину-самый полный. Полундра! Готовить шлюпки! Геть с мостика! - последнее
относилось к дочери.
Аня ни жива ни мертва скатилась на палубу. Там она, притаившись за
переборкой, наблюдала, как матросы снимают с шлюпок брезенты, бросают на
скамейки пробковые пояса и спасательные круги.
"Дежнев" еще застал корейский пароход на поверхности. Вернее говоря,
только его высоко поднятую корму с облезлым рулем и поблескивающим на
солнце винтом. Очевидно, в трюме скопился воздух и не давал кораблю
затонуть окончательно.
Андрей старательно греб в паре со своим корабельным другом, Васей. Аня
смотрела им вслед. Ее в шлюпку не взяли, как она ни просилась.
Для того чтобы видеть торчащую из воды корму, Андрею приходилось
оборачиваться через плечо, Аню же он видел все время. Она перегнулась через
реллинги и всматривалась в море.
Волны были округлыми и казались небольшими. Однако черные точки,
головы людей, держащихся на воде, заметно поднимались и опускались. Шлюпки
тоже то взлетали, становясь силуэтами на эмали неба, или проваливались,
полуприкрытые валом.
Советские моряки на передних шлюпках подбирали из воды людей. Шлюпка
Андрея шла одной из последних.
Но даже с нее различить Аню было нельзя: "Дежнев" развернулся. Зато на
торчавшей из воды корме тонущего корабля Андрей увидел одинокую фигуру.
"Неужели корейский капитан?" - Люди под правым бортом! - крикнул рулевой.
Андрей-он сидел на левом борту - вытянул шею.
- Сушить весла! - послышалась команда.
Андрей видел, как с поднятого Васиного весла капает вода. А за этим
веслом, то поднимаясь, то опускаясь, по пояс высовывались из воды два
человека. Они все время были на одном расстоянии один от другого, будто
сидели на разных концах бревна.
С шлюпки бросили пробковые оюяса.
Андрей совсем близко от себя увидел слипшиеся волосы и ястребиный
профиль человека, поднявшего из воды руку.
- Зачем пробками швыряешься?- с сильным кавказским акцентом крикнул
пловец. - Веревку бросай, давай скорей веревку!
Вася встал и бросил линь. Человек поймал его на лету и опустился в
воду по плечи. Около него тотчас всплыла длинная труба, на которой он,
очевидно, сидел верхом. На противоположном ее конце все еще держался другой
человек. Ему бросил линь Андрей, Через минуту обоих спасенных втащили в
шлюпку.
- Трубу жалко брогать! - говорил, поблескивая антрацитовыми глазами,
кавказец. - Замечательная труба оказалась, хорошо плавает, герметическая...
Прямо не труба, а символ дружбы: обоим оказалась полезной - и советскому
человеку, и американцу. Пожалуйста, знакомься. Мистер Герберт Кандербль. Мы
с ним в воде познакомились. Это - инженер. Был в Сеуле... решил выбираться
домой через Север и Советский Союз... Ну, а я выбирался туда же из
Пхеньяна. Сурен Авакян. Тоже инженер, только советский... Хочешь мой мокрый
заграничный паспорт? Эх, какую хорошую электростанцию бомбы погубили...
Ай-яйяй!..
Американец стоял в шлюпке, спокойный, независимый, скрестив руки на
груди. Андрею бросилась в глаза его развитая челюсть неестественно длинного
лица.
- Тфеньк-ю! - кивнул он Андрею. Андрей понял, что американец
благодарит его. Но мистер Кандербль не ограничился благодарностью, он снял
с пальца перстень с крупным брильянтом и протянул его советскому магросу.
Андрей растерянно замотал головой. Американец быстро и неразборчиво
заговорил.
- Слушай, это совсем не простое кольцо, - переводил Авакян. -
Понимаешь, искусственный алмаз. Говорит, сам сделал.
И все же Андрей не решился взять. Он почему-то вспомнил недавний
налет. Те ведь тоже были американцами. А этот, высокий с крупной челюстью,
чувствовал себя здесь, как на прогулке, хлопал матросов по спинам и все
время говорил: - О'кэй!
Из воды вытащили двух перепуганных до бесчувствия женщин.
- Братишки! Опять заходит, гад! Гляньте!- крикнул Вася.
Американец оглянулся, но не туда, куда указывал матрос, а на него
самого. Такой уж был дивный голос у Васи. А если бы американец слышал, как
Вася поет! Какой баритон!..
Над водой, совсем низко, летел нивесть откуда взявшийся самолет. Он
стрелял из пулеметов по шлюпкам.
Андрей с Васей переглянулись, не веря глазам.
Авакян счел обстрел за должное, крикнул: - Ложись, пожалуйста - и
потащил книзу американца.
Снова рухнул с неба обвал. Грохочущие звуки падали на хрупкую шлюпку,
как раздробленные утесы...
Вскоре рев смолк вдали.
Матросы и пассажиры шлюпки поднимали головы, провожая взглядом
удаляющийся самолет. Не сделает ли он еще захода?
Не поднялись только Вася с Андреем. Оба лежали окровавленные,
привалившись к разным бортам.
- Ай-яй-яй!.. Какое дело - сокрушенно щелкал языком Авакян, Американец
достал из кармана промокший, но безукоризненно чистый платок, решив,
видимо, делать Андрею перевязку.
- Мертвый ведь, - сказал один из матросов.
До американца дошел не столько смысл, сколько тон сказанного. Он резко
повернулся и покачал головой. Тут его взгляд остановился на одном из
спасенных, которого, очевидно, имел в виду матрос. Человек лежал лицом
книзу. Его черные жесткие волосы слиплись от крови. Американец повернулся к
Андрею.
Шлюпка подходила к "Дежневу". Сверху спустили не веревочный
шторм-трап, а парадный- лестницу со ступеньками и перилами, чтобы удобнее
было поднять раненых.
Кандербль сам взял на руки советского матроса, на окровавленный
мизинец которого он все-таки надел свой перстень с искусственным алмазом.
Авакян старался помочь ему нести Андрея, но только мешал этому.
Испуганная, бледная, Аня тщетно вглядывалась в лица моряков, пытаясь
отыскать Андрея. И вдруг она увидела его, окровавленного, на руках у
незнакомого человека с нерусским длинным лицом. Глаза ее наполнились
слезами. Она пошла впереди Кандербля, указывая дорогу в лазарет...
Южное ленивое море катило округлые валы- отзвук не утихшего где-то
шторма.
Воздух в трюме торпедированного парохода, видимо, нашел выход, и
подсохшая корма его теперь быстро погружалась. Скоро она скрылась под
водой.
Через все море к солнцу пролегла золотисто-чешуйчатая дорожка.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ПОСЛЕДНЯЯ ИСКРА
Андрея и Васю, состояние которых казалось безнадежным, поместили в
отдельную каюту, корабельный "изолятор".
Две узкие койки, тяжелая металлическая дверь, чуть наклоненная стенка
с круглым иллюминатором, запах моря, свежей масляной краски и лекарств... И
рядом - тихая, скорбная Аня, добровольная сиделка.
Андрей первое время все беспокоился о Васе, слыша, как хрипело и
клокотало у него в простреленном горле. Повернуться, посмотреть на друга
Андрей не мог, - перебит был позвоночник...
Андрей все понимал. Он знал, что Вася умирает. Все знал и о себе...
Это у монголов была такая жестокая, страшная казнь: человеку переламывали
хребет и бросали его. Он долго и мучительно умирал. К нему могли прийти
друзья и родные. Они лишь рыдали над ним, но не могли спасти...
Аня не уходила даже ночью. Андрей через полуоткрытые веки наблюдал за
ней. Милый, бесконечно дорогой профиль... А кончик косы, выбившийся из-под
белой косынки и попавший ей в руки, совсем размок. Верно, она думает, что
им незаметнее, чем платком, вытирать уголки глаз.
Умирающий в какой-то момент становится мудрее окружающих. Врачи с
ученым видом еще выписывают рецепты, медсестры старательно делают уже
ненужные уколы, сиделка то поправит подушку, то сбегает за льдом или
лекарством... А умирающий понимает все...
Андрей смотрел на Аню долгим, пристальным взглядом. Он словно старался
запомнить ее, уходя...
Андрей понимал все. Он познавал предсмертную мудрость, он уже почти
мог отдалиться от мира, спокойно созерцать его со стороны. Но вдруг,
затмевая все: и боль, и отчаяние, и мудрость старца, -откуда-то из глубины
накатывалась на него неистовая жажда жизни. Жить, жить! Во что бы то ни
стало жить! Вот она, Аня, близкая, нежная!.. В ней - светлая жизнь с
надеждами, мечтами...
Ведь они мечтали совершить что-то необыкновенное!.. И неужели теперь
ничего не будет сделано? Ничего не останется?.. Стены каюты сдвинутся еще
теснее... совсем сдавят... потолок опустится к самым глазам... а глаза
закроются... И Андрей усилием воли приоткрывал веки, видел дорогой профиль,
пушок на щеке, видел жизнь и не хотел, не мог отказаться от нее!
Полный черных провалов и ярких пятен, надвигался бред. Последние
впечатления, отрывки сцен, неясные мысли и образы странно перемешивались в
обожженном жаром мозгу...
Напрасно Аня то и дело поправляла мешочек со льдом у Андрея на лбу.
Мозг его пылал, губы запеклись. Аня наклонялась к ним, улавливала едва
слышные слова. Но что она могла понять в мгновенных вспышках затуманенного
сознания!..
Андрей шептал. Аня почему-то старалась запомнить, что он шептал.
Запомнить она еще могла, но понять!..
- Холод... холод... - повторял он, и Аня прикрывала его тремя
одеялами, хотя озноба у него не было. - Холод между берегами,продолжал он,
и Аня вспоминала их разговор об Америке. И вдруг он явственно
произнес:Америка...- Потом он, должно быть, переживал последнюю драму в
море. Он твердил: - Бак, плавающий бак... нет, плавающая труба... длинная,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг