Всеволод Иванов
СТРАННЫЙ СЛУЧАЙ В ТЕПЛОМ ПЕРЕУЛКЕ
Четыре молодых ученых возвращались по Москва-реке с лыжной прогулки.
Они поравнялись с Хамовниками.
Ученые недавно покинули институт и готовились к практической работе, и
отчасти поэтому мы лишены возможности передать их обычные споры о нынешней
Москве, в которых с резкостью, почти всех пленяющей, выявлялись их
характеры и стремления. Мало того, они свалились сегодня несколько раз в
снежные сугробы, а самый младший из них даже расквасил себе нос.
Трудно не расквасить своих чувств! Им предстояло выбрать место работы.
Они были в достаточной мере честолюбивы, что не мешало им пылко ценить свою
страну, они внимали возгласу общественности, который требовал от них не
увеличения московских канцелярий, а изучения глубин республики. Они
собирались вернуться в Москву с новыми силами, увеличенными знанием, чтобы
поделиться всем этим с молодыми студентами. Мысленно они выбирали фасон
бороды, кроме всего остального, что приносит ученая сила. Впрочем, сейчас
им необходимо было выбрать место своей работы, но так как каждый из них
имел редкую специальность и так как множество городов телеграммами и по
телефону напоминало им о своих достоинствах, то они сегодня чуть не
переломали свои лыжи, которые им служили исправно уже третью зиму. По горло
в снегу, размахивая шапками и рукавицами, они спорили о преимуществах и
недостатках северных и мандариновых, сибирских и ленкоранских, уральских и
белорусских городов. Каждый владел большим списком городов.
Они устали необычно скоро. Василий Бадьин, старший не по возрасту, а
по общительности и склонности популяризировать свои знания, предложил идти
обратно.
Громадный город, весь в желто-зеленой дымке, вышел из-за поворота. Они
шли медленно, тяжело дыша. Если пытаться объяснить их чувства, то они были
похожи на то, что четверо друзей как бы хотели разглядеть за этой знакомой
им дымкой очертания того города, который необходимо им выбрать. Когда они
поравнялись с Теплым переулком, Бадьин сказал: - Ну, я вижу, вы совсем
валитесь.
- Что же ты предлагаешь?
- Я предлагаю зайти, к Ване Пеняеву, вечерами он всегда дома. Парень
он упорный, последовательный, идет твердо по своей программе. Полезно у
него не только отдохнуть, но и поучиться взвешивать свои мысли.
Бадьин уважал свою аккуратность, а еще больше аккуратность других.
Время свое он уже успел разложить по часам, хотя и забывал их часто
заводить, но объяснял это тем, что еще мало приобрел привычек. Кроме своей
геофизики, он вложил в часы будущих своих работ знание и других наук. На
сбор коллекций, даже на охоту он отделил время, и хотя трудно было вместить
в циферблат своих часов многие предположения, все же он собирался создать
"всеобщую физику мира". Природу он любил не только как ученый, но и как
художник. Он лихо рисовал пером и мог отхватить такую карикатуру, на
преподавателя, под которой стеснялся даже поставить свою подпись.
Вечеринкам он предпочитал сутолоку съездов и мандат считал лучшим
украшением своего кармана.
На углу Чудова и Теплого переулка стоит деревянный дом, обшитый тесом,
коричневый и одноэтажный. В другое время они бы перекинулись несколькими
словами о том, что даже этот переулок, забытый в перестройке города,
несмотря на обильный снег, все же так испорчен машинами, что лыжи еле идут.
За этим разговором они попытались бы скрыть свою усталость. Бадьин был рад
удачному повороту, рад был отдохнуть у Вани Пеняева, где всегда можно
встретить новых и свежих людей, которые не выбирают городов и склонны
слушать популяризацию. Естественно, что Бадьин торопился. Естественно, что
он несколько торопливо связал те три слова, как бы вызвавшие чрезвычайно
странное происшествие, правильно судить о которых я лишен возможности по
причинам, кажущимся мне вполне резонными. Я изложу эти причины в конце
нашего повествования, но пока скажу, что четыре молодых ученых обладают
редкой добросовестностью, совершенно необходимой в их науке, вы:ды от
которой еще пока маловероятны.
Бадьин сказал эти три слова, не особенно веря в то, о они заставят
приятелей его шагать быстрее. У ворот домика видна была женщина в широких
серых валенках с желтой кошелкой в руках. Маленькая девочка с длинным
зеленым шарфом через спину, касающимся почти земли, требовала от матери
санки для катания. Мать нерешительно держала кошелку. Ей не хотелось
возвращаться.
- Еще два шага,- сказал приятелям Бадьин.
Молодые ученые, повинуясь ему, но в то же время не ускоряя движений,
склонили свои корпуса. Они шли ровно в одну линию все четверо: три мужчины
и одна девушка. Эти два шага они сделали словно по команде,- раз, два! -
откинули корпуса и выпрямились. Затем они опять немножко наклонились
вправо, чтобы свернуть и бойко подкатиться к домику, однако не задевая
маленькой девочки и женщины, у которой желтая кошелка и чрезвычайно злое
лицо.
Но ни девочки, ни женщины, ни домика перед ними не было. Легкий снег и
ветер, о которых мы хотели упомянуть раньше, но не подыскали необходимого
места, тем не менее по-прежнему крутил возле их ног. Желтоватозеленый свет
сменился совсем иным. Этот фиолетовый свет,- к тому же какой-то
маслянистый,- был им совсем незнаком. Впрочем, о свете они подумали, потому
что об этом легче всего было думать. Они оглядели друг друга. Нет, они те
же самые парни, на тех же самых лыжах, с бамбуковыми палками в руках, в
спортивных костюмах из синей байки, добытых в одном и том же
распределителе. У младшего, веснущатого и рыжеватого, дымит в углу рта
папироса, которую он закурил перед тем, как сделать эти странные два шага.
Перед ними и позади их волнистыми террасами в небо, почти фиолетовое,
поднимался другой город. Этот город не имел тех углов, которые они привыкли
видеть в Москве. И крыши домов, и окна, и колонны, и очертания темно-желтой
площади, лежавшей перед ними, все это отчасти напоминало морской прибой,
который как бы поднимает волны выше и выше, и свет в окнах, кружевной и
мерцающий, походил на белые верхушки волн в большую бурую. С левой стороны,
от синих бесконечных колонн, над которыми они, стремящиеся услышать язык
этого города, увидали светлую надпись латинскими буквами, сообщавшую, что
здесь "Сорок второй завод РРР",- скользили прозрачные машины, отчасти
похожие на московские автомобили.
Надо полагать, что это возвращались с работы или с заседания, но поток
казался бесконечным. Он все ширился и ширился. Рядом с вывеской мелькали
какие-то цифры, которые как бы отмечали волны этих машин, выливающиеся из
колонн. Затем на несколько секунд здание осветилось розовым светом. Волны
машин еще более увеличились, и приятелям, которые хотели броситься к этому
заводу, чтобы узнать, в чем же дело, сделалось как-то не по себе.
В каждой машине сидело по несколько человек с очень серьезными лицами.
Должно быть, они решали какой-то важный вопрос, много разговаривали по
секциям. Резко бросалось в глаза, что автомобили никем не управлялись,
вернее, они не видели, кто бы сидел за рулем. Пассажиры сидели как попало,
а машины сами поворачивались, останавливались, пересекали площадь,
упирались в дома, спускали дверцу, выскакивал пассажир. Каждая машина шла
на ровном расстоянии друг от друга. Видимо, какой-то диспетчер сидел
где-нибудь над площадью и наблюдал за всем ее движением. Сергей Петрович
или какой-нибудь иной пассажир этого странного города заказывал движение
своему автомобилю по такому-то маршруту с остановкой здесь-то, и автомобиль
вез его и сам возвращался обратно.
Так пошутил веснущатый молодой парень, который в шутке хотел несколько
разрядить свое напряжение. Но было непонятно, для чего же эти автомобили
прозрачны!
Здесь их заставил содрогнуться раздавшийся с фиолетового неба голос,
который прокричал с необычайной мощностью какую-то длинную фразу. Впрочем,
длинной она показалась только спервоначала, с испуга. Когда они вслушались
во второй раз в этот возглас, то они, во-первых, поняли, что это крик
миллиона или свыше голосов, а во-вторых, что фраза была очень короткой. Они
разобрали в ней одно слово "Эль-Готх!". Фраза повторилась несколько раз.
Пешеходы, пересекавшие площадь, люди в прозрачных машинах, люди,
выскочившие из длинного серого поезда, который вдруг влетел на середину
площади по длинной и блестящей медной трубе,- все они на Мгновение
остановились, замахали руками и ответили, причем во фразе опять было слышно
это слово "ЭльГотх", а требовали они, чтобы страдальцы Эль-Готха были
выпущены.
Бадьин, который совсем было успокоился, что в стране не говорят
по-русски, потому что он, хотя и понимал вывески, напечатанные латинскими
буквами, но относил это понимание больше к ошибке, чем к истине. Движение
снова возобновилось, мелодичный женский голос тотчас же очень короткими
фразами объяснил где-то совсем рядом, что жители Маршальских островов, а
также островов Тонга и Новой Каледонии требуют вместе со всеми, чтобы
узники Эль-Готха были освобождены, так как жизнь их ни в какой степени не
остановит движения за Советскую власть.
Этот возглас указал им, что они находятся в стране, где они могут
разговаривать, о чем хотят. Но четыре молодых ученых испытывали смущение.
Они не только не знали, что это за узники Эль-Готха, но и не знали самого
Эль-Готха. Бадьин, отличавшийся в памяти, сказал, впрочем не совсем
уверенно, что это местность в Африке, но что в наши времена, кажется, она
была чрезвычайно пустынна.
Их смутили эти слова "наши времена" не меньше, чем громовый возглас с
фиолетового неба. Они почувствовали, что эти наши времена остались далеко
позади, что предстоит много испытаний и горя. Они, несомненно, испытают
уколы самолюбия, а может быть, даже насмешки над своими знаниями, тогда как
там, в "наши времена", они обладали всеми передовыми знаниями. Впрочем, их
несколько успокаивало то, что окружающие не обращали на них ни малейшего
внимания. Где-то неподалеку играла музыка, бежали мимо прозрачные машины.
Три человека, один из них с длинной белой бородой, встретились и нежно
поцеловали друг друга. Странные мысли им лезли в голову! Например, молодые
ученые переглянулись. Значит, поцелуи не считаются антигигиеничными?
Они сделали несколько медленных и осторожных шагов по черному
тротуару, приближаясь к дому, низкому и чрезвычайно мягких очертаний, за
которым открывалась громадная площадь. Влево от дома шел поворот к сорок
второму заводу, а в середине площади возвышался памятник. Монгол опирался
на прислоненное к стене красное знамя. Правую руку он сжимал в кулак. Снег
мешал им рассмотреть эмблемы, окружавшие этого человека,- но как они ни
всматривались в его лицо, как ни вспоминали, они не могли найти среди
знакомых им лиц этою странного лица с огромным лбом и мощными надбровными
дугами. Памятник окружали горячие фонтаны воды, освещаемые снизу. Пар,
поднимавшийся от этих фонтанов, таявший в пару снег, придавали какието
странные волнения этой эллипсоподобной площади, за которой разворачивался
гигантский проспект, вдоль которого они видели множество памятников.
Деревья, похожие на кипарисы, были покрыты снегом.
Бадьин вдруг прыгнул в сторону, наклонился. Он держал в руках мышь.
Приятели не удивились. Бадьин был сын любителя-птицелова и в детстве
отличался необыкновенным искусством ловли животных. Он часто во время
разговора вскакивал и ловил мышь, причем он ее хватал всегда пальцами за
загривок возле ушей. Однажды эта странная его ловля горячо обсуждалась в
институте, потому что учительница французского языка отказалась от
преподавательства. Она могла подозревать, что в классе водится мышь, но что
ее ученик ловил мышей, словно кот,- это невозможно!..
Бадьин держал крошечное животное, сверкавшее остренькими глазками, и
говорил поучающе: - Ничем не отличается от нашей, такая же неповоротливая!
Приятели рассматривали эту мышь, как бы стараясь наблюдениями своими
сблизить и себя и прошлое, которое они оставили, с тем, что сейчас видят.
Но хотя мышь и жмурила глаза, и делала судорожные движения мордочкой, все
это никак не приближало прошлого и никак не объясняло настоящего. Тогда
Бадьин вынул платок, завернул в него мышь, причем со свойственным ему
умением закутал ее мордочку так, что ей нельзя было двигать челюстями,
чтобы выгрызться. Он сунул платок в карман. Они стояли возле овальной рамы,
величиною в два человеческих роста. Рама была укреплена среди двух
мраморных столбов, и сквозь нее были видны деревья возле низкого дома.
Кто-то из них попробовал пошутить, что рама осталась, а портрет уперли.
Вдруг пустое пространство внутри рамы засияло слабым оранжевым светом,
постепенно закрывая деревья. Они испуганно попятились. Им показалось, что
из рамы дует ветер.
Они быстро успокоились. Знакомый голос, недавно рассказывавший или,
вернее, намекнувший о происшествиях в Эль-Готх, говорил им о том, что
думают соседи нашей страны о возгласе с Маршальских островов. Видимо, на
Эль-Готх происходили события чрезвычайной важности. Приятели устремились к
окну. Они надеялись услышать более подробные сведения. Пред глазами наших
друзей всплыла вдруг рельефная карта Европы.
Бадьин, который всегда считал себя ответственным за поступки,
совершаемые не только им, но и его спутниками, немедленно повернулся спиною
к окну: - Они что, им безразлично, потому что они в этом мире. Но нам, если
мы вернемся, придется отвечать перед Наркоминделом, которому будут
жаловаться заинтересованные страны, а ты попробуй докажи, что Европа
действительно так размежевалась! Я предлагаю вам смотреть, но в то же время
как бы не видеть.
Они жадно вглядывались в события, которые происходили перед ними в
рельефе Европы. Эти события полностью объясняли громовый возглас об
Эль-Готх, раздавшийся с неба. Они поняли, почему стоит памятник монголу на
этой площади, зачем прозрачные машины и даже что такое "Сорок второй завод
РРР". Когда экран потух, и новая Европа исчезла, и снова раздался голос,
который хотел сообщить им подробности открытия профессора Филиппа
Сафроновича Шерстобитова из города Великий Устюг,- они плохо воспринимали
это сообщение.
По древним улицам города Великий Устюг шел знаменитый профессор,
сопровождаемый своими учениками и плачущей женой. Северная Двина несла мимо
города свои тускло-серебряные волны, в которых отражались сосны. Видимо,
зрители будущего СССР любили пейзажи, но нашим друзьям казалось странным,
что зрители не останавливаются у окна, а, оглядев их вежливо и без
назойливости, немедленно отходят прочь. В иное время приятели постарались
бы узнать причину отхода, но сейчас им было не до того. Профессор
Шерстобитов доказал, что человечеству нет никакого смысла обладать тем
ростом, каким оно обладало доселе! Раньше, когда человечество добывало себе
пищу охотой или бродило за стадами, физическое состояние человека, и его
рост в том числе,- был ему необходим, а теперь этот рост только мешает.
Профессор предлагал уменьшить человеческий рост наполовину. Профессор вновь
повторял, что, как это можно видеть на нем самом, умственные способности
человека остаются такими же, как и прежде, физическая сила та же, но
потребности в пище, в жилище, а главное, в пространстве сокращаются
наполовину, От кроликов профессор перешел к человеку и первый опыт проделал
на самом себе. Его последователи поддержали его.
Жена долго сопротивлялась, но наконец согласилась; что же касается
детей, то их решение возможно только после их совершеннолетия. По улицам
Великого Устюга вдоль берега Двины шли люди нормального роста, а впереди
них, вполовину ниже своих малолетних детей, шагал профессор Шерстобитов,
окруженный "добровольцами - малорослыми". Жены рядом с ним не было. Должно
быть, она плакала дома, чрезвычайно удрученная странным поступком
почтенного профессора, а он шел, чрезвычайно довольный собой, часто вынимал
носовой платок и часто сморкался не столько от надобности, сколько от
смущения. Толпа смотрела на них со спокойным любопытством. Несколько
школьников, удивших рыбу, перекинулись словами между собой, указывавших,
что поступок "малорослых" широко известен в стране, но что это не более как
курьез.
Четверо друзей устали чрезвычайно. Положив перед собой лыжи, они
стояли неподвижно, опершись на бамбуковые палки. Давно потухло окно, сквозь
которое опять были видны деревья, давно им пора было отходить, а они все
стояли, и только Бадьин смог сделать несколько шагов от "рамы событий" к
витрине дома, в которую почти упиралась рама.
- "Дом Чудаков",- медленно прочел Бадьин латинскую надпись на двери.-
Очень нам нужен этот самый ваш Дом Чудаков! И тоже место нашли, куда его
поставить.
- Наверно, построение вызвано какими-нибудь воспоминаниями.
- Предлагаю, раз такой случай выпал,- продолжал Бадьин,- пойти в
университет и познакомиться с современными течениями геофизики.
- А не лучше ли пойти нам в гостиницу, снять номер и выспаться, а то
прямо никаких сил нету стоять дальше.
Они согласились, что в гостиницу лучше всего... Однако они не
двигались с места. Тяжело зевая, они смотрели в овальные витрины "Дома
Чудаков", которые имели такое прозрачное стекло, что, только дотронувшись,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг