"В тот раз, когда она впервые снизошла ко мне, она сама явилась в мою
каюту; теперь она позовет меня к себе".
И он сделал ей большую, просторную каюту с зазывающим широким ложем,
отгороженную с одной стороны ванной, с другой платяным шкафом. Бонну с
ребенком он поместил подальше. Себя поближе. Зато для топотливых ножек
Георга он велел устроить особую винтовую лестницу, чтобы малыш, бегая взад и
вперед, вверх и вниз, не тревожил бабушку, когда она отдыхает. Все
предусмотрел Свен.
За два дня до того, как яхта должна была выйти в море, Зигрид внезапно
вызвала его к себе. Он явился немедленно. У нее был такой вид, точно она
собиралась в гости, и стояла она перед ним помолодевшая, пахучая и
хрустящая. Справившись, все ли в порядке, она озабоченно сказала:
- В другое время эта прогулка доставила бы мне большое удовольствие.
Погода отличная. Настроение тоже. Но сейчас...
Свен тревожно и горестно посмотрел на нее.
- Что же случилось? - с деланной холодностью спросил Свен и сжал
пальцы.
- Случилось то, что я предполагала. Он закончил свою дурацкую статью.
Сегодня утром, когда он уехал, я убедилась в этом. Все готово. Для меня
ясно, что он собирается напечатать ее.
Свен раскрыл свои ясные глаза и, не спуская их с Зигрид, чуть заметно
улыбнулся.
- Я ведь обещал вам... Зачем же отказываться от поездки?
- Но я же говорю: у него все готово, я и одной минуты не буду спокойна.
И вам от этого...
Он подумал немного и сказал:
- Можно получить ключ от его квартиры?
Волнуясь, она вынула из сумочки ключ и, опустив глаза, торопливо
передала его Свену. На лице ее выступили красные пятна. Он повертел ключ в
руках, усмехнулся и тихо обронил:
- Я хочу, чтобы вы были совершенно спокойны. Наша последняя прогулка не
должна...
- Что вы намерены сделать, Свен? - глухо спросила она.
- После обеда ваш сын, по обыкновению, уедет кататься. Как только он
уедет, вызовите к себе его кухарку и лакея. Я буду поблизости. И позвоню вам
по телефону.
В четыре часа Свен незаметно пробрался в кабинет Петера, взломал
письменный стол и достал рукопись. После этого он грубо перерыл все вещи в
кабинете, уложил в два узла платье, столовое серебро и несколько картин.
Узлы он оставил у двери. Когда все это было обнаружено, ни у кого не
оставалось сомнения в том, что в квартиру забрались воры, но им кто-то
помешал. Полицейские собаки привели сыщиков в гавань и, утеряв след у самой
воды, залаяли на море.
Это было во вторник. В четверг, в полдень, яхта плавно вышла из рейда,
разворачивая своей птичьей грудью расплавленную медь: такой казалась залитая
солнцем вода.
Дул легкий ветер. У штурвала стоял сам Свен. Когда показалось открытое
море, ветер усилился и, застревая в снастях, заиграл на них, как на струнах.
Это была та самая музыка, которая неизменно стояла у него в ушах, когда он
думал о плавании. Но теперь она звучала для него иначе, - острее, волнующей
и трепетней, - отдавая сладостной болью последнего свидания.
Чтобы не заронить ни тени подозрения у матросов и у бонны,
сопровождавшей маленького Георга, он долго не спускался с мостика и не
заговаривал с Зигрид: пусть ни на одно мгновенье он не покажется ей в
тягость.
Потекли простые идиллические дни, исполненные радостного томления,
неторопливой суеты и ленивого солнечного благодушия. Маленький Георг
потребовал, чтобы его считали помощником капитана и чтобы матросы отдавали
ему честь. Он нацепил на себя кортик и, придерживая его пухлой ручонкой,
важно шагал по палубе и выкрикивал слова команды. Зигрид, прикрытая пледом,
сидела в глубоком плетенном кресле у самого бугшприта, блаженно впивая в
себя живительный отдых.
Почтительно подходил к ней Свен и, усаживаясь на канатный бунт, вступал
с ней в разговор, всегда поворачивая его в сторону воспоминаний. И так уж
получалось у него, что все воспоминания незаметно поднимали из памяти те
интимные эпизоды, которые проходят незамеченными в браке и четко
запечатлеваются ив тайной любви. Отдавшись во власть этих щемящих
чувственных воспоминаний, подогретых солнцем и свободой, оба они
обменивались молчаливым соглашением терпеливо дожидаться ночи.
Когда же на яхте все затихало, он, крадучись, приходил в каюту к Зигрид
и останавливался у двери, не осмеливаясь приблизиться, пока не услышит ее
поощрительного шепота. Ни разу, ни одного разу она не позвала его к себе
тотчас же. Она словно колебалась - звать или не звать. По крайней мере, так
думал Свен, и это промедление заливало его томительной тревогой, от которой
рождался целый поток слов, заключавших в себе то молитву, то угрозу, то
нежный упрек. Тогда только звучал уступающий призыв. Свен протягивал вперед
руки и ощупью приближался к ней, осторожно и мягко, точно мог наткнуться на
хрупкую фарфоровую вазу.
Зигрид упорно принимала его в темноте; она не хотела показывать ему
свое стареющее тело. Дрожа и пламенея, как юноша, он настаивал на разрешении
зажечь свет.
- Не надо, Свен. Не надо быть смешной.
- Но ведь это же в последний раз. Для воспоминаний.
- Тем более.
- В эти минуты, Зигрид, забудьте о своих метриках.
- Не могу забыть, Свен. Нельзя забыть.
Но все же она забывалась. Как шквал, налетала на нее страсть и заревом
своим отгоняла дозоры холодного разума. Сквозь меркнущее сознание
представлялась ей морская буря: скрипят мачты, мечутся вихри, вздуваются
горы и всей тяжестью наваливаются на качающийся корабль.
Но вот шквал проходил. Горестным шепотом, стыдливо-застенчивым и
отрывистым, она, не спрашивая, спрашивала:
- Ведь это все не то, что прежде. Нет, нет, надо сдаваться. Пора.
И Свен, отдыхающий победитель, крепко сжимал ей плечо и тоном
заклинанья шептал ей в горячее ухо:
- Все как прежде! Как прежде. Ваши желания так же молоды, как были. Все
по-прежнему. Или, может быть, вы говорите обо мне?
Зигрид блаженно закрывала глаза и думала: "Он меня хочет утешит, или же
действительно..?"
И еще думала она:
"Ах, если бы освободиться навсегда от невыносимых томлений тела,
которое безрассудно переступило сроки! Удастся ли мне преодолеть его? А
может быть, и не надо преодолевать?"
Звонкие солнечные радости совместной прогулки не заглушили, однако,
горечи сожаленья об уходящих днях, которые приближали Сдана к пустоте, к
непоправимому одиночеству. Плыли мимо хмурых, задумчивых островов, пестрых
рыбачьих деревушек, мимо вспыхивающих маячных огней. В жаркое безветрие
скользили по фиордам. Любовались рдеющими закатами по вечерам. Но остро
терзала досаждающая мысль - о необходимости возвращаться обратно. И однажды
это случилось. Вдоль бортов загремели вялые штуртросы, испуганно закружились
чайки, и яхта описала полный круг. Маленький Георг ликовал. Но большой Свен
Гольм, сжав губы, был мрачен и уныл: подъем кончился, начинается спуск в
безнадежность.
И снова в голубых просторах рдели пламенеющие закаты, снова зажигались
маяки, снова прокрадывался к Зигрид ненасытный Свен, но это уже были
прощальные огни, прощальные встречи, и через каждую радость проступало
колющее жало предстоящей разлуки.
В серый дождливый день обнажился копенгагенский рейд. Опять у штурвала
стоял сам Свен, но на этот раз возле него находилась Зигрид и ее внук.
Застывшими прищуренными глазами обводила она знакомые места, - заливы,
бухты, островки - откуда память коварно приносила ей незримые, выцветшие
тени прошлого. Те же тени реяли и перед Свеном. В одном месте он напомнил
ей, как однажды в сильный ветер она тут шалила с кливером и как он напугал
ее: можно опрокинуться!
Зигрид оглянула его могучую фигуру, его большие, крепкие руки и
подумала о том же, о чем думала тогда, много лет назад: "С тобой, мой верный
друг, мне ничто не страшно".
Но уже близок был порт. По ржавой маслянистой воде шныряли лодки; со
всех сторон дребезжали подъемные краны, визжали сирены. Свен Гольм с нежной
печалью посмотрел на седые завитки волос, шевелившиеся у румяного лица
Зигрид, вздохнул и, засунув руку в карман, извлек оттуда два потемневших
ключа.
Дрогнувшим, умоляющим голосом, взывавшим к ее нутру, он спросил ее:
- Что вы скажете об этих ключах?
Зигрид ответила:
- Похороните их в жоре.
- Вы сами сделайте это, - тихо сказал Свен. - Я не могу.
Маленький Георг изумленно раскрыл голубые глазенки, посмотрел на обоих
и радостно воскликнул:
- Дайте мне, я брошу их в море!
Зигрид торопливо взяла у Свена ключи, передала их Георгу и, кивнув
головой, негромко заметила:
- Это верно. Так будет лучше.
Свен Гольм надвинул на глаза фуражку и отвернулся, жадно насторожив
уши, чтобы услышать всплеск. Но он ничего не услышал. Зато из-под козырька
он увидел, как Зигрид нежно прижимала к себе малыша и гладила ему плечики.
Свену почудилось, что рука Зигрид коснулась и его руки.
XXXI
Распоряжение об отъезде Свена что-то задержалось, и он уже начинал
подумывать о том, не решила ли Зигрид оставит его в Копенгагене. Разве это
невозможно? Врезались в памяти сладостные воспоминания - блаженные дни,
тревожно-счастливые ночи - и поступилась женщина (ведь женщина же она!)
прежним решением положить предел беспокойству незасыпающих чувств. Не так
ли?
Эту мысль он многократно обдумывал со всех сторон (точно кость
обгладывал) и показалась она ему убедительной и верной. И когда через шесть
дней Свена вызвали к Зигрид, то, идя к ней, он ощутил, как дрогнуло сердце
надеждой - остаюсь!
Встретила его Зигрид с приветливой застенчивостью, благодарила за
прогулку, но вдруг озабоченно нахмурилась и сказала:
- Вот с Петером опять... Это мое несчастье! Вчера, заговорив о ворах,
которые его ограбили (удивительно, как он любит преувеличивать все,
относящейся к нему), он рассказал, что заново восстанавливает похищенную у
него рукопись. Он, понятно, не оказал, что это за рукопись. А то я
постаралась бы убедить его не писать. Надо что-нибудь сделать, Свен. Надо.
Этот человек целиком во власти своего тщеславия: ему больше всего в жизни
хочется, чтобы о нем говорили.
Она отвела в сторону потемневшее лицо и, скрывая свое презрение,
однозвучно рассказала:
- Сегодня утром я поднялась к нему. Думала как-нибудь возобновить
разговор о его статье. Но больше двух минут я не могла у него остаться: он
мне был противен. (Зигрид вздохнула.) У него новая мания: ловить моль! И
мало того, что он сам ее ловит, он еще учит своего дога охотиться за молью!
Вы представляете себе, что там творится, когда собака начинает прыгать по
столам? Этакое сумасшествие! И когда я думаю о том, что это не может
остаться без влияния на маленького Георга, я холодею от ужаса. Наконец, я
недолговечна. Мальчик попадет в руки чудовища. Это ужасно!
Она схватила Свена за руку и шепотом воскликнула:
- Свен, вы должны мне помочь. Вы должны. Если вы любите меня, вы
должны.
Две мысли - крест-накрест! - вспыхнули перед ним, ошеломили и
взбудоражили его душу: ничего не говорит об оставлении в Копенгагене, но
если помогать, то ведь издали нельзя.
У Свена пробежала на губах улыбка, детская, розовая улыбка. Он развел
руками.
- Я всегда готов служить вам, фру Ларсен, но сейчас мне не приходит в
голову ни один способ обезвредить... помочь вам. Второй раз проделать
похищение - это... это...
- Нет, нет, надо придумать что-нибудь другое, радикальное. Продумайте,
Свен. Вы должны придумать для меня это. И, пожалуй, для нашего дела - тоже.
Может быть, вы его убедите съездить туда, на Ньюфаундленд? Впрочем, это еще
хуже. Это только усилит его тщеславное желание рассказать всему свету о
своих подвигах на дне океана. Как тогда: "в гостях у Посейдона". Нет, это не
годится. Надо придумать другое. Это необходимо сделать скорее, немедленно. Я
хочу быть спокойной.
Свен задумался и посмотрел в окно. Внизу, у входа, стоял автомобиль с
зажженными огнями: по вечерам Петер обычно совершал прогулку к Хельзингеру -
сломя голову, без шофера.
Зигрид насторожилась, застыв в ожидании.
Свен долго растирал руки, как будто пришел с мороза, хмурился и
вздыхал.
- Я постараюсь, - пробормотал он виновато. - Но сейчас я ничего не
могу. Я даже не знаю, в какую сторону направить свои мысли.
- Свен! - перебила она его холодно и зло. - Если бы я об этом просила
вас до поездки на яхте, я думаю, вы бы иначе отнеслись к моей просьбе...
И резко замолкла. По сухим сжатым губам ее пробежало какое-то
непроизнесенное слово.
Свен был задет, точно его обвинили в трусости. Непроизнесенное слово
усилило его досаду. Что она хотела сказать?
- Фру Ларсен, - сказал он с болью, - вы хотите, чтобы я превзошел
самого себя.
- Да, - бросила Зигрид, и голос ее зазвучал сурово. - Бывают случаи,
когда это необходимо сделать. Дружба иногда требует больших жертв. Только
тогда она и познается. Иначе это сладкая водица. Неужели же я всю жизнь в
вас ошибалась, Свен?
- Речь идет о вашем сыне, фру Ларсен, а не обо мне.
- Речь идет о вас. Вспомните, как вы обещали моему отцу - всегда быть в
моем распоряжении.
Он уходил от нее подавленный, с перекошенным от досады лицом, ощущая
внутри себя колючую занозу. Сюда он шел радостный, легкий, чуть ли не
воздушный; теперь на нем была тягостная поклажа, которую бессердечно
взвалила на него Зигрид.
"После того, как человек бросился в воду, чтобы спасти утопающего, -
рассуждал он с самим собой, - его обыкновенно хвалят, благодарят и подчас
награждают его за это медалью. Но требовать, чтобы он бросился в воду,
нельзя. Потому что нельзя требовать от человека подвига. Нельзя!"
В подъезде Свен остановился, прислушиваясь к своим мыслям, которые
бурлили в нем, как кипящая вода. Было не холодно, но он почувствовал озноб -
от огорчения, что не может постичь загадочных слов Зигрид. Чего она, в
сущности, от него хотела?
"Не иначе, как она хочет меня испытать, - возмущенно подумал он. -
Зигрид хочет испытать мою преданность. Она ждет подвига. А это она делает
для того, чтобы..."
И он сам изумился, радостно изумился подвернувшемуся выводу, такому
ясному и простому: "...это она делает только для того, чтобы про себя
решить, оставить меня или отослать в Америку".
На мгновение, очень короткое, он почувствовал гордую решимость
отказаться от испытания ("Если так, то я отхожу сам"). Но радость разгадки
уже успела размягчить гордыню, расправила злые морщины, - и вновь рабская,
нерассуждающая преданность вернула к нему смиренное желание подчиниться
Зигрид целиком. Сейчас он был готов на все.
Перед ним стоял автомобиль - Роллс-Ройс, чудесная машина с живым
выражением нетерпеливой жадности. Через минуту или две должен был показаться
Петер. Свен отчетливо вспомнил о катастрофе, которая причинила столько
страданий Зигрид и, следовательно, ему тоже: этот шалый бездельник ускорил
ее старость. Ну, если не старость, то сознание старости. Это еще хуже. И еще
он вспомнил, как Зигрид искренно призналась ему, что ей было бы неизмеримо
легче, если бы...
Свен оглянулся, сделал три неестественно больших шага и, обойдя машину,
нагнулся к переднему колесу.
В это время Зигрид показалась на балконе. Чересчур резкий разговор со
Свеном вызвал в ней раскаяние. Она решила вернуть его наверх. Перегнувшись
через перила, она увидела в предвечернем сумраке, как Свен, присев на
корточки, что-то делает у колеса.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг