- Это странное, очень странное существо, этот Куинслей. Первый раз я
увидел его в Лондоне лет пять-шесть тому назад. Я познакомился с ним в
лаборатории известного химика. Потом я встречал его ежедневно в Париже.
Видел однажды в Берлине. Я с ним много раз разговаривал, но если вы спросите
меня, кто он такой, я отвечу, что знаю о нем так же мало, как о тибетском
далай-ламе. Нет, конечно, я знаю о нем еще меньше! Он появляется внезапно и
так же внезапно исчезает. Где он живет, что делает - мне неизвестно. Однако
это очень ученый человек; кажется, нет отрасли знания, в которой он не
считал бы себя специалистом. Он очень богат, сорит деньгами, похоже, падок
до женщин, но больше всего интересуется изобретениями. Он не скупится и
покупает все, что считает полезным, и я думаю, что вам следовало бы поближе
познакомиться с этим человеком. У вас такая масса идей, Рене, что, я думаю,
будет очень трудно оторвать от вас Куинслея, если вы с ним когда-нибудь
разговоритесь.
- О, Мишель, я не успел вам рассказать, что я уже говорил с ним; он
сделал мне прекрасное предложение, лучшее из всех, какие были до сих пор. Но
этот человек произвел на меня какое-то странное впечатление. Не скрою от
вас, что он неприятен мне, и я просто боюсь его.
- Рене, дорогой мой, я всегда говорил, что вы очень нервный мальчик. Вы
отдаетесь своим впечатлениям и от этого страдает дело. Конечно, Куинслей с
его длинной бородой, черными проницательными глазами, блестящими очками на
горбатом носу, громадным лбом, с его фигурой худого, высокого человека, с
его порывистыми движениями производит не лучшее впечатление. Но ведь вы не
должны забывать, что он выдает себя за американца, а там таких типов
встречается много, и кроме того, несомненно, в характере у него есть что-то
особенное. Впрочем, стоит ли останавливаться на всем этом, если вы задумали
хорошее коммерческое дело? Мне кажется, продать свое изобретение за большие
деньги можно и несимпатичному человеку.
Я вполне согласился с этими соображениями, а про себя решил, что сделаю
все от меня зависящее, чтобы не только не входить с Куинслеем в какие-либо
деловые отношения, но даже, по возможности, с ним не встречаться, настолько
он мне был противен. Может быть, это было какое-то предчувствие. Во всяком
случае, я могу сказать теперь, что был бы счастлив, если бы никогда более с
ним не встретился.
На следующий день я чувствовал себя настолько плохо, что остался в
постели и позвал своего постоянного врача. Он нашел мое положение несколько
ухудшившимся и укорял меня за возвращение в Париж. Из разговора с ним я
лишний раз убедился, что мне надо скорее заканчивать свои дела. Доктор даже
не настаивал на моем возвращении в санаторий. Он приказал мне оставаться в
кровати. Однако едва он ушел, я с трудом оделся и вышел в кабинет. Прислуга
доложила мне о приходе какого-то посетителя. Я приказал просить. К моему
удивлению и досаде, на пороге показалась знакомая фигура. Куинслей!
Решительными шагами он подошел к моему столу и сел на предложенное место.
Сейчас же, без всякого предисловия, он заговорил о моем изобретении.
- Я знаю, - сказал он, пристально смотря на меня через свои очки, - все
ваши обстоятельства. Лучшее, что вы можете сделать, это выгодно продать мне
ваше изобретение. Сумма в двести тысяч франков, я полагаю, вас вполне
устроит; но этого мало, я готов сделать еще другое предложение. Состояние
вашего здоровья мне известно, не буду от вас скрывать; оно таково, что при
современном состоянии медицины на улучшение нельзя рассчитывать. Однако я
могу оказать вам существенную помощь. Каким образом, об этом будет речь
впереди, но вы должны верить мне: улучшение вполне возможно, от вас
требуется только желание повиноваться мне и пойти на известные условия.
Даром ничего не делается.
Он кончил и продолжал сидеть, не сводя своих глаз с моих. Я невольно
опустил взгляд под его пристальным взором и ничего не отвечал. Во мне
боролись два чувства: антипатия к этому человеку и тайное любопытство,
которое он возбудил во мне своими странными речами.
Он как будто угадал мои мысли и опять так же сухо и деловито сказал:
- У вас нет выбора: смерть или жизнь. С личными чувствами, которые я
вам внушаю, не надо считаться. Выбор прост. Мое предложение дает вам
спасение. Условия, может быть, трудные, но что поделаешь! Во всяком случае,
вам обеспечивается долгая жизнь, здоровье и полное благосостояние. Ваши
близкие будут также хорошо устроены.
Я молчал, хотя мне очень хотелось попросить этого шантажиста или
сумасшедшего оставить меня в покое и убраться из моего кабинета. Чем иным,
как не грубым шантажом, я мог объяснить его слова?
Он, по-видимому, опять прочел мои мысли.
- Вы мне не верите, и это вполне понятно. Ну что ж, времени остается
еще достаточно. Сведения о вашем здоровье я имею точные как из санатория,
где вы были, так и от здешних врачей. Непосредственной опасности нет, можно
подождать. Все равно вы придете ко мне. Если вы хотите известить меня, адрес
для писем - poste restante, Макс Куинслей. Я убеждаю вас хорошенько
подумать; чем скорее решитесь, тем лучше.
И с этими словами этот странный человек покинул меня. Целую неделю я
пытался устроить свое дело с изобретением, и, к глубочайшему своему
разочарованию, убедился, что это не так просто; повсеместно сталкивался я
или с равнодушием, или с недоверием, или с желанием надуть меня, заплатив
мне какую-то грошовую сумму. Разговор шел не о сотне тысяч франков, а о
каких-то несчастных десятках. Я потерял надежду, и мысль о Куинслее, не
скрою, часто приходила мне в голову.
Однажды я встретил его опять. Это было на вечере у японского
посланника. Была масса публики, танцы только что окончились. Нарядная толпа
хлынула из зала к прохладительным напиткам, чтобы освежиться после танцев. Я
оказался в одной из маленьких гостиных. Там на уютном диванчике сидел
Куинслей рядом с прекрасной брюнеткой в шелковом золотистом платье, которое
удивительно выделялось на фоне гобеленов. Должен сознаться, красота ее
произвела на меня сильное впечатление, и хотя я уже давно был далек от
увлечений женщинами, тем не менее не скоро мог забыть впечатление,
произведенное на меня этой красавицей. Я постарался проскользнуть мимо,
чтобы не раскланиваться с неприятным мне чужестранцем, но он сейчас же меня
заметил: это я видел по брошенному им на меня взору. Через минуту я
встретился с Камескассом. Оказывается, он уже раньше меня видел Куинслея.
- Скажите, пожалуйста, - спросил я, - что это с ним за дама?
- Вы не знаете? - удивился Камескасс. - Ведь это же жена или, вернее,
вдова известного физиохимика Гаро.
- Гаро? - переспросил я. - Того Гаро, который в свое время нашумел
атомной теорией? Да, но почему вы называете ее... вдовой?
- Да потому, что ее муж уже десять лет как находится в безвестной
отлучке. Может быть, она и не вдова, - я этого не утверждаю, - но, во всяком
случае, она соломенная вдова и, кажется, она начинает развлекаться. Я вижу
Куинслея постоянно с ней; похоже, он имеет успех.
- Удивляюсь ее вкусу, - сказал я.
- Почему? - воскликнул Камескасс. - Наоборот, таких господ дамы всегда
любят. Он окружен какой-то таинственностью, он богат, не жалеет денег и,
наконец, его фигура и лицо не лишены величественности и даже, скажу,
красоты.
Не знаю, почему, - не могу до сих пор себе этого уяснить, - я не
рассказал своему другу ни о своем последнем свидании с Куинслеем, ни о его
предложении.
Скоро я потерял в толпе Камескасса и, когда повернул к выходу, чтобы
отправиться домой, так как чувствовал себя очень усталым, опять увидел
Куинслея. Казалось, он нарочно остановился у двери. Он преградил мне дорогу
и стоял передо мной, высокий и молчаливый, в своем безукоризненном фраке. Я
тоже молчал. Не здороваясь, он немного нагнулся ко мне и сказал, отчеканивая
слова:
- Вы придете и мы заключим условие, - выбора нет. Я преследую взаимную
пользу. Вы придете, - повторил он так, как будто гипнотизировал меня, и с
этими словами исчез.
Дальше случилось то, чего следовало ожидать. Мне стало хуже, я не мог
выезжать из дома. Все дела остановились. Моя мысль все настойчивее и
настойчивее возвращалась к предложению Куинслея.
Наконец, я не выдержал и отправил ему письмо с предложением продать ему
изобретение за ту сумму, которую он назначил. На другой день я получил
ответ. Он был краток: "Или все, или ничего. Вы должны уступить мне не только
ваше изобретение, но и все будущие, - а их будет много, это я знаю. Поэтому
вы должны доверить мне вашу жизнь. Условия будут сообщены после вашего
согласия. Они вполне приемлемы. Двести тысяч франков тогда же будут
переведены в банк на ваше имя. М. Куинслей".
Почерк его письма был так же странен, как он сам. Это был оригинальный,
прямой, очень твердый и крупный почерк. Буквы, казалось, не соединялись друг
с другом, а стояли одна около другой, как будто напечатанные пишущей
машинкой.
Я скомкал письмо и с проклятием бросил его в огонь. Последняя надежда
рушилась. Я хотел продать свое изобретение, но вовсе не желал связываться с
этим человеком и, конечно, не верил его бредням.
Врач, посетивший меня, настойчиво требовал немедленно отправить меня в
санаторий. В моей болезни произошло неожиданное осложнение. Положение
ухудшилось. Потребовался новый консилиум.
В тот день вечером душевное мое состояние было отчаянное. Я свыкся с
неминуемым исходом, но я не думал, что развязка может наступить так быстро.
В ответ на мою просьбу, не скрывая, сказать, как долго еще остается до
рокового конца, мне был вынесен приговор: "Положение ваше надо признать
опасным, но все же не безнадежным. Иногда природа делает чудеса - не надо
терять самообладания. Хорошее состояние духа - первое условие для излечения.
Итак, мужайтесь".
Если расшифровать сказанное, выходило, что дни мои сочтены. Человек с
таким приговором не может быть спокойным, почему вполне понятно, как скверно
себя я чувствовал. А тут еще полное одиночество и отчаяние вследствие
невозможности хоть каким-нибудь способом сносно устроить свои дела. Мысль о
самоубийстве явилась мне впервые в тот вечер. Вдруг прислуга подала мне
письмо, написанное уже известным мне странным почерком. Куинслей писал:
"Ваше положение ухудшилось, вы должны немедленно решиться, иначе будет
поздно. Еще раз повторяю, что у вас нет выбора. Все, что я вам говорил, не
бред и не ложь. Вы получите исцеление и прекрасную жизнь, правда, с
известными ограничениями. Подробности могут быть сообщены только устно.
Письмо должно быть уничтожено. Завтра ожидаю вас в пять часов на углу
Boulevard des Italiens и Avenue de L'Opera. Закрытый мотор © 2753. Захватите
с собой все дела, все заметки. Все, что необходимо для длительного
путешествия, должно быть сложено; об остальном не заботьтесь. Времени мало,
и дальнейшая отсрочка невозможна. До завтра".
Моросил мелкий дождик. Уличные огни тускло светились в тумане. Редкие
прохожие, подняв воротники, нахлобучив пониже шляпу, прикрываясь зонтиками,
бежали по тротуару.
Я вышел из автомобиля и без труда обнаружил на условленном месте
дожидавшийся меня автомобиль © 2753. У дверцы его стоял неизвестный мне
высокий человек, одетый в серое непромокаемое пальто. Молча он подал мне
небольшой лист бумаги, который осветил карманным электрическим фонарем. Я
прочел: "Вы можете вполне довериться моим посланным. Не пытайтесь с ними
разговаривать: они не понимают по-французски; подчиняйтесь им во всем. М.
Куинслей".
Я вошел в закрытый автомобиль; там находился другой незнакомец. Я сел,
провожатые поместились по бокам. Автомобиль тотчас тронулся. Занавески были
опущены так, что невозможно было видеть, куда мы направляемся. Мы ехали с
большой скоростью, и я скоро потерял возможность ориентироваться.
По-видимому, мы выехали за город, так как экипаж сильно качало на неровной
дороге. Через полчаса машина сбавила ход, и мы остановились.
Кто-то снаружи открыл дверцу автомобиля, и меня на ломаном французском
языке попросили выйти. Я оказался под низким сводом ворот. С одной стороны
виднелась темная улица, с другой - слабо освещенный двор, на котором стояло
два грузовика, полных какими-то ящиками. Передо мной была открытая дверь и
узкая лестница на второй этаж.
По указанию своих провожатых я поднялся наверх и попал в большую
комнату, пустынную и холодную. Она была слабо освещена одной высоко висящей
электрической лампочкой.
Едва я вошел, как замок в двери щелкнул. Я поставил на стул портфель,
небольшой дорожный чемодан, который захватил с собой, и стал ходить взад и
вперед по комнате. Сел. Осмотрелся. Меблировка была простая, но очень
хорошая. На стене висело несколько небольших темных картин, по-видимому,
голландской школы. Жалюзи на окнах были опущены, и их нельзя было открыть,
потому что они были снаружи.
Похоже было на то, что я арестован. Это начинало меня раздражать, тем
более что прошло уже около часа, как я находился в этой пустынной комнате, и
за все это время до моего слуха не долетело ни единого звука извне. Была
полная тишина, как будто в доме все вымерло. Казалось странным, что тут,
близко, во дворе, стояли автомобили, ходили какие-то люди, производилась
какая-то работа. Я терял терпение. Что это за таинственность, и если таково
начало, то каково же будет продолжение? Я устал ходить и опустился в кресло
перед небольшим столиком из черного дерева.
Самые мрачные думы одолели меня. Я был убежден, что делаю громадную
глупость, а может быть, и еще что-нибудь худшее. Куинслей рисовался мне
теперь настоящим преступником. Возможно, что в этом доме происходят
какие-нибудь ужасы. Наверное, я попал в ловушку. Ведь со мной находятся все
мои драгоценности: все мои планы, все работы, все замыслы. Боже мой, какой я
дуралей!
Я соскочил с кресла и устремился к двери. Я стучал в нее руками и
ногами, я дергал за ручку, но все напрасно.
Тогда я бросился к другой двери. И опять ничего не достиг.
Прошло еще четверть часа. Я уже решился разбить стекло в окне и
попытаться взломать жалюзи - и в это мгновенье услышал звук открывающейся
двери. Я повернулся. На пороге стоял Куинслей. Он был одет в безупречный
вечерний костюм, но лицо его было бледно, и, мне показалось, он был
несколько взволнован. Голос его немного дрожал. Он вежливо обратился ко мне
с извинением, что долго заставил ждать:
- Дела, дела, непредвиденные затруднения. Я не думал, что так долго вас
задержу. Вы, наверное, сильно замерзли? Пожалуйста, войдите в мой кабинет,
отдохните и обогрейтесь.
- Я вообще не понимаю всей этой фантасмагории, - грубо прервал я его. -
Что все это значит? Для чего эта таинственность? Я не желаю больше здесь
оставаться. Попрошу вас выпустить меня на свободу и отправить домой.
Куинслей сделал несколько шагов вперед по направлению ко мне и, потирая
свои длинные белые руки, вежливо сказал:
- Прошу не нервничать. Я вас вполне понимаю, но мы люди дела, и нам
некогда терять время на пустые разговоры. Если вы приехали сюда,
следовательно, вы приняли мое предложение. Все остальное есть только
подробности, и нам не нужно обращать на них внимание. Успокойтесь, входите
сюда, - он указал на дверь, - нам надо серьезно поговорить, время не терпит.
Под его взглядом мой гнев быстро улегся, и мне стало казаться, что
подозрения и страхи напрасны. Я вошел в следующую комнату, посредине которой
стоял большой письменный стол, заваленный различными бумагами и книгами.
Около стола стояло несколько удобных кожаных кресел и рядом, в углу, весело
пылал огонь в громадном камине. На столе стояла низкая лампа с абажурам,
освещавшая только небольшую часть комнаты. Я присмотрелся и заметил, что все
остальное пространство было занято ящиками различных размеров, различной
высоты.
Мы уселись в кресла; хозяин предложил мне стакан горячего грога,
который он сам приготовил на маленьком боковом столике.
В то время как он повернулся ко мне спиной, я рассматривал письменный
стол - к своему удивлению, я увидел среди бумаг дамские перчатки и вуалетку.
Куинслей, поставив передо мной грог, возобновил разговор и незаметно
прикрыл бумагами вещи, оставленные на столе какой-то женщиной.
- Итак, вы принимаете мои условия, - сказал он. - Завтра утром вы
получите извещение из банка о переводе на ваше имя двухсот тысяч франков.
Вслед за этим вы отправите свои распоряжения. В этот же день все ваши вещи,
необходимые для нашего путешествия, будут доставлены куда следует. Вечером
того же дня мы, то есть я и вы и все мои спутники, покидаем Париж. Да, у вас
остается мало времени. В ваши распоряжения я не вмешиваюсь. Но все ваши
письма пройдут через мою цензуру.
- Но позвольте, мистер Куинслей, - перебил я его, - позвольте, вы
ничего не говорите мне о главном. Вы обещали мне исцеление от болезни. Каким
же путем оно придет ко мне? Куда мы направляемся? Где мы будем жить? И
каковы условия жизни? Как скоро я могу вернуться обратно? Какова будет моя
работа? Наконец, не скрою, все то, что я вижу и слышу, не внушает мне
доверия. Где залог того, что ваши обещания будут исполнены, и какова
гарантия, что вы можете меня спасти? Я давно уже утратил веру в чудеса, сам
себе удивляюсь, как я мог хотя бы на минуту увлечься вашими обещаниями? Моту
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг