схватила меня, когда я услышал об избрании Гонгури в Ороэ. Я видел ее на
экране, гордую и прекрасную, с невидящими глазами стоявшую пред мировой
толпой, и краски горячей крови заливали мое лицо. Я думал: "Вот какая-то
девушка, сочиняющая стихи, носит знак Рубинового Сердца, а я все еще здесь!"
Я оставил Рунут, читавшего Высшую Телеологию в Танабези, и улетел в
Лоэ-Лэле. Мне ничего не было жаль в Танабези, кроме Рунут и, может быть,
Сэа. Рунут - кажется, он был моим отцом - не стал меня отговаривать.
- Я был там и вернулся, - сказал он, улыбаясь моему тщеславию.
Это меня смутило, но в моей памяти волновался лик огромного здания,
величайшего в мире, в центре круглой зеркальной площади Лоэ-Лэле. Его
названия менялись в зависимости от того, какая сила казалась наиболее
величественной и всемогущей. В мое время это был Дворец Мечты. Я пришел,
чтобы самозабвенно работать в его лабораториях и достичь... - чего? - этого
я сам не представлял себе ясно... Везилет выслушал меня ласково и сказал,
положив руку на мое плечо: "Не большое достоинство, что ты придумал свой
двигатель, Риэль, но то, что ты так молод, действительно заслуживает
внимания". Я вздрогнул: гении Лоэ-Лэле избирались в Ороэ, когда они были
молоды...
Ороэ, - тихо перебил врач. - Ты не говорил...
Да... Как несовершенно слово! Как ограничена в средствах передачи наша
мысль!.. Вот в одно мгновение я без всякого усилия могу охватить все
пережитое мной, весь этот мир, а чтобы передать тебе хоть небольшую часть, я
рассказываю, рассказываю, пропуская тысячи вещей, и все не могу дойти далее
до видений сегодняшнего сна... Да!.. Ороэ - это, конечно, пережиток.
Первоначально так называлась организация художников. За две тысячи лет до
моей эры какой-то царек, по имени Ороэ, додумался, что он не понесет особого
ущерба, если освободит несколько человек от разных чудовищных повинностей
того времени. Ну, разумеется, царек очень любил мадригалы, льстивые
портреты, почетные титулы и рассчитывал на славу. Он назначил деньги на
жизнь 25 молодым художникам различных искусств. Ему приписывают, между
прочим, любимый афоризм Везилета: "Мысль не поэма, не пропадет". Я задумался
раз над его словами, и, мне кажется, здесь есть доля истины. Если бы,
например, Менделеев умер перед тем, как открыть свой знаменитый закон, он
был бы все равно открыт немного позднее. Но никто никогда не кончит
"Египетские ночи". И еще: если бы вдруг спустились на нашу планету люди
другого мира, превосходящие нас на несколько тысячелетий культуры, твоя
медицина, например, показалась бы чем-то вроде шаманской магии... Да! Зачем
это я?.. Разумеется, гениальность в те времена, как у нас, самым тесным
образом связывалась наличностью Ясных Полян. Подавляющее большинство
художников, литераторов, с первых шагов принужденных жить на свой случайный
заработок, Маркс не без основания ставит в один социальный ряд с бродягами,
авантюристами, ворами, разорившимися кутилами, отставными солдатами,
тряпичниками, точильщиками и т. д. - не припомню всего списка. Эти люди
богемы или близкие к ней всегда живут, боясь большой работы. Говорят, у
Берлиоза была больная жена, когда он задумал прекраснейшую из своих
симфоний. И он принудил себя забыть ее, чтобы иметь возможность сочинять
вещицы для рынка. Он совершенно забыл ее; это вполне достоверно... Ну, я
опять о нашей тюрьме... Институт Ороэ, конечно, очень скоро выродился, в
него попали всякие подлизы. Но идея осталась. В первые годы революции, после
отмены крупной собственности, мастерство упало. Последующий же расцвет,
несомненно, связан с организацией Ороэ. Члены ее выбирались на съездах
делегатов всех творцов страны... Впоследствии материальная необходимость
института исчезла, но, как я говорил, Лоэ-Лэле, один из древнейших городов,
сохранил много пережитков. Рядом с прекраснейшими зданиями там оставлены
такие исторические уроды, которые казались столь же нетерпимыми, как
заразные животные. Я никогда не мог к этому привыкнуть. Ороэ Лоэ-Лэле
объединял всех выдающихся людей города. Его гении в принципе были всемогущи.
Каждая их мысль должна была осуществляться, хотя бы для того потребовалось
напряжения всех народных сил. Нечего говорить, понятно, что у избранников
Лоэ-Лэле не могло быть низких и нелепых побуждений.
Члены Ороэ почти всегда избирались в молодости, по первым лучам их
дарования. Вот отчего сердце мое забилось сильнее от слов Везилета. Я был
тогда очень молод.
На другой день я получил свои комнаты на Засадной улице, высоко над
морем и розовыми садами. С первых дней я перестал принадлежать себе.
Неисчислимые толпы наполняли аудитории, музеи, библиотеки Дворца Мечты.
Неисчислимые противоречия отравляли его воздух. Оглушительные фразы,
непонятные и сложные доказательства проносились по многоликой душе словно
вихрь, более могущественный, чем буря Паона. Я видел людей, стонавших от
тяжести мысли, я видел их равнодушными к внешнему над листами книг.
Я возвращался, томимый смущением. Я забывал о своих мечтах.
Легким движением я включал ток в систему приборов, чтобы получить из
библиотеки книги Ноллы и Гонгури. Скоро я сам стал писать стихи. Было так
хорошо читать, слушать с кем-нибудь музыку, созерцая в глубине экрана
театральные представления, или просто смотреть в огромное окно на сияющий
город и темное небо...
Однажды высоко над ширью влаги я играл в лучах заходящего солнца с
девушками Лоэ-Лэле. Пылали фосфорические тона океанийских закатов. Мы ловили
птиц и отпускали их разноцветными розами. Это был детский спорт, и мы были
веселы, как дети. Я увидел незнакомую девушку, летевшую мимо. Я догнал ее.
Она плыла, закинув руки за голову, смотря в бирюзовое небо, где начинали
сиять самые большие звезды.
Широкий, черный онтэитный пояс сжимал ее крепкое тело. Она задумалась и
не сразу поняла меня. Потом, когда я был совсем близко, она взглянула в мои
глаза с легким пренебрежением, с ласковой досадой и отвернулась. И только
тогда я заметил Рубиновое Сердце- признак Ороэ. Я узнал ее: то была Гонгури,
моя Гонгури!..
В ту же ночь я снова заблудился в лабиринте Дворца Мечты. Мне снова
показалось, что меня окружает безнадежный хаос, и я никогда не отличу в нем
истинно ценного от хлама... Но вот я услышал Везилета. Я вижу его как наяву:
высокий, седой, дымящий листьями Аоа, пахнущими эссенциями тропических смол.
Он был прекрасен среди множества приборов и машин, прекрасна была его речь,
чистая и сухая, как треск электрических разрядов. Он не читал определенного
курса. Разные сведения можно получить из книг. Он говорил лишь о том, что
волновало мир, и тянул нас за собой, на высоты подлинной науки. Я дрожал на
его лекциях, как любовник, и бледно-коричневая кожа моего лица становилась
огненной от возбуждения.
Случилось так, что в то время вновь разгорелся спор о строении
материи... Т. е., конечно, свойства всех элементарных частиц, их формы,
объем и вес, пути атомов, электронов и даже открытых Онтэ радалитов были
давно вычислены с точностью орбит небесных тел нашей системы. Все это
входило в учебники. Вопрос шел о пределе...
И вот под влиянием мучительной моей и светлой жажды во мне возникла
отчаянная мысль - овладеть мельчайшими лучами энергии, претворить их в
подобные им, видимые световые волны и собственными глазами посмотреть, из
чего состоит Мир!
Прошло два года. Я полюбил пустынные места в гоpax, далеко к северу от
Лоэ-Лэле, у каких-то нечеловеческих изваяний, высеченных неизвестным
скульптором. Я отдыхал на плоском камне, измученный потоком мыслей и неудач.
В глазах расплывался серебряный свет нашей маленькой луны.
Внезапно в полусонных глубинах сверкнула чудовищно яркая молния. Машина
Риэля была найдена!
Я не помнил явившейся мысли, она была мгновенна, но я знал, что она
живет во мне и теперь остается только расшифровать ее... Но еще два года я
сжигал свой мозг в лабораториях фантастического здания, два года с безумным
темпом мысли я переходил от книг к вычислениям, от вычислений к опытам и
лекциям. Гонгури пришла ко мне узнать о странной моей работе, и я достиг
наконец ее желанного взгляда.
Я знал, что она считает меня неудачником, но я был уверен в себе. С тех
пор я часто замечал издали ее сияющий взор, но Гонгури и всему окружающему я
уделял лишь немногие минуты и незначительные слова. Она была обыкновенная
девушка. Как все.
Я работал в гигантских "Мастерских Авторов". Во главе Мастерских стоял
старикашка Пейрироль, выбранный туда за свою нечеловеческую любовь к
машинам. Днем и ночью я видел его проверяющим мускулы своих любимцев, то
изящных, хрупких и сложных приборов для тончайших измерений, то огромных
электрических молотов, изрыгающих торжествующий чрезмерный грохот в
атмосфере стальных плавилен. Тысячи тонн металла выбрасывались вверх с
помощью поверхностей онтэита и вновь падали, давя на чудовищные рычаги,
наполнявшие движением тысячи зал Дворца Мечты. Я сроднился с этим вечным
движением, шумом, визгом и шелестом, выделывая части моей машины и торопя
помогавших мне мастеров из студентов верхних этажей. Восемь раз модель
оказывалась недостаточно точной, восемь раз мы принимались за нее снова.
Пейрироль встретил меня однажды тонкой усмешкой. По его мнению, я должен был
поплатиться за свои фантазии. То, конечно, был намек на эстетический обычай,
по которому неудачники всегда старались возместить расходы Мастерских. Я
снова поднялся в аудитории и библиотеки. Однообразными днями я просиживал за
чертежным столом или блуждал, не видя, по бесконечным музеям и городам всех
эпох, воспринимая сквозь сон сказочное величие и помня все одну и ту же
мысль, пока меня не нашли ночью без сознания под лапой атлантозавра.
Меня отправили лечиться в онтэитный завод. Кажется, почти все заводы
находились в ведении врачей. Завод, зеркальный и железный, стоял в горах, в
хвойной чаще, у порогов Сортуа-Ту. Каменная плотина пересекала ущелье. Под
стеклянным куполом, под ветром озона час или два в день я делал ритмические
движения в бездумном и прекрасном напряжении тела. Под переменный ток тускло
сверкали мчащиеся маховики, сухие искры поднимали волосы, щекотали спину.
Для изготовления онтэита требовалось огромное количество энергии. Воздух,
казалось, был насыщен ею... Впрочем, некоторые доказывали, что часть
производимой онтэитом работы совершалась за счет уменьшения
центростремительной силы. В последнее время, помню, с этой целью были
организованы новые измерения. Я пробовал вычислить, когда использование
онтэита заметно отразится на космическом равновесии.
Врачи отпустили меня через месяц. Тогда, точно получив резерв для
атаки, я снова кинулся в дым Аоа в Мастерские Авторов.
И я победил. Я первый увидел, как плотный кусок вещества превратился в
мелькающий вихрь светящихся точек. Я придумал способ следовать всем их
бесчисленным движениям. Я научился наблюдать эфемерные, мимолетные явления,
замедляя их, замедляя само время...
Конечно, я понял, что вовсе не разрешил проблемы, но большего я и не
ждал. Атомные системы превратились в звездные миры, в солнца, окруженные
планетами. И в их спектре, в первых же поспешных моих наблюдениях, я нашел
мелькнувшую линию хлорофилла.
Гелий вздрогнул.
Стало холодно, - сказал врач.
Нет, другое, - продолжал Гелий. - Я улетел к Везилету. Он встретил меня
беспокойной и ласковой насмешкой, но потом слушал много часов подряд. Слава
моя росла, точно обвал. Меня избрали в Ороэ. Торжественный обряд должен был
совершиться в ближайший день. Но мальчишеская моя греза теперь меня не
волновала. Время действительно нелепость. Можно прожить десять лет и
сохраниться как уродец в спирту, а можно стать совсем другим в несколько
дней. Я вырос, я был безучастен к своему триумфу. Может быть, это было
временное утомление, преходящее влияние бессонных ночей, листьев Аоа и
напряженной мысли, но я был склонен считать мое состояние тем конечным
пунктом, куда приходит всякий разум. И странно, погибая от усталости, я в то
же время испытывал мутящую пустоту наступившей бездеятельности...
У меня была бессонница. Я лежал в большом зале на мягком черном диване,
и мои глаза были открыты. Я был один. Тишина ночи нарушалась только легким
плеском струек воды, лившейся в углу из мраморного экрана. Она освещалась у
своих истоков яркими сконцентрированными лучами всех цветов спектра,
преломлявшимися в воде, словно каскады самоцветных камней. Я подумал о том,
что мне надо уснуть, для этого следовало бы принять небольшую дозу яда, но
мне не хотелось вставать. "Темнота лучше всего", - прошептал я, движением
руки гася свет, сиявший в разноцветных струйках. Стало темно, но не совсем.
Какая-то бледная тончайшая пыль наполнила воздух. Я оглянулся: свечение
исходило от фосфоресцирующего шара, лежавшего в руке статуи Неатна... Я
говорил об этом.
И вот у меня явилась мысль исследовать вещество шара в моей машине.
III. Находка
- Ты говори тише. Я вижу, ты устаешь. Говори просто.
- Да. Я лягу.
Митчель подвинулся, набросил на него шинель. Сукно было грязно,
пропитано несмываемым злом мира.
- Представляешь ли ты смену моих переживаний? Все, что я рассказывал, -
это воспоминания Риэля.
Теперь я хочу рассказать о том, что я видел на самом деле, в моем
сне... Слушай!
Очарованный моей мыслью, я подошел к машине, держа в руках светящийся
шар. В черноте окна виднелось безлунное небо. Было темно, но высокие
кипарисы - факелы мрака - все же выделялись на Звездном Пути. Маленькие
метеориты иногда сгорали, мгновенно отражаясь в море. Вспыхнула зарница. Я
включил ток в механизмы и, встав на каменный диск, заглянул в окуляр... Так
я помню все очень ясно.
Молекулы фосфоресцирующего вещества были сложны, как молекулы
органических соединений. Они отражались на жемчужном экране вихрями звездных
скоплений. Я замедлил, вспомнив детское мое увлечение искусством сияющих
цветов. Потом я уловил движения одной из частиц. Это была простая желтоватая
звездочка, и я оставил ее, заинтересовавшись одной из планеток. Ось ее
вращения была наклонена к плоскости эклиптики, полушария то замерзали, то
становились желтыми от зноя, как Паон.
Сердце мое нехорошо ударило. Я приблизил планетку. Стадо четвероногих,
напоминавших антилоп, паслось на берегу ручья. Вдруг стадо исчезло, желтый
хищник распластался в упругом прыжке...
Быстрое пламя наполняло мои жилы.
Я вспомнил, Везилет рассказывал мне о своих новых исследованиях явления
мировой энтропии и о своей любви ко всякой жизни, вступающей в неравную
борьбу с этим грозным процессом обесценения энергии. И вот я увидел, что
жизнь насыщает мертвое вещество, повторяясь в однообразных формах. Арена
мировой битвы расширяется беспредельно...
Желтый зверь начал пожирать свою добычу. Я отвернулся.
- Что это! Мне вспомнились враждебные звуки четвероруких существ Паона.
Предо мной были жалкие жилища, вроде тех, какие мы строили в дебрях. У
самого большого шалаша плясали черные обезьяны, вооруженные длинными
палками.
Я, кажется, вздрогнул. То были люди, почти люди!
Двое дикарей вышли из шалаша, и на их пиках я увидел мертвые белые
головы настоящих людей. Орава уродов вытащили нагую белую женщину. Черные
самки зажгли костры. Жрец начал мистический танец...
Я спрыгнул, забегал по залу, радостный и оглушенный. Какое открытие
могло сравниться с открытием Риэля!
Я снова подошел к окуляру. Жрец слизал с ножа кровь. Я тронул
кремольер.
Предо мной был город светлокожих. Если бы не снег, он напоминал бы
города далекого прошлого моей страны. Улицы, возникавшие столетиями,
поразительное неравенство зданий, вагоны, движимые электричеством,
передававшимся по проволоке, тяжелые машины, четвероногие и нелепая толпа
одетых, волосатых, безобразных людей - все это я видел когда-то в стеклянных
залах музеев Дворца Мечты.
Я видел поезда, катящиеся по железным рельсам силой перегретого пара.
Из красных ящиков вылезали люди и тащили громадные сундуки и узлы, сгибаясь
под их тяжестью. "Частная собственность", - сообразил я.
Следуя за движением этих поездов, я перевел мой взор в глубь страны.
Белые дикари мало отличались от черных.
Я смотрел на снежный ландшафт. Седой лес, замерзшие воды, гнилые
деревни. Вот предо мной человек, одетый в шкуру барана. В одной руке человек
несет, размахивая, несколько убитых зверьков, другой тянет детеныша. Рядом
понуро шагает теленок. Они входят в жилье, и теленок входит за ними. Внутри,
на земле, лежит старик в шубе, в шапке и качает ногой люльку. Под люлькой,
на сене, сука и выводок щенков.
Люди жили вместе с животными, как животные.
В одном месте при свете луны я увидел статую, воздвигнутую на пороге
желтых песков: зверь с лицом человека. Я обратил внимание на толпы одинаково
одетых мужчин, шагавших в ногу, возбужденно горланивших и вооруженных
длинными ружьями, оканчивавшимися ножами. То, что я увидел, совсем не
согласовывалось с моим представлением о войнах. Здесь не было ни подвижных
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг