решения относительно необходимости продажи рукописей Шекспира. У меня было
достаточно времени, чтобы подумать над этим, и я без колебаний подтвердил
свое согласие.
Марин проинструктировал меня, как я должен себя вести, договариваясь с
Шекспиром об обмене рукописями. Главное, как считал Марин, не пытаться
давить на партнера - так он называл Шекспира, - а осторожно и деликатно
подвести его к самостоятельному принятию нужного решения.
- Если партнер считает, что инициатива в принятии решения принадлежит ему,
то он будет отстаивать его с утроенной энергией даже в том случае, если
оно идет вразрез с его собственными интересами. Такова уж человеческая
натура. Поверьте мне, Вальдемар, я знаю, о чем говорю.
Глава 21
На следующую встречу Шекспир явился раньше меня. Когда я вошел в таверну
"Белый Огонь", он уже сидел на обычном нашем месте у окна, неторопливо
потягивая пиво.
Увидев меня, Шекспир улыбнулся и приветливо взмахнул рукой.
- Как успехи в творчестве? - поинтересовался я, присаживаясь за стол.
- Великолепно, - широко улыбнулся Шекспир. - Пьесу "Генрих Шестой"
поставили "Комедианты Пембрука". Она до сих пор с успехом идет в "Театре".
И, что меня в особенности порадовало, каждая из трех частей пьесы идет как
отдельный спектакль. Таким образом, представив труппе одну, хотя, следует
признать, довольно объемную пьесу, я получил за нее, как за три.
Шекспир снова улыбнулся и отсалютовал мне стаканом.
Я в ответ поднял свой стакан, и мы вместе выпили.
- Я принес вам новую рукопись, - сказал я, положив на стол серый пакет,
перевязанный бечевкой. Точно такой же, как тот, в котором я передал ему в
прошлый раз пьесу "Генрих Шестой".
Шекспир коротко кивнул, взял пакет со стола и сунул его в сумку. И тотчас
же принялся выбирать кости из зажаренной до золотистой корочки рыбы,
лежавшей перед ним на блюде в живописном обрамлении свежей петрушки и
укропа.
Я посмотрел на точно такую же, совершенно изумительную на вид рыбу,
лежавшую на тарелке передо мной. Меня удивило то, с каким пренебрежением
отнесся Шекспир к рукописи, которую я ему передал. Можно было подумать,
что содержание пакета, который он небрежно кинул в сумку, нисколько его не
интересовало. Более того, он как будто демонстративно давал мне понять, с
каким безразличием относится к тому, что я ему принес.
Впрочем, памятуя указания, полученные от Марина, я сделал вид, что не
заметил показавшегося мне странным поведения Шекспира. Мне ведь предстояло
еще обсудить с ним вопрос о его рукописях.
К моему величайшему недоумению, Шекспир не выказал ни малейшего удивления,
когда я осторожно поинтересовался, не мог бы он отдавать мне тексты уже
поставленных пьес, написанные его собственной рукой. Не задумываясь ни на
секунду, он тотчас же ответил согласием на это предложение, даже не
поинтересовавшись, зачем мне, собственно, нужны его бумаги. Более того, он
тут же полез в сумку и выложил передо мной пакет, на вид в точности такой
же, как тот, что я вручил ему при встрече. Он сказал, что это рукопись
пьесы "Генрих Шестой", которую он по чистой случайности прихватил с собой.
Тут уж я просто онемел от изумления - сидел, тупо уставившись на серый
пакет, лежавший передо мной на столе, и не знал, что сказать. А Шекспир
тем временем уписывал свою рыбину и, сплевывая на край тарелки мелкие
косточки, с усмешкой поглядывал на меня.
- А как вы поступили с той рукописью, что я вручил вам в прошлый раз? -
спросил я, сам не знаю почему.
- Не беспокойтесь, - с улыбкой ответил Шекспир. - Я все сделал, как нужно.
Я взял пакет со стола и сунул его под мышку.
- Вы уже уходите? - удивленно посмотрел на меня Шекспир. - Вы ведь даже не
попробовали рыбу!
Глава 22
Условившись о новой встрече, которая должна была состояться ровно через
год, я распрощался с Шекспиром и без приключений добрался до уже хорошо
знакомого мне места на берегу Темзы, где в тайнике среди камней был
спрятан темпоральный модулятор.
Но прежде чем открыть тайник, я присел на камень и положил на колени пакет
с рукописью Шекспира. Сначала я хотел открыть пакет, чтобы собственными
глазами увидеть автограф Шекспира, который до сих пор не доводилось видеть
ни одному из исследователей творчества великого драматурга. Но, уже
взявшись за бечевку, которой был перевязан пакет, я понял, что не могу
этого сделать. Что я увижу, раскрыв конверт? Безупречно чистую рукопись,
скопированную с той, что я сам передал Шекспиру год назад! Без помарок и
авторской правки! Иначе и быть не могло, поскольку свою копию я делал с
канонического издания шекспировских пьес.
Хотел ли я видеть эти листы, аккуратно заполненные рядами знакомых мне
слов?
Должно быть, не меньше часа просидел я на берегу, глядя на реку, катящую
вдаль, к океану, свои серые воды. Я пытался понять, правильно ли я
поступил, ввязавшись в эту историю? Быть может, мне стоит прямо сейчас
кинуть пакет с рукописью Шекспира в реку и, вернувшись в свое время,
сказать Марину, что больше не стану заниматься шекспировскими пьесами?
Я, наверное, так и поступил бы, если бы не вспомнил о том, что, как и в
прошлый раз, Марин оплатил мое путешествие из своего кармана. И мне еще
только предстояло с ним рассчитаться. А без рукописи, которую я держал в
руке, сделать это было невозможно.
Я поднялся на ноги, открыл тайник и достал из него темпоральный модулятор.
Одно нажатие клавиши, и я вновь оказался в своей квартире.
Марин ждал меня, сидя в кресле.
Все повторилось, как в первый раз.
У меня появилось ощущение, что я попал в замкнутый круг, из которого не
смогу выбраться уже никогда.
Я молча кинул пакет на колени Марину. Состроив недовольную гримасу, Марин
осторожно взял перевязанную бечевкой рукопись за угол и упаковал ее в
вакуумный пакет.
- Все в порядке? - спросил он у меня.
- Да, - коротко ответил я, сбрасывая одежду.
Меня уже почти не удивило, что Марин тоже не изъявил желания взглянуть на
содержимое пакета, который я ему вручил. Как будто ему было совершенно
безразлично, что там лежит. Или же он не сомневался в том, что в пакет
упакована именно необходимая ему рукопись.
Глава 23
Примерно через пару недель Марин позвонил мне и сообщил, что договорился с
коллекционером, согласившимся выкупить у нас все рукописи Шекспира,
которые мы сможем ему предложить. Таким образом, над проблемой
финансирования дальнейших экспедиций в прошлое можно было больше не
задумываться.
Еще через год я снова встретился с Шекспиром, передал ему переписанные
мною пьесы "Комедия ошибок" и "Ричард Третий", а взамен получил его
собственную рукопись, которую, в свою очередь, вручил Марину.
Так оно и пошло. Раз или два в год, в условленный день, я отвозил Шекспиру
одну-две новые пьесы и забирал его рукописи. То, что вначале казалось мне
удивительным приключением, превратилось в рутину. У меня имелась
уникальная возможность проследить жизнь Шекспира, но, встречаясь, мы почти
ни о чем не разговаривали. Вернее, мы не разговаривали ни о чем, что могло
бы представлять интерес для исследователя творчества Шекспира. Мы
обсуждали достоинства блюд, которые нам подавали в таверне, или то, что
улицы в Лондоне давно бы пора замостить. Порою Шекспир отпускал
реплику-другую по поводу нравов, царящих в актерской среде. Но мне
почему-то совершенно не хотелось развивать эту тему.
Вначале меня беспокоило то, что бессмысленная работа по переписыванию
чужих рукописей, которые он должен был выдавать за свои, будет угнетать
Шекспира. Я опасался, что он потеряет веру в себя, превратившись в
мрачного меланхолика, видящего мир только через узкие прорези в маске,
которую ему приходилось носить. Но, как выяснилось, я ошибался. Проходил
год за годом, а Шекспир при встречах со мной был все так же жизнерадостен.
И с каждым разом, как мне казалось, он становился все более уверенным в
себе.
Быть может, это проистекало из того, что Шекспир, хотя и занимался тем,
что переписывал пьесы, которые я ему приносил, тем не менее все равно
считал их своими? Наверное, так оно и было. Ведь он мог и сам написать все
эти пьесы. Или хотя бы часть из них. Я просто облегчил ему жизнь,
освободив от долгих ночных бдений над чистым листом бумаги, когда слова
упорно не желают складываться в строки, способные передать смысл того, что
пока существует лишь в форме предчувствия и неясных, безымянных образов.
Во время одной из наших встреч Шекспир с восторгом сообщил мне, что
премьера пьесы "Тит Андроник", состоявшаяся в театре "Роза" 22 января 1593
года, принесла владельцу театра Филиппу Хенслоу фантастическую выручку в 3
фунта и 6 шиллингов. Сказано это было таким тоном, как будто небывалым
успехом пьесы все были обязаны лишь ему одному, Уильяму Шекспиру.
Сейчас, когда я рассказываю об этом, мне кажется, что тогда во мне
говорило чувство ревности. А может быть, и зависти к успеху Шекспира. Он
ни разу не удосужился сказать мне даже "спасибо", хотя, не будь меня...
А в самом деле, что было бы, если бы в свое время я так и не решился
подойти к начинающему драматургу, сидевшему за столиком в таверне "Белый
Огонь" с пером в руке? Рухнули бы все устои современной драматургии? Или
ничего ужасного не случилось бы, и все текло своим обычным чередом,
повторяя известную всем нам историю о сыне перчаточника из провинциального
городка, приехавшем однажды в Лондон и, ко всеобщему удивлению, добившемся
небывалого успеха, всемирной известности и бессмертной славы, которой не
было, да, наверное, уже никогда и не будет ни у одного из его собратьев по
перу?
А видели бы вы, как негодовал Шекспир, узнав о выпаде, который сделал
против него Роберт Грин в своей статье "Крупица здравого смысла, купленная
миллионами раскаяний"!
- "Ворон, только что добившийся успеха, обрядившись в наши перья"! -
восклицал, потрясая текстом статьи, Шекспир. - "Настоящий пройдоха,
представляющий себя единственным потрясателем сцены"!.. И это написал
человек, которым я некогда восхищался!.. Да ни одна из его паршивеньких
пьесок и в сравнение не идет с "Генрихом Шестым", которого он посмел
критиковать!.. Мерзкий писака, неспособный создать ничего стоящего, а
потому со злостью, словно бешеный пес, набрасывающийся на того, кто
представляется ему подходящим объектом для травли!..
В его гневных и по большей части совершенно бессвязных репликах, как ни
странно, совершенно искренне звучала уязвленная гордость автора,
выстрадавшего свои произведения и вместо понимания наткнувшегося на глухую
стену тупого неприятия.
В том году в Лондоне свирепствовала эпидемия чумы, унесшая одиннадцать
тысяч душ. На воротах домов, пораженных чумой, были нарисованы красные
кресты и вывешены деревянные таблички с надписью "Господи, помилуй нас!".
Королева укрылась от эпидемии в Виндзорском дворце, куда не пускали
посторонних. Театры, как места скопления людей, а следовательно, возможные
рассадники заразы, по приказу властей были закрыты, и Шекспиру почти год
пришлось провести в своем родном доме в Стратфорде.
Похоже, он не испытывал большой радости от общения со своими родителями и
женой. Во всяком случае, когда мы вновь встретились с ним год спустя,
зимой 1593-го, он рассказывал не о своей семье, а о знакомстве с графом
Саутгемптоном. Он даже мечтал написать поэму и посвятить ее своему новому
другу и покровителю. Мне об этом, конечно же, было известно заранее, и
вместе с пьесой "Укрощение строптивой" я передал Шекспиру две поэмы:
"Венера и Адонис" и "Изнасилование Лукреции".
В том же году поэма "Венера и Адонис" была напечатана "ин-кварто" Ричардом
Филдом, земляком и другом детства Шекспира. Радости Шекспира не было
границ, - это была его первая опубликованная работа! Видели бы вы улыбку,
сиявшую на его лице, когда он вручал мне эту тоненькую книжечку, на
обложке которой он сделал надпись: "Вальдемару Хвостову от Уильяма
Шекспира. Надеюсь, вы по достоинству оцените сей труд". Можно было
подумать, что он был уверен, будто я никогда прежде не читал "Венеру и
Адониса".
Зимой с 1593 на 1594-й, выдавшейся на редкость теплой и слякотной, труппа
"Комедианты Пембрука" оказалась на грани разорения из-за закрытия театров
во время продолжающейся эпидемии чумы и, чтобы как-то свести концы с
концами, отправилась в турне по провинции. Но Шекспир не поехал вместе со
всеми. Получив выгодное предложение, он остался в Лондоне и присоединился
к "Комедиантам лорда-камергера".
Расчет оказался верным. К концу 1594 года эпидемия чумы пошла на убыль, и
"Комедианты лорда-камергера" буквально за одну неделю превратились в
ведущую лондонскую труппу, предоставив вниманию столичной публики уже
давно готовую новую пьесу Шекспира "Комедия ошибок".
Именно с этого момента у Шекспира начала все заметнее проявляться
коммерческая жилка. В конце 1594 года он покупает десятипроцентный пай
"Театра". Три года спустя покупает второе по величине кирпичное здание в
Стратфорде, уплатив за него 60 фунтов. В том же, 1597 году он начинает
операцию по спекуляции ячменем. Закупив десять четвертей ячменя на сумму
25 фунтов, - сельский работник мог заработать такие деньги за три года! -
он свалил его в подсобных помещениях своего нового дома. В 1599 году он
прикупает дополнительный пай в "Глобусе", только что построенном братьями
Бербидж взамен "Театра", который пришлось разрушить по причине того, что
срок на аренду земли, на которой он стоял, истек. Еще через пару лет он
приобретает за 320 фунтов 107 акров пахотной земли в Олд Стратфорде.
Я так точно называю все суммы и цифры, потому что сам Шекспир с гордостью
перечислял их мне. Своим финансовым успехам он радовался не меньше, чем
литературным достижениям. Быть может, это было именно то, что
психоаналитики называют замещением? Шекспир вполне серьезно считал себя
талантливым драматургом, но при этом на подсознательном уровне все же
понимал, что он лишь переписывает чужие пьесы, которые затем выдает за
свои. Поэтому ему был необходим успех на каком-то ином, нелитературном
поприще, который он автоматически переносил бы и на свою деятельность в
роли драматурга.
Не составляло труда заметить, что Шекспир тратит гораздо больше, чем мог
себе позволить артист даже самой преуспевающей театральной труппы,
являющийся одновременно еще и талантливым драматургом, чьи пьесы идут
нарасхват. Но я не пытался разобраться в том, откуда у него деньги. Как-то
раз, кажется на третий или четвертый год нашего знакомства, во время
очередной нашей встречи, в ходе беседы у меня сложилось впечатление, что
Шекспир пребывает в несколько стесненном финансовом положении. Я весьма
деликатно поинтересовался, не согласится ли он принять от меня некую сумму
под беспроцентный заем.
- Ни в коем случае, - почему-то с улыбкой взглянул на меня Шекспир. После
чего добавил: - Вы и без того сделали для меня слишком много.
Наверное, стоит отдельно сказать о сонетах. Я передал Шекспиру первые
стихотворения летом 1593 года. Последние - в 1598-м. Ирония заключается в
том, что я воспроизводил их по изданию Джорджа Элда 1609 года, которое
было посвящено мне. Шекспир отрицал, что передавал сонеты в печать. Хотя,
как я полагаю, он лукавил. Когда я поинтересовался у самого Элда, кто
именно передал ему сонеты для печати, он как-то очень уж неопределенно
принялся описывать мне темноволосого мужчину среднего роста, весьма
представительного и разговаривающего со странным акцентом. Образ этот мог
быть как вымышленным, в том случае, если Шекспир попросил Элда никому не
говорить, что это он принес сонеты, так и реальным, поскольку Шекспир
вполне мог попросить о небольшой услуге кого-то из своих друзей.
Не скрою, мне польстило то, что Уильям наконец хоть как-то оценил мои
заслуги в становлении его как драматурга. И все же мое мнение о нем все
сильнее изменялось не в лучшую сторону. Помимо того, что Уильям слишком
много времени уделял финансовым делам, мне не нравились заносчивость и
высокомерие, проявляющиеся в нем с некоторых пор. Начало этому процессу
положил, если не ошибаюсь, родовой герб, который Шекспир получил в 1596
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг