разными сильнодействующими средствами.
- Как вы говорите? - ничего не понимая, спросил Ларсен. - Самоубийство?
Это невозможно.
- Я говорю, - бормотал врач, делая неестественно частые глотки, - может
быть, она... Вы понимаете: имея внуков, не хочешь казаться смешной. Это
только мое предположение. Только предположение.
Ларсен презрительно нахмурился и недовольно отрезал:
- Тогда ваше предположение никуда не годится. Я этими глупостями уже
давно не занимаюсь. Лет шесть. Как раз с тех пор, как у нас появились внуки.
Доктор спустил глаза и поспешил подтвердить полную неосновательность
своих предположений.
- Так, так. Значит, я ошибся. Да, да, ошибся.
На этом можно было бы покончить с молчаливой супругой Ларсена, если бы
через полгода после ее смерти не раскрылось одно обстоятельство.
Осенью, в воскресное предвечерье, когда в доме оставалась только Зигрид
со своим уродцем (младшего мальчика дед повел в цирк) из кухни поднялась
кухарка Хильда, служившая у Ларсенов уже десять лет. Она заговорила о всяких
хозяйственных делах, пожаловалась на дороговизну - и вдруг вспомнила о
покойной.
- Когда наступает воскресенье, - скороговоркой заметила она, и голос ее
внезапно стал горестно задыхающимся и глухим. - Когда наступает воскресенье,
я уж с утра не нахожу себе места. Я иду к одной моей знакомой, вдове моряка,
но там я чувствую себя еще хуже и убегаю в слезах.
- Почему же именно в воскресенье? - со вздохом спросила Зигрид,
заражаясь настроением Хильды.
Кухарка отвела в сторону свои влажные глаза и ничего не ответила.
- Позвольте мне есть, - умоляющим голосом сказала она.
Усевшись, Хильда опустила голову и, нервно затеребив передник, уныло
смотрела, как на серую фланель мерно падали и растекались крупные слезы.
- Ну, уж рассказывайте, Хильда, - произнесла Зигрид и с укором к самой
себе подумала о том, что наиобильнейшие слезы о покойной матери пролила
кухарка. - Рассказывайте.
И голосом трепетным, тихим и покаянным она рассказала о своей госпоже
странную историю.
Уже шесть лет, как на окраине города существовала у фру Ларсен
маленькая квартирка, куда она тайком являлась по воскресеньям, вместо того,
чтобы идти в церковь.
Там она сбрасывала с себя темное, немодное, строгое платье с воротником
до подбородка, в каком ее привыкли видеть всегда, наряжалась в легкий батист
или цветное сукно с кокетливым вырезом на груди. И в новом своем облике,
ничем не стесняемая, сразу молодела. Седые волосы казались буклями
старинного парика. Голос ее звучал оживленно и радостно, как он звучит у
девушки, которая занимается спортом. Официальной хозяйкой квартиры была одна
молодая вдова моряка, и обе женщины, торопливо засыпая друг друга словами,
садились за обильный завтрак, пили вино и по очереди играли на пианино
веселые песенки - те самые, которые можно услышать в Тиволи. Когда же надо
было возвращаться домой к обеду, на лицо ее, точно из глаз, падали серые,
скучные тени, губы сжимались в тонкую сухую линию. И из боковой двери,
открывавшейся на задний двор, уставленный штабелями досок, выходила прежняя
фру Ларсен, молчаливо-спокойная, почти что застывшая и немного высокомерная.
Иногда то же самое происходило после обеда.
- И если бы вы видели, - восторженно шептала Хильда сквозь горячие
слезы, - какая она была гибкая и как она танцевала, вы бы... вы бы... И
трудно, невозможно было поверить, что это та самая женщина, которая здесь,
вот в этих комнатах, бродила тихая, как муха. Поэтому никто ее не узнавал,
когда встречал потом на улице. Никто. Никому и в голову не приходило.
- А разве там кто-нибудь еще бывал? - затаив дыхание, спросила Зигрид.
Хильда смутилась, замигала глазами, а затем махнула рукой и в отчаянии
воскликнула:
- Не может же человек всю жизнь проводить в темнице, а женщина в
особенности!
Фланелевый передник у Хильды стал весь мокрый. Ее всхлипывания
участились. Прослезилась и Зигрид.
- А вы там тоже бывали? - осторожно спросила она.
Хильда протяжно вздохнула и с гордостью ответила:
- Я очень часто прислуживала им. Особенно, когда были гости. Не
управиться же им вдвоем.
А после недолгой паузы, вытерев слезы кончиком чепца, с той же
гордостью добавила:
- Это ведь я разыскала ей квартиру. И я же познакомила ее с вдовой.
Бедная фру Ларсен! И я тоже несчастная. Теперь воскресенье потеряло для меня
всякую прелесть. Такая тоска! Такая тоска!
XXIII
В большинстве случаев Ларсен никого не замечал. Люди проходили через
его сознание, как через решето, и застревали в этом решете только те из них,
которые могли ему понадобиться в будущем.
Штурман Свен Гольм, служивший у него в транспортном отделе, вряд ли мог
показаться ему особенно нужным, но в памяти Ларсена он запечатлелся, как
достойный внимания. Ясные ли глаза Свена вызвали к себе хозяйское
расположение, фигура ли его, крепкая, могучая, отважная - совсем викинг! -
но как бы там ни было, а когда Зигрид захотела как следует научиться
управлять парусами, Ларсен предоставил в ее распоряжение молодого
штурмана. Легки и уверены были движения Свена. В скромном поучительном
спокойствии объяснял он ей, как надо крепить паруса, брать рифы, менять
галсы. Научил ее разбираться в румбах и градусах.
Голос у Свена был мягкий и снисходительный, особенно, когда он
разговаривал с Зигрид. Так гиганты и атлеты беседуют с малышами.
Однажды Зигрид решила показать свои успехи отцу. Ловко лавируя среди
множества судов, она вывела яхту из рейда и, переменив галс, изящно пустила
ее вдоль мола. Свен сидел у борта и поощрительно улыбался. Ивар же смотрел
на обоих и пальцами пощелкивал по колену. Тот, кто знал его хоть немного,
понял бы, что это означает большую удовлетворенность.
В открытом море, где яхта, разворачивая острой грудью спокойные воды,
мчалась как птица, Ивар Ларсен проронил два слова:
- Хорошо, хорошо.
Свен почтительно и преданно молчал, но внутри трепетал от радости.
А когда яхта вернулась к стоянке и молодые люди стали убирать паруса,
Ивар подумал:
"Славная парочка!"
Но, понятно, сказать он ничего не сказал: избави Бог, да и можно ли
было вслух произнести фразу, сочетающую в себе мелкого служащего с дочерью
владельца крупнейшей торговой фирмы?
Ларсен вспомнил о Свене лет через пять, когда подарил Зигрид, уже
вышедшей замуж, новую яхту, в три раза большую, с четырьмя каютами, с
просторной рубкой и кубриком для матросов. Перед первой же поездкой к
острову Борнгольму пришлось подумать о том, кому предоставить управление
судном. Вот тогда-то припомнились Ларсену преданные глаза Свена, его
сдержанность, его крепкие жилистые руки, успокаивавшие при любой опасности.
И когда тут же, на яхте, показалась щуплая фигура принца-супруга, нетвердо
заскользившего на тонких ногах, Ларсен неясно, словно сквозь сон,
противопоставил этого хрупкого, бледного и долговязого выродка с тусклыми
глазами - мужественному Свену, точно вылитому из меди. Тупая досада уколола
сердце: от такого зятя вряд ли можно было ждать крепких душой внуков.
Вдобавок, один из них - заведомый калека. Смущаясь немного собственных
мыслей, Ивар серьезно пожалел о том, что не Свен был их отцом.
Впоследствии, - неоднократно! - раздумывая над неудачным браком Зигрид,
Ларсен каждый раз незаметно извлекал из своей памяти живописный образ
молодого моряка, чьи глаза таили в себе преданность и постоянство, а плечи и
грудь - подкупающую силу.
Однажды получилось известие о смерти принца-супруга. Беспрерывно
переезжая из Флоренции в Сиену, из Сиены в Венецию, из Венеции в Рим, он
внезапно и загадочно умер по пути в Сиену. Впрочем, вещи его, присланные на
родину, легко раскрыли загадку: вместе с эстампами, гравюрами и книжными
раритетами прибыли доказательства его другой страсти - многочисленные
шприцы, большие и маленькие, граненые флаконы и готовые рецепты без дат. Как
ни был ничтожен ежедневный расход его нервной энергии, но без морфия он не
мог обходиться. И чрезмерная доза его навсегда приостановила созерцательные
блуждания этого эстета. Решительно никто не ощутил даже кратковременного
огорчения при известии о его смерти. И только Ивар Ларсен хмуро насупился,
пожевал губами и тяжело вздохнул: неожиданная смерть зятя заставила его еще
раз подумать о неудачном замужестве дочери и об уродливом внуке. И тогда
снова всплыл перед ним бодрый силуэт Свена Гольма, которого он бы хотел...
видеть... поближе - к себе.
Эта же мысль пришла ему в голову за два месяца до смерти, когда врачи
обнаружили у него быстро прогрессирующий артериосклероз. Вместе с горечью о
слишком скорой смерти его охватила тревога за одинокую и слабеющую от
несчастья Зигрид. Три последних года она целиком отдала своему старшему
сыну, калеке. Три раза ему зашивали нёбо и три раза на пятый день швы
расходились. Берлинский хирург, всемирная знаменитость, непревзойденный
артист своего дела, предрек несчастному уродцу полную безнадежность. Этот
приговор, разогнав все надежды, казалось, навсегда оглушил Зигрид и погрузил
ее в отчаяние. Даже Ивару, ничего не замечавшему, было видно, что она
истекает страданием.
Он думал:
"Если бы на месте Зигрид был мужчина, он давно примирился бы с
несчастьем, но Зигрид - женщина, легко поддающаяся чувству. (Профессор
Шенманн был глубоко неправ.) Необходимо, чтобы на ее плече была твердая,
спокойная рука мужчины".
Воображение у Ивара Ларсена было слабое. Болезненное состояние еще
более сузило круг его умственных захватов. Перебрав всех тех людей, которые
могли бы влиять на Зигрид бодрым спокойствием мужского разума, он уткнулся в
того же Свена Гольма.
Несколько лет назад даже для него самого это была бы нелепая мысль -
взрослой дочери, матери двоих детей, дать в друзья и советчики одного из
своих мелких служащих. Но теперь эта мысль нисколько не смутила его.
Напротив, она вполне ответила его основному требованию, которое он
предъявлял этому избраннику - чтобы он был предан ему, Ивару Ларсену. Кто же
другой, кроме Свена, способен на беззаветную преданность? И кому другому
можно поручить заботиться о Зигрид без всякого опасения, что этот опекун
захочет быть господином в доме?
И Ларсен, недолго раздумывая, вызвал Свена к себе в виллу в
Клампенборге, где уединение и тишина оберегали его ломкое сердце от волнений
и беспокойств.
- Свен, - оказал он, вглядываясь в его честные, ясные, немигающие
глаза. - Я хочу рассчитывать на твою преданность. Могу я на это
рассчитывать?
Но тут же чуть-чуть насмешливо улыбнулся своим собственным словам.
- Впрочем, кто же решится сказать больному "нет"?
Свен ответил:
- Я весь к вашим услугам, г. Ларсен. Но разрешите мне, если ваше
приказание будет мне не по силам...
- Нет, я не собираюсь приказывать. Я хочу просить тебя, Свен. Только
просить.
- Я слушаю вас, г. Ларсен.
Старик потер лоб, устало провел рукой по лысеющей голове и сказал:
- Ты мне всегда нравился, Свен. Мне всегда казалось, что ты прямой,
честный человек. И еще мне казалось, что ты... что тебе... что ты предан
также моей дочери. Вот почему я вызвал тебя сюда. Мне скоро конец. Врачи
(так уж полагается) меня успокаивают, но я вижу отлично: смерть уже близко.
А между тем, Зигрид очень одинока и несчастна. Но нет, я не то говорю.
Совсем не то. Видишь ли, Свен. Кроме того большого дела, о котором все
знают, у меня есть еще одно большое, важное дело, о котором никто не знает.
Кроме Зигрид, разумеется. И вот я хочу найти такого человека, который был бы
предан этому делу так же, как был ему предан я. Зигрид... да, конечно. Она
вполне прониклась сознанием важности этого дела. Она умный человек. Она
толковый человек. Но, видишь ли, - она женщина. Сейчас, например, в ней
говорит неутешная мать, и все то, что вне этого, ее не занимает. Между тем,
о моем деле нужно думать всегда. О нем никогда не забывал мой отец, о нем
всегда думал и я... Я говорю не о торговом своем деле: там у меня много
надежных людей. Я говорю о другом деле, в которое посвящу тебя потом. И вот
мне пришла в голову мысль поручить тебе заботиться об этом деле - после моей
смерти. Оно не требует ни подвига, ни жертв. Никаких жертв. Надо только не
забывать о нем. Я тебе потом подробно расскажу, в чем оно заключается. Но
прежде ты должен дать мне обещание, что обязанности ты выполнишь до конца.
Можешь ты мне дать такое обещание?
Свен Гольм растерянно пожал плечами, и виноватая детская улыбка
затемнила его розовое лицо.
- Г-н Ларсен, чтобы честно дать обещание, я должен знать, каковы мои
обязанности, - сказал он.
- Ну, конечно, конечно, - несколько раздраженно подхватил старик. - Это
ясно. Но я же говорю тебе: жертв никаких не требуется.
Он на минуту призадумался, с опаской посмотрел на Свена и затем
продолжал:
- Представь себе, что растет дерево, посаженное еще твоим отцом. Он
завещал тебе ухаживать за ним. Это не так трудно, не правда ли? Но вот что
будет трудно: дерево переживет тебя, и в один прекрасный день надо будет
найти верные руки (очень верные руки!), чтобы передать им заботы об этом
дереве в дальнейшем. Найти или воспитать достойного наследника. Вот что
действительно трудно. Ты можешь взяться за это? Или погоди. Еще не давай
ответа. Я вам обоим поручаю это дело - Зигрид и тебе. Я повторяю: она умная,
положительная, но она - женщина. Ей нужна подпорка - понимаешь? Женщина
умеет видеть только то, что находится возле нее. Далекое, грядущее она не
представляет себе и очень легко может, забыв о цели, увлечься средствами.
Средства и станут для нее целью. Вот тут ты и нужен - понимаешь? Ни на одну
минуту ты не должен из своих рук выпускать компаса. Ни на одну минуту. Но
надо это делать так, чтобы ей представлялось, будто она сама управляет -
ведь ты только служащий. Понимаешь?
Странные и необычные минуты переживал Свен. Мгновениями казалось ему,
что старик, с тупой настойчивостью внедрявший в него свое завещание, сошел с
ума. Другие мгновения откосили его в блаженный полусон, который осуществлял
его тайное заветное желание приблизиться к недоступной Зигрид и не скрывать
перед ней своего преклонения.
- Г-н Ларсен, - с кривой усмешкой оказал он почти сквозь сжатые губы. -
Ваша дочь еще совсем молодая женщина. Она может во второй раз выйти замуж -
о каком же компасе может быть речь?
- Замуж? - повторил Ларсен и презрительно, гадливо поморщился. В глазах
его заметался внезапный испуг, который ясно дал понять, что мысль Свена
никогда не приходила ему в голову.
Его мертвенно-желтый подбородок уперся в грудь и застыл. Застыли и
слова. Но вот подбородок отделился от груди и медленно стал подниматься
вверх.
- Замуж... М-да. Это верно. Тогда, конечно, все может измениться. Этого
я опасался еще тогда, когда она была девушкой. К счастью, брак ее в этом
отношении был удачным. Ты прав.
Снова наступило молчание и - затянулось. Снова упал желтый подбородок,
но он теперь ерзал и беспокойно двигался по галстуку, точно ощупывая
наименее колючее место.
- Ты ведь не женат? - спросил вдруг Ларсен.
- Нет.
Старик с внимательным дружелюбием перекрестно оглядел Свена и тем
фамильярно-игривым тоном, каким беседуют между собой мужчины, сказал ему:
- Ты же мужчина, черт побери! Красивый и видный парень. Перед тобой
отступит всякий. Настойчивость - вот что тебе нужно! Настойчивость - это
большая сила. Только советую тебе: никогда не старайся быть господином и
никогда не забывай, что ты только служащий. Это мой совет.
Свен Гольм смутился, покраснел и стыдливо, как юноша, опустил глаза.
Густой румянец, вспыхнув на его щеках, медленно разлился по всему лицу и
добрался до шеи.
Он чувствовал себя так, точно старик Ларсен услужливо открыл перед ним
дверь в спальню своей дочери.
XXIV
Прошло несколько месяцев после смерти Ларсена (умер он внезапно сидя в
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг