- Восьмого мая в компании с вами, Александр Алексеевич, Соколовский
отправился в Ад, назвавшись Семеном Семеновичем Ястребовым.
- Глупо, - усмехнулся Алябьев. Я вопросительно поднял бровь.
- Я говорил Николаю, что глупо менять фамилию Соколовский на Ястребов, -
Алябьев снова усмехнулся и качнул головой. - Но он ответил, что так ему будет
легче к ней привыкнуть.
- В Аду он прибег к помощи нейропластики, чтобы изменить внешность.
- Верно, - коротко кивнул Алябьев. - И, кстати, выложил за это целое
состояние. Платить пришлось даже не столько за саму процедуру нейропластики,
сколько за то, чтобы его приняли без предварительной записи. Представления не
имею, где Николай взял столько денег.
- Если вас это интересует, могу рассказать, - предложил я.
- Нет, - отрицательно качнул головой Алябьев.
- Сейчас тело Соколовского находится в морге Службы специальных
расследований Сатаны.
Не глядя на меня, Алябьев не то кивнул, не то просто дернул подбородком.
Мне даже показалось, что он не расслышал то, что я ему сказал. И все же я задал
ему вопрос:
- Это вы его убили?
Алябьев не вздрогнул и не попытался втянуть голову в плечи. Он просто
запрокинул лицо и посмотрел на давно не беленный потолок со следами
многочисленных протечек.
-Нет, -спокойным голосом произнес он, продолжая изучать коричневатые
разводы на потолке. - Соколовский покончил с собой.
- Не смешите меня, Александр Алексеевич. - Картинно усмехнувшись, я
недоверчиво покачал головой. - Соколовскому удалось добыть, как я полагаю,
значительную сумму денег, которой, если разумно ею распорядиться, ему должно
было хватить до конца жизни. Он перебрался в Ад, изменил свое имя и внешность.
Насколько я понимаю, с прежней семьей его почти ничего не связывало. Спустя
какое-то время, после того как улягутся страсти, вызванные его внезапным
исчезновением, он мог вернуться в Московию и жить здесь припеваючи. Или
перебраться на выбор в какую-нибудь другую, не слишком дорогую страну, которая
с радостью предоставит гражданство человеку с деньгами. А вместо этого он
закрывается в туалете торгового комплекса и делает себе смертельную инъекцию
пустым шприцем. - Я снова покачал головой. - Извините, Александр Алексеевич,
но, на мой взгляд, в этом нет никакой логики.
- Можете думать, что хотите, - с невозмутимым видом ответил мне Алябьев. -
Но именно так все и было.
- Дело вовсе не в том, хочу я вам поверить или нет, Александр Алексеевич,
- тяжело вздохнул я. - Концы с концами не сходятся уже хотя бы потому, что
шприц, которым, как вы утверждаете, Соколовский сам сделал себе инъекцию
воздуха, исчез с места преступления. Все документы Ястребова пропали. И что,
пожалуй, самое любопытное, до сих пор, несмотря на тщательные поиски, которые
ведутся, как мне достоверно известно, одновременно несколькими независимыми
командами, не обнаружены материалы исследований Соколовского, из-за которых как
раз и разгорелся весь этот сыр-бор.
Не говоря ни слова, Алябьев поднялся на ноги.
Я тотчас же тоже вскочил с табурета и, откинув полу пиджака, положил руку
на рукоятку пистолета.
Алябьев как будто даже и не заметил моего весьма красноречивого, как сам я
полагал, жеста. Мне показалось даже, что он не отодвинул меня плечом, а просто
прошел сквозь меня, словно я был повисшим в воздухе фантомом. Я уже начал было
раздумывать над тем, что лучше - прыгнуть Алябьеву на спину и повалить его на
пол или же по-простому ударить его по затылку рукояткой пистолета, но
неожиданно, не дойдя до двери, Александр Алексеевич присел на корточки возле
громоздкого вытяжного шкафа, который, наверное, стоял еще в лаборатории у его
тезки Флеминга. Открыв дверцу тумбочки, расположенной под рабочей плоскостью
вытяжного шкафа, Алябьев принялся выставлять из нее большие запыленные бутыли
темного стекла с притертыми пробками, заполненные какими-то химическими
реагентами. За ними последовали старые лабораторные халаты, используемые в
качестве ветоши, и покрытые следами ржавчины большие, похожие на жестяные
барабаны биксы. Последним Алябьев извлек из тумбочки пузатый портфель из
оранжевого дерматина, с застежкой, подвешенной на тянущейся от самой ручки
полосе из того же материала.
- Держите, - Алябьев кинул мне портфель, оказавшийся настолько неожиданно
легким, что я едва не выронил его.
- Что это? - растерянно спросил я.
- Материалы работы Николая Соколовского, - ответил Алябьев.
Голос его был так же невообразимо скучен, как и тот, что объявляет
названия станций в поездах метро.
Я ошарашенно уставился на Алябьева. А тот не спеша составил все содержимое
вытяжного шкафа на прежнее место, ногами затолкал тряпки под лабораторный стол
и, боком пройдя мимо меня, уселся на прежнее место.
По-прежнему обеими руками прижимая к себе оранжевый дерматиновый портфель,
я опустился на обитый линолеумом табурет.
Алябьев стал говорить, не дожидаясь, когда я начну задавать ему вопросы.
Возможно, он понял, что вопросов от меня теперь дождешься не скоро. А быть
может, ему просто нужно было выговориться. Чувствовал ли он себя в ответе за
смерть Соколовского? Не знаю. Но, несомненно, события, невольным свидетелем
которых он стал, лежали на душе Алябьева тяжким грузом. Однако голос его,
лишенный какой-либо эмоциональной окраски, звучал, как всегда, бесстрастно и
ровно. История о последних днях жизни и смерти если и не близкого друга, то уж,
по крайней мере, человека, которого Алябьев знал не первый год, в его
исполнении была похожа на сухой лабораторный отчет.
- Когда Николай посвятил меня в свой план и попросил сопровождать его во
время поездки в Ад, я вначале даже не знал, что ответить. Все это здорово
смахивало на авантюру, позаимствованную из какого-нибудь приключенческого
романа. Самому же Николаю разработанный им план представлялся безупречным, и в
конце концов ему и меня почти удалось в этом убедить. Но уже на второй день
нашего пребывания в Аду я начал замечать, что с Николаем происходят странные
перемены. Вначале это было просто повышенная нервозность. Николай сделался
раздражительным, вздрагивал от каждого громкого звука, то и дело оглядывался по
сторонам, когда мы шли по улице, а в номере не находил себе места, постоянно
бегал от стены к стене, словно зверь, посаженный в клетку. Он и сам замечал,
что ведет себя необычно, но считал, что это как-то связано с преобразованиями,
происходящими в его организме под воздействием процедур нейропластики. Но с
течением времени состояние его только ухудшалось. Как-то раз, когда мы сидели
за столиком в кафе, Николай неожиданно оборвал разговор на полуслове, вскочил
на ноги и кинулся к выходу. Но, не добежав до дверей, он вдруг резко
остановился и замер на месте. Затем он повернулся в мою сторону, и на губах его
появилась растерянная улыбка. Вернувшись к столу, он признался, что не имеет
представления, куда направлялся с такой решимостью. На следующий день то же
самое произошло, когда мы были в художественной галерее. Но на мое предложение
обратиться к врачу Николай ответил решительным отказом, сказав, что сделает это
не прежде, чем обзаведется новой личностью.
В гостинице мы жили в смежных номерах, и дверь между нашими комнатами
всегда была открыта. Как-то раз ночью я проснулся от того, что услышал шум в
комнате Николая. В его комнате горел свет, и когда я вошел в нее, то увидел,
что. Николай одет, держит в руках свой портфель и собирается куда-то идти.
Подойдя к нему сзади, я положил руку ему на плечо. Николай вздрогнул и,
стремительно обернувшись, удивленно посмотрел на меня. Затем не менее удивленно
он посмотрел на свою одежду и на портфель, который держал в руке. Он снова не
знал, куда собирался идти.
То, что произошло ночью, здорово напугало Николая. На следующее утро он
пошел в аптеку и накупил транквилизаторов, надеясь, что они помогут ему
спокойно спать. И все же, на всякий случай, вечером он попросил меня последить
за ним.
Наглотавшись таблеток, заснул Николай быстро. Но спал он беспокойно,
что-то невнятно бормоча во сне и то и дело переворачиваясь с боку на бок.
Примерно через полчаса он вдруг скинул с себя одеяло и, рывком поднявшись с
постели, принялся быстро одеваться. Он прекратил свое странное занятие только
после того, как я окликнул его.
Я не специалист в психиатрии, но, на мой взгляд, то, что происходило с
Николаем, очень напоминало сомнамбулию. Если, конечно, не принимать во внимание
того, что, в отличие от людей, страдающих истинной сомнамбулией, у Николая
приступы случались даже среди бела дня. Он вдруг впадал в состояние прострации
и, не замечая никого и ничего вокруг, порывался куда-то идти. Сам же он
утверждал, что никогда прежде не страдал ни провалами памяти, ни лунатизмом.
С каждым днем Николай становился все более взвинченным и нервным. Он почти
не спал по ночам, потому что боялся, что с ним случится очередной приступ. Если
днем он чаще всего сам приходил в себя после приступов, длившихся всего
несколько секунд, то ночью он мог выйти из своего странного состояния только в
том случае, если я оказывался рядом и каким-то образом - голосом или
прикосновением руки - приводил его в чувство.
Как-то раз я, задремав, пропустил очередной приступ и, заглянув в соседний
номер, с ужасом обнаружил, что Николая в нем нет. Мне удалось догнать его
только на улице. Водитель такси, которое остановил Николай, сказал, что он
хотел, чтобы его отвезли к Вратам. Сам же Николай, как обычно, ничего не
помнил.
Во время последнего визита в кабинет нейропластики, пока Николай находился
у врача, проверявшего результаты своей работы, я успел поговорить с дежурившей
в приемной медсестрой, которая заверила меня, что изменения внешности с
использованием нейропластики никогда не сопровождаются какими бы то ни было
видами нервного расстройства. Да я и без этого прекрасно понимал, что дело
вовсе не в нейропластике. Но вот в чем именно, я понять не мог. Я и сейчас не
понимаю, что произошло с Николаем. Одно только могу сказать с уверенностью:
если это была и болезнь, то причины ее следует искать в том, что произошло с
Николаем с того момента, как он начал работать на святош.
Как-то раз во время очередного своего ночного приступа Николай не пришел в
себя, как обычно, после моего прикосновения, а принялся кричать на меня, осыпая
проклятиями и бранью, какой прежде мне никогда не доводилось от него слышать.
Не знаю, кого он видел в этот момент перед собой вместо меня, но, брызжа
слюной, он орал мне в лицо, что никто и никогда не получит его открытие.
Я боялся оставлять Николая одного, но самому мне пора уже было
возвращаться в Москву. Да и Николай, не желая вешать на меня свои проблемы,
принялся убеждать меня, что чувствует себя уже гораздо лучше. Наверное, мне
просто хотелось в это верить. К тому же новое лекарство, которое приобрел пару
дней назад Николай, позволяло ему спать беспробудно всю ночь. Правда, утром он
поднимался с темными кругами под глазами, уставший и изможденный, словно после
тяжелого трудового дня, но оба мы старательно делали вид, что не замечаем
этого.
Сказать честно, у меня было предчувствие, что все это плохо закончится. Но
когда во время нашего визита в торговый комплекс "Бегемот", куда я зашел, чтобы
купить подарки жене и сыну, Николай сказал, что ему нужно в туалет, я не
почувствовал ни малейшего беспокойства. Только когда он не вернулся спустя
пятнадцать минут, я кинулся искать туалет.
Когда я нашел Николая, он был уже мертв.
Даже сейчас, закрыв глаза, я вижу это отчетливо, как будто вновь оказался
в туалете того проклятого торгового комплекса. Я стоял, держа в каждой руке по
пакету с покупками, а Николай сидел передо мной на унитазе. Голова его была
безжизненно откинута назад, а руки свисали вдоль туловища, касаясь пальцами
каменного пола. Казалось бы, я повидал за свою жизнь покойников. Но это...
Такое можно увидеть разве что только на сюрреалистическом полотне безумного
художника. Я способен поверить в то, что человек может попасть в такую
ситуацию, выбраться из которой иным способом, кроме как сведя счеты с жизнью,
невозможно. Но когда человек убивает себя, сидя на унитазе в общественном
туалете... Я не могу точно передать это словами, но в том, что я видел, было
что-то отвратительное, противоречащее самой природе человека, как существа,
наделенного разумом.
Впрочем, все это пришло мне в голову гораздо позже. В первый момент,
увидев Николая мертвым, я решил, что его убили, и уже хотел было бежать за
представителями службы безопасности, когда вдруг увидел угол оранжевого
портфеля, того самого, который вы сейчас столь нежно к себе прижимаете. Я,
кажется, еще не говорил о том, что Николай нигде и никогда не расставался с
этим портфелем, куда, как он сам говорил, поместились все результаты его
исследований. Единственным мотивом убийства Соколовского, представлявшимся мне
вероятным, могло быть только Стремление завладеть его открытием. Но портфель
Николая был на месте. А заглянув в него, я обнаружил, что и бумаги целы.
Вместо того, чтобы бежать за охранниками, я запер кабинку и, внимательно
осмотрев все вокруг, нашел на полу шприц, которым Николай сделал себе
смертельную инъекцию воздуха. Должно быть, страшно жить, не зная и не понимая,
что происходит в твоем сознании, какие мотивы движут тобой и на что в конечном
итоге направлены твои поступки. Если Николай имел при себе шприц, значит, он
заранее готовился к самоубийству и даже знал, каким образом осуществит свое
намерение.
Как бы там ни было, помочь Николаю я уже не мог.
Я бы мог сказать вам, что забрал портфель Соколовского, потому что хотел
выполнить желание Николая и проследить за тем, чтобы его открытие не попало в
чужие руки. - Алябьев криво усмехнулся, впервые с момента начала своего
рассказа проявив хоть какие-то эмоции. - Пожалуй, это Можно было бы представить
даже как благородный поступок. Но я признаюсь честно: моими действиями
руководила корысть. Поскольку Николаю материалы его работы были уже не нужны, я
решил присвоить их.
Вот, собственно, и вся история, господин частный детектив. Я боялся, что
меня могут заподозрить в случившемся, а потому, для того чтобы заставить службу
расследований Ада поломать голову над личностью мертвого человека, которого они
обнаружат в туалете торгового комплекса, и над причинами его смерти, я забрал
шприц, с помощью которого Николай совершил самоубийство, и освободил его
карманы от всех документов. Вы их найдете в этом же портфеле. Вернувшись в
гостиницу, я не мешкая собрал вещи и в тот же день вернулся в Москву.
- А деньги Соколовского вы тоже присвоили? - спросил я.
- Николай пользовался кредитной карточкой Государственного банка Нелидии,
которая была выписана на имя Ястребова. Так что теперь все эти деньги можно
считать потерянными.
- Значит, здесь, - я провел рукой по гладкому кожзаменителю, из которого
был сделан портфель, - находятся документы, из которых мы можем узнать, кем же
был создан человек?
- Я тоже так думал, - горько усмехнулся Алябьев. - Но в портфеле оказались
только лабораторные журналы Соколовского и его отчеты о работах, выполненных по
программе изучения инсулинового гена.
Я быстро открыл портфель и заглянул внутрь. Несколько толстых тетрадей,
еженедельник, папка с бумагами и пенал с мини-дисками. К сожалению, мои знания
в области биохимии были весьма поверхностными, поэтому для того, чтобы
разобраться во всей этой документации, мне понадобилась бы не одна неделя.
Такого резерва времени у меня не было. Значит, оставалось только поверить
Алябьеву на слово.
- Вы уверены, что здесь нет ничего, что имело бы отношение к расшифровке
"молчащего" участка инсулинового гена с помощью дэд-программирования? - на
всякий случай спросил я еще раз своего собеседника.
- Абсолютно, - уверенно ответил мне Алябьев. - Я просмотрел все по
нескольку раз. Видимо, Николай спрятал мини-диск со своим главным открытием в
каком-то другом месте.
- Какого же черта он повсюду таскал с собой этот портфель? - Я
недоумевающе посмотрел на уродливое вместилище для бумаг, стоявшее у меня на
коленях.
Мода на дерматиновые портфели ярких раскрасок прошла лет сорок назад. Где
только Соколовский откопал такой? И, главное, почему ему нужен был именно этот
большой и чудовищно неудобный портфель цвета марокканского апельсина, с ручкой,
натирающей ладонь, и огромной бляхой замка, болтающейся на дерматиновом языке?
- Ключ от замка портфеля у вас? - спросил я у Алябьева.
- Нет, - покачал головой тот. - Когда я взял портфель, он был не заперт, и
я ни разу не видел, чтобы Николай закрывал его на ключ.
Перевернув замок, я посмотрел на его обратную сторону. Возле металлических
скобок, удерживающих пластинку, под которой находился механизм замка, были
отчетливо видны свежие царапины.
- У вас есть скальпель, Александр Алексеевич?
Не проявляя никаких признаков удивления, Алябьев выдвинул ящик стола,
нашел там скальпель и протянул его мне рукояткой вперед.
Поблагодарив Алябьева коротким кивком, я отогнул скальпелем три скобки из
пяти и вытянул из-под них металлическую пластинку. На месте, где должен был
находиться механизм замка, лежал мини-диск размером с пятирублевую монету,
выполненный из прочного металлокерамического сплава, которому были не страшны
никакие физические повреждения. Этот мини-диск невозможно было уничтожить
никаким другим способом, кроме как расплавив его в кузнечном горне.
Перевернув замок, я выбросил мини-диск себе на ладонь.
- Не там искали, Александр Алексеевич, - с торжествующей улыбкой
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг