на черном мраморе. На самом деле мы числимся при какой-то парламентской
фракции, хотя в реальности фракция числится при нас. "Струна" не лезет в
политику, но среди государственных мужей так же много наших "друзей" и
"клиентов", как и в мире уголовного бизнеса.
Уж кому-кому, а им "Струна" привила любовь к детям всерьез и надолго.
Я вышел за ограду и двинулся к метро. Офисный центр, построенный
ловким столичным мэром чуть в отдалении от Кремля и правительства,
соседствовал с простыми кварталами. Здесь тянулись и новостройки, и старые
пятиэтажки времен повальной кукурузации, в узких переулках располагались
мелкие фабрички, конторы и коммунальные службы. Ходили разговоры, что
большая часть этих строений уже обречена - в недрах мэрии вызревают планы
коренной реконструкции центра. Ничего хорошего я от мэрских планов не ждал,
но и поделать ничего не мог. Здесь кончались возможности "Струны". Если
никакие дети не пострадают - то и ладно.
Быть может, через год здесь воздвигнутся очередные банки и
супермаркеты - бетон, стекло, металл. Только вот души в них уже не будет,
исчезнет душа, просочится в канализацию, уплывет из некогда великого
города.
Хорошо хоть метро останется на месте. Хоть какая-то константа бытия в
утекающем, как песок сквозь пальцы, мире.
И все-таки метро - место довольно странное. Вот взять, к примеру,
отражения. Стекло вагонных дверей - это неправильное зеркало, оно
показывает нас куда старше, чем на самом деле. Женщина не первой молодости
выглядит дряхлой старухой, розовощекий школьник, выдувающий пузыри жвачки -
существом неопределенного возраста и пола, а я сам - мрачным дядькой,
которому пора уже всерьез задумываться о пенсии. В мои-то тридцать!
Чутье подсказывало, однако, что пенсия - это не для меня. В той
пестрой и хищной жизни, в которую я с головой окунулся (вернее, меня
окунули) до пенсии надо еще дотянуть. Избежать пули в затылок, обширного
инфаркта, Мраморного зала... Сумею ли я пройти по невидимой ниточке над
жадной, дымящейся мутными клубами пропастью? По тоненькой, до предела
натянутой ниточке... струнке... Струне.
На Площади Революции вагон заметно уполовинился, образовались
свободные места, чем грех было не воспользоваться. Пускай я и не то
болезненное создание, каким видит меня темное стекло дверей, но все же
умотался сегодня до предела. Весь день на ногах, в бегах... а еще эта в
высшей степени странная командировка в колонию... или, официально,
"Учебно-воспитательный приют "Струны"", в просторечии - "упс". Лена,
правда, таких слов не любит, но частенько, забываясь, сама же и говорит.
"Упс..." - выдохну я с облегчением, вернувшись через неделю из поездки.
Бабка, сидящая напротив, посмотрела на меня неодобрительно. Что,
храплю? А вполне может быть. Вагон так плавно покачивается, мелькают
бледно-желтые лампы в заоконной черноте - как будто по ночной реке плывут
лимоны... огромные, с детскую голову, чудовищные лимоны-мутанты, выросшие
на отравленных радиацией землях Окраины... а может, в щедро политых кровью
садах Дальнегорска... щедро политых, удобренных пеплом и углями... уголь -
это же калий, самое то для подкормки растений... да хотя бы тех же огурцов,
какие наверняка выращивает эта вот бабка на своих шести сотках. И не знает
наивная женщина, что вырастет у нее совсем иное - темно-синее, упругое, с
острыми, как у осоки, краями.
...Темно-синие травы приходилось раздвигать руками, и они тут же,
недобро шелестя, смыкались за моей спиной. Я успел порезать руки, а не
прошел и километра в этих травяных джунглях. Мягко зеленело над головой
небо, и не было в нем ни солнца, ни луны. Я чувствовал себя потерявшимся на
плоскости муравьем, и знал, что путь мой никогда не кончится, что впереди -
угрюмая синяя бесконечность.
Но бесконечно бродить мне не пришлось. Слева колыхнулось травяное
море, и выскользнул мне навстречу мальчишка. Тот самый, рыжеволосый, в
мятой футболке, в продранных выше колена джинсах.
- Здрасте, Константин Дмитриевич!
Я даже и не особо удивился. Мало ли чего водится в синей траве под
зеленым небом?
- И тебе здоровья, тезка. Что новенького?
- Многое изменилось, Костик, - послышался низкий баритон справа, и,
раздвигая упругие стебли, вышел из травы Ковылев. Был он сейчас почему-то в
пиджаке, при галстуке, только измазанные глиной брюки портили общее
впечатление. И на бледном, бумажном каком-то лице отчетливо выделялись
темные, внимательные глаза.
- Многое изменилось, Костик, - повторил он, - и еще будет меняться.
Причем чем дальше, тем сложнее. Извини, не получилось вовремя предупредить.
Мы вот с ним, - взъерошил он мальчишкины волосы, - уже сколько идем, а
только сейчас удалось. Вокруг тебя стенка, и не пробиться. Вон, гляди!
Ковылев взмахнул рукой (лацканы пиджака обтрепались, механически
отметил я), и сейчас же внизу, в траве, началось кишение, шелест, стрекот,
писк. Черные маленькие точки множились, выползая то ли из норок в земле, то
ли выпрыгивая из теплого, застывшего воздуха. Сперва мне почудилось, будто
это жуки или мухи, потом, когда они поднялись вверх и выстроились в сложные
фигуры, я принял их за крошечные, в миллион раз уменьшенные самолеты. Но,
лишь хорошенько приглядевшись, понял, что это.
Паузы. Черные музыкальные знаки, отменяющие звук, дарящие тишину.
Ненадолго - на полтакта, на четверть, на восьмую, самые мелкие и юркие - на
шестнадцатую. Казалось, они слетели со страниц всех нот мира и собрались
здесь, передо мной.
Я протянул ладонь, осторожно коснулся ближайшего знака, похожей на
рыболовный крючок восьмушки. Наощупь она оказалась холодной, словно только
что вынутой из морозильной камеры.
- Вот то-то и оно, - назидательно произнес пацан. - Эта дрянь вокруг
тебя летает и все глушит, а ты не видишь. Попробуй-ка пробиться сквозь
них... Знаешь, как больно кусаются? Вон, посмотри.
Он продемонстрировал мне свои загорелые руки, сплошь и рядом усеянные
багровыми пятнышками, местами подживающими, покрытыми корочкой, а местами и
свежими.
- А что делать, Костя? - вздохнул Ковылев. - Есть такое слово, надо.
Я не понял, к кому из нас троих он обратился. Вполне возможно, что и к
себе.
- Ладно, времени у нас мало, - продолжил он сухо. - Скоро вибрация
погаснет и наши тональности разойдутся. Поэтому слушай не перебивая. Там,
куда тебе предстоит идти, все окажется гораздо сложнее, чем ты сейчас
думаешь. Ненависть, любовь, стыд и страх спутаны там в один огромный
клубок, и тебе придется потянуть за ниточку. Именно тебе, пойми это. Так
вышло, что на твоей душе скрестились взгляды, надежды и тревоги, и тебе
самому решать, как с этим быть. И быть ли вообще. А это страшно, решать и
решаться. Это больно, это неуютно.
Он ненадолго замолчал, то ли прислушиваясь к чему-то внутри себя, то
ли превозмогая нахлынувшую боль. Во всяком случае, лицо его еще сильнее
побледнело, хотя куда уж дальше-то? И так оно словно вырезано из мелованой
бумаги.
- Помни, - наконец продолжил он, - никто не в силах заставить тебя
решить. Никто не вправе и решить за тебя, и даже подсказать тебе никто не
может, ни мы, ни они... Пойми вот еще что - сил твоего разума не хватит,
чтобы во всем разобраться, чтобы распутать. Но у тебя есть не только ум,
больше доверяй своему сердцу. В миг, когда все покажется потерянным, когда
все смешается, исказится окончательно - тогда заставь замолчать свой
рассудок, прислушайся к тишине... Но не к этой, - махнул он рукой в сторону
неподвижных значков-пауз, - а к настоящей тишине, которая выше и дальше. И
только тогда оттуда, из вышины, о которой ты не хочешь знать, придет ответ.
И другой ответ поднимется снизу, из глубины, о которой ты тоже не знаешь.
Придется выбрать только один... и вот на этот выбор повлиять не сможет
вообще никто. Мы с Костей, конечно, будем рядом, где сможем, там прикроем,
но сам видишь, это не слишком у нас получается. Я сам не понимаю, зачем
послали нас двоих... когда есть настоящие... Ладно, проехали. Короче, будь
очень внимателен и очень осторожен. Никому не верь безоглядно... но никому
и не откажи в своем доверии. Сложно, да? Прости, но сказать конкретнее не
могу. Запрещено. Будущего нельзя знать, о нем можно лишь догадываться...
- Ну что, пошли? - прервал его речь пацан. - Ты всё болтаешь, а я уже
замучился их держать!
- Ладно, отпускай, - повернулся к нему Ковылев.
И сейчас же паузы дрогнули, разорвали свой сложный узор и, жужжа,
начали расползаться. Я даже не сумел понять, куда. Вот их было
видимо-невидимо, и вот уже последние исчезают, тают в воздухе, уходят в
землю, темными огоньками растворяются в зеленом небе.
- Тебе туда! - рыжий указал мне ладонью вперед, к невидимому за
травяными зарослями горизонту. - Иди и не оглядывайся, а то заблудишься
еще, ищи тебя потом по замыканиям... И вот еще что, ты, если увидишь его,
передай, что я... что мне... ну, в общем... нет, короче, ничего не
передавай, а то он испугается. Все, ползи.
И я пополз, если только можно так обозвать медленное странствие среди
невозможных, неземных трав, чьи стебли доходили до моего лица, а листья
формой напоминали сабли... иззубренные жестокие клинки. Смыкаясь за моей
спиной, они, словно рассерженные змеи, шипели вслед, они не хотели меня
отпускать из этого пространства, и неподвижный воздух звенел, как если
чайной ложечкой слегка ударить по хрустальному бокалу. Но пить оттуда не
следовало, там, в хрустале, плескался яд... невидимый, неощутимый,
настоенный на здешних жестоких травах...
- Слышь, парень, ты это... ты свою остановку не проехал? Вроде бы и не
пьяный. Может, сердце прихватило, а?
Надо мной склонилось полное участливое лицо. Немолодая, изжеванная
жизнью тетка. Тетка, чье отражение в стеклянной двери старше ее как минимум
лет на двадцать.
Я вздрогнул. Травяные синие джунгли, оборванные струны, черные
мухи-паузы - ничего этого не было, а был почти пустой вагон и бесстрастный
механический голос:
- Станция "Первомайская".
- Спасибо! - дернулся я, сам толком не поняв, кого именно благодарил:
живую тетку или ту, из динамика.
И уже выскочив на платформу, скользнул взглядом по своим ладоням. По
свежеисцарапанным ладоням. Да, мощная трава...
Часть четвертая
Взвейтесь кострами...
1.
Микроавтобус свернул с бетонки и покатил куда-то в лес. Сзади, в
недрах машины, завозились коробки, предназначавшиеся для приюта. Водитель
Егор сбавил скорость и выключил радио...
...Хорошо. Пять часов в дороге, Можайск остался далеко позади.
Кажется, еще пара минут - и въедем мы в колыбель цивилизации, Европу. Мимо
проносятся фуры, пахнет соляркой, трассой и кока-колой. Солнце бежит за
нами по небу, проливая на шоссе белый океан света. Жарко, по обе стороны
плывут поля (хоть бы один лесочек!), и вообще пейзаж подозрительно
напоминает пустыню. Дорога вызывает уже тихую ненависть, а столбики все
бегут и бегут.
200, 250, 300...
Учебный приют "Струны" с милым, а главное, редким названьем "Березки"
расположен недалеко - не то что крымские и уральские заведения. Впрочем,
добраться сюда немногим легче. Сначала по шоссе (прав, прав был старик
Карамзин!), потом по сельской бетонке, ведущей, если верить указателю, в
поселок Мастыкино.
Жара клонила в сон, пить "Пепси" меня не тянуло, хотя Егор
настоятельно предлагал. Пепси - это для его поколения... Останавливаться в
придорожных забегаловках тем более не хотелось - бессонная ночь и
чудовищная дорога сделали свое дело.
Не спалось мне перед этой поездкой... Недавний сон в метро, похоже,
перебил все ритмы организма, но не снял ни усталости, ни раздражения.
Ковылев... Что ты пытался сказать мне, мистический мой тезка? Что меня ждет
здесь, в милом приюте?
...Незаметно впереди исчезли горбатые бетонные плиты, вновь пошел
асфальт, хороший и ровный, словно мы вернулись на трассу, бегущую к
приграничному Закрайску, а далее - до Берлина и Парижа.
Куда там! Обычный лес - березки, липы... Родная природа, а впереди...
- Сейчас приедем, - Егор высунул руку в окно. Дорога свернула чуть
вправо, из-за деревьев выплыл забор со встроенным в него зданием КПП. То ли
бывший пионерлагерь, то ли турбаза. Такого добра с былых времен осталось
немало. Что-то ветшает, что-то скупают ловкие коммерсанты, превращая в
"центры рекреации" для "конкретных пацанов", что-то кое-как доживает свой
век, продолжая снабжать ветеранов труда путевками на минералочку за
полцены. Профсоюз еще жив, понял, где его место, и бучу против
правительства на поддержал. За то и кормится крошками с хозяйского стола.
Сам ест и своих не обносит.
- Вот, пожалуйста. Типа прибыли. - Егор вдавил тормоз, и японский
самурай "Ниссан" покорно замер перед воротами "упса". Водитель посигналил.
Да, тогда в городе, пробираясь сквозь пробку, он очень метко назвал
наш гудок "воплем гибнущего динозавра". Есть в нем что-то древнее,
обреченное и усталое. Как и во мне - после сегодняшней ночи...
... В три часа, отчаявшись задремать, я поднялся с кушетки и сел к
компьютеру. Минут пять поиграл в "Тетрис", надеясь, что это нагонит сон. Не
нагнало.
Я зачем-то огляделся по сторонам, нажал на картинку с краю рабочего
стола и быстрым движением вбил свой пароль и логин.
Сеть "Струны" - самая мощная и большая система на всем пространстве
нашей некогда великой державы. Кстати, Маус говорил - нет нигде в мире.
Дело не в масштабах - система защиты, скорость, информативность...
Маус мог и приукрасить. В его-то возрасте, тем более в разговоре о
любимых железках... Хотя я был склонен поверить. Вряд ли "пентагоновские
ястребы" применяют в своих сетях нечто иное, нежели технологии современной
кибернетики. А вот "Струна"... ну не может она без Резонансов, Вибраций,
Обертонов Тональности.
Я посидел минут пять, изучая все, что там было по "Березкам".
Формальности были соблюдены, и я зашел в базу данных.
Где ее взяли? Украли у КПН? Нет, скорее купили. Или забрали. Такое
тоже возможно. Узнай либеральная общественность об этих файлах - ох, не
стала бы так восторгаться своей недавно обретенной свободой.
Каждый жучок, каждая букашка... Родился, умер, болел, служил, работал,
учился, подвизался... Меня, правда, нет. Почему - не знаю. Совсем нет.
Вот родители - есть. Все про них сказано. Где живут, кто сын (данная
ссылка не работает - видать, локальные ограничения системы), где работают,
где учились. Даже телефон есть. Наш. Домашний.
Я снял трубку. Набрал номер. Тишина.
Длинный гудок. Еще один, еще...
И тут стало страшно. Липкий, противный страх, столь плотно питающий
воображение, и сам, точно вампир, присосавшийся к моим тревогам...
Представилась мне комната в недрах "струнного" небоскреба. Полумрак, в
музыкальном центре играют польские растаманы, а за экраном, пробавляясь
холодным "Спрайтом" (эти уже не детки, в пиво не играют) сидят Маус с
парой-тройкой своих коллег. Сидят и наблюдают.
Потом он снимает трубку. Уж его-то абонент всегда на связи.
- Алло, Елена Ивановна? С вас коньяк! Мы его нашли.
Вспотевшими пальцами я закрыл окно базы, перешел в раздел карт и долго
изучал Мастыкинское озеро, к берегу которого прижался УПС "Березки". Словно
хотелось мне показать незримому наблюдателю, что все так же я верен
"Струне", так же готов бороться и за правое, и за левое дело, так же
трепещу...
...Водитель вновь посигналил. И сразу дверь КПП распахнулась, на
крыльце появился парнишка лет четырнадцати, в джинсах и майке группы
"Алиса". Из-за спины надрывалось радио. Снова госпожа Земфира с песней о
тяжкой судьбе молодежи. Хорошо еще не о детях.
Только не о детях! О чем угодно!
Парень-"алисоман" спустился с крыльца, сделал пару шагов и замер.
Похоже, он ждал не нас. Уставился взглядом на столичные номера, покрутил
головой и присвистнул. Егор давеча сказал - у "Струны" скоро появится своя
серия номеров.
Пока приходится использовать просто "блатные". Так что особо и не
поймешь, свои ли приехали или слишком обнаглевшие "беспредельщики". Курьезы
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг