обеспечили себе внешние условия счастья. Внутренние условия в них самих, они
неизменны. Я желаю им удовлетворения всех их желаний и надеюсь, что они
будут еще долго служить на пользу тому делу, которому они отдали так много
сил".
Начала речи я не слышал, но понял, что ее произнес с помощью внушения
Куинслей, который очень хорошо относился к Тардье.
Аппарат, с помощью которого была передана эта речь, висел под потолком
комнаты. После этого вступления начались тосты присутствующих, более
простые, но более сердечные. Педручи поднял бокал за мадам Мэри Тардье,
которую он когда-то носил на руках.
- Еще в раннем детстве, - сказал он, - я знал, что маленькое дитя будет
счастливо. Ей всегда все удавалось, все желания ее исполнялись, и даже
капризы, шалости сходили с рук. Предчувствие меня не обмануло. Счастье не
оставляет ее. Она выбрала себе прекрасного мужа; можно было опасаться, что
выбор будет слишком затруднителен - много женихов. Но она не ошиблась и
выбрала лучшего. Прошу извинить меня, господа, - Педручи при этих словах
обвел глазами нас, всех присутствующих мужчин. - Итак, счастливое сочетание:
лучшая невеста и лучший жених. Я пью за это сочетание.
Все крикнули "ура". Потом говорили Шервуд, Левенберг, и наконец очередь
дошла до меня. Я сказал несколько ничего не значащих слов и отошел в
сторону.
Миссис Смит пригласила меня зайти к ним, так как там соберется
небольшая компания посидеть вместе с молодыми.
Педручи, Шервуд и профессора уселись в автомобили и укатили вниз по
дороге, а все оставшиеся отправились к Американскому сеттльменту пешком.
Короткий переход при ярком лунном свете по хорошо утоптанной тропинке,
по снежной равнине, доставил мне большое удовольствие.
Мадам Гаро встретила нас как хозяйка. Как обворожительна была она в
этой роли! Заботы по хозяйству заставили ее забыть на время тоску и тревогу;
глаза ее горели веселым блеском и приветливостью. Я нежно поцеловал ее руку,
здороваясь с ней. Она на мгновенье остановила свой взгляд на мне, и мне
показалось, этот взгляд говорил, что она рада видеть меня. Я был счастлив.
С нетерпением я ждал конца ужина, чтобы поговорить наедине с мадам
Гаро. Разговоры за столом были мало интересны. Наконец все поднялись из-за
стола. Кофе и вино были сервированы в соседней комнате. Я умышленно
замешкался в столовой.
- Я хотела бы сказать вам несколько слов, - проговорила мадам Гаро,
подходя ко мне. - Пойдемте в маленькую гостиную.
В этой комнате горела небольшая лампочка на столе: мы сели около стола
на плетеные легкие стулья. Лица мадам Гаро я не мог видеть, так как его
покрывала тень абажура. Она помолчала.
- Вы не узнали ничего нового?
- Нет, я абсолютно ничего не слышал. Тюрьма, в которой был заключен ваш
муж, построена на небольшом горном плато, вход туда запрещен посторонним,
поэтому мне и моим друзьям не удалось получить каких-либо сведений.
- Куинслей был здесь еще два раза. Последний раз, когда я спросила его,
что, предполагает он, могло случиться с моим мужем, он повел такой разговор,
который показал мне, что он не хочет всего сказать сейчас и только
подготовляет меня. Я высказала ему свое предположение и добавила, что его
умалчивание начинает меня страшить. Он уверял, что мне совершенно не нужно
беспокоиться, и распространился на тему, как несчастны женщины, которые
строят все свое счастье на любви к одному человеку.
- Мало ли что может случиться с этим кумиром, - сказал Куинслей. -
Хорошо, если он будет разбит руками самой поклонницы, - тогда возможно
воздвигнуть новый кумир, - но беда, если он исчезнет по своей воле или по
воле других. Тогда поклонница считает нужным навек остаться ему верной,
носиться со своим несчастьем и искать у всех сочувствия. Это все отзывается
каким-то романтизмом, истерией, искусственностью. У молодой здоровой женщины
должно быть много интересов в жизни; ее стремления не могут уложиться в
привязанности к одному человеку. Силы ее здоровья не позволят ей зачахнуть
оттого, что ей изменит ее любимый или просто уйдет из ее жизни. Жизнь
человеческая настолько непрочна, что на ней нельзя строить свое счастье.
Десять лет, потраченных в мечтах ради будущего счастья, не могут быть ничем
оправданы. Действительная жизнь убивается ради призрачной будущности,
которая, может быть, никогда не осуществится. Я спрашиваю вас, - закончил
Куинслей, - стали бы вы ждать вашего мужа, если бы вы знали заранее, что он
возвратится к вам через двадцать лет?
Я отвечала ему, что я не понимаю его софизмов, я привыкла мыслить
просто. В данном случае вообще не требуется никаких размышлений, говорит
исключительно сердце.
- Сердце... знаете ли вы, что такое сердце? Сердце заведует
кровообращением и ничего не говорит.
Я прервала этот разговор, потому что слова его меня раздражали. Я
откровенно высказала свою догадку, что он подготавливает меня к сообщению об
исчезновении моего дорогого Леона.
Куинслей не сказал чего-либо определенного, но, я думаю, что я не
ошиблась.
Разговор наш кончился тем, что я выгнала его отсюда. Он позволил себе
опять перейти границы. Я выгнала его и тем самым, может, погубила
несчастного Леона...
Она рыдала. Давно накопившаяся горечь излилась потоком слез. Я слегка
обнял ее за талию и старался утешить.
Наконец рыдания начали утихать.
Я вышел из этой комнаты опечаленный, потрясенный, но в то же время
чувствовал, что с этого момента отношения наши с мадам Гаро изменились. Мы
стали ближе друг к другу, и у нее пробудилась ко мне нежность.
Наступил праздник весеннего спорта. Это было около двадцатого февраля.
Погода резко изменилась, южный ветер нес с собой духоту тропиков. Снег
быстро таял в горах; солнечные лучи воскрешали уснувшую за зиму природу,
луга покрывались свежей травой, и первые цветы развертывали свои лепестки.
Птицы возились на ветвях кустов и деревьев, а насекомые роились в воздухе.
Я более чем когда-либо чувствовал неразрывную связь свою с природой.
Сердце билось сильнее, кровь приливала к голове, мысли путались и далеко
уносились от разложенных передо мною книг и чертежей.
Этот праздничный день я решил провести в Новом городе.
Прекрасное его расположение и чудные окрестности все более привлекали
меня к нему.
Я сидел на бульваре, на скамейке, поставленной у набережной. Передо
мной расстилалась водная гладь с набегающей от свежего ветра рябью. Дул
горный ветер. Солнце приятно жгло спину. Было раннее утро. По улице вдоль
набережной проходило шествие за шествием. Будничные серые костюмы были
заменены разноцветными спортивными нарядами. Соответственно роду спорта и
его характеру костюмы имели те или другие особенности.
Состязающиеся в беге шли полуобнаженные, в коротких легких трусиках;
футболисты, а также играющие в теннис, в гольф имели на своих костюмах
отличия разных команд, к которым они принадлежали.
Они несли с собой все принадлежности, необходимые для игр. Красивые
значки и знамена развевались над группами проходивших. Все это устремлялось
на громадный стадион, выстроенный за городом и немного похожий на римский
Колизей.
От разнообразия цветов, одежд и знамен рябило в глазах. Мерный топот
ног и сдержанный гул голосов раздавались в воздухе. Отсутствие музыки и
пения отличало этот праздник, от любого европейского.
Я долго присматривался к лицам проходящих мимо меня. Я видел, что весна
и праздничное настроение захватило их: от обычной пасмурности и суровости не
осталось и следа. Может быть, в данном случае имел значение и гипноз.
Впоследствии я не раз мог удостовериться, что местное население почти всегда
находилось под сильным влиянием внушения, исходящего из центрального
управления страной.
Одним словом, в этот день все должны были быть веселыми, и все на самом
деле веселились.
Огромные плакаты возвещали программу игр и состязаний. Сейчас проходили
бесконечной вереницей ряды детей всякого возраста: старшие из них несли
ружья. Один из номеров сегодняшней программы заключался в стрельбе в цель,
на приз.
Глаза мои устали от этого калейдоскопа красок и линий, и я отвернулся в
сторону спокойной глади вод.
Там, над озером, поблескивая на солнце крыльями, как громадные
стрекозы, носились летающие люди.
В мыслях моих возник образ мадам Гаро, и желание видеть ее, быть рядом
с ней, слышать ее голос превратилось в острое чувство тоски и душевной боли.
Я обернулся. Рядом со мной на скамейке уселся кто-то из проходивших. Я с
досадой посмотрел на него и вдруг узнал Ура. Он был одет в яркое красное
узкое платье, обтягивающее его неуклюжую, непропорционально скроенную
фигуру. На голове у него красовалась небольшая, такого же цвета, как платье,
кепка, а ноги были обуты в громадные, тяжелые рыжие ботинки. Он повернулся
ко мне и осклабил свои белые зубы. Кожа на лице сложилась в глубокие
складки, глаза улыбались. Он притронулся рукой к козырьку и сказал:
- Хорошо, тепло... Весело.
Я понял, что это существо считает меня своим знакомым и желает
разговаривать. Я спросил:
- А вы разве не принимаете участия в играх или состязаниях?
- Конечно, принимаю.
- В чем же выражается ваше участие?
- Мы выжимаем стрелу. Кто сильнее, тот отклоняет ее дальше.
- О, это интересно!
Я подумал про себя, что этим людям-зверям предоставляется узкое поле
самых грубых развлечений.
- Что вы еще делаете? - обратился я опять к Уру.
- Мы лазим на мачты. Очень трудно. Они скользкие.
Он вытащил из кармана трубку и начал набивать ее табаком.
- Наши сильнее всех. Никто не лазит так, как наши, - с гордостью сказал
он.
У меня явилась мысль поглубже проникнуть в голову этого странного
существа.
- Отчего ваши не принимают участия в управлении работами? Почему их нет
на высших должностях?
Ур не сразу ответил. Он оглянулся вокруг себя, потом тихим голосом
прорычал:
- Нас не любят. Наш отряд единственный. Нам завидуют. Мы сильнее и
ловчее всех.
"Ага, и здесь, в Долине Новой Жизни, есть угнетенные; они чувствуют
неудовлетворение и злобу к своим угнетателям и объясняют по-своему свое
приниженное положение", - думал я, рассматривая новыми глазами своего соседа
по скамейке.
Лицо Ура потеряло выражение веселья и доброты, и на нем легла тень
злобы и негодования. Он прибавил:
- Моя голова, может быть, слабее, зато все тело здоровое и сильное. Я
могу все.
В это время ко мне подошел Гри-Гри, с которым я виделся очень часто
после нашей поездки по шлюзам.
Он был одет во фланелевый светлый костюм и держал в руках ракетку для
тенниса.
- Я отстал от своей команды, - сказал он, садясь рядом со мной. - Я
охотно посижу с вами несколько минут. Чудесное утро.
Ур сейчас же поднялся со скамьи и исчез среди проходивших мимо.
- Скажите, - обратился я к Гри-Гри, - каковы отношения у вас между
товарищами? Я разумею всех здешних жителей.
- Какие отношения? Я не совсем понимаю вас. Какие же могут быть
отношения, кроме самых лучших?
- Но у вас нет полного равенства. Некоторые, подобно вам, находятся в
привилегированном положении, занимают видные места, другие остаются всю
жизнь в роли простых рабочих. Уже это одно должно вызывать зависть.
- Вы знаете, что с раннего детства все мы подвергаемся постоянным
исследованиям; чисто объективным методом определяется уровень нашего
духовного и физического развития. Каждый ставится на работу в зависимости от
его сил, талантов и склонностей. Какая же может быть зависть или
недовольство, если мы понимаем, что все делается по справедливости? Кроме
того, мы работаем для одной общей цели. Мы все представляем из себя
отдельные части одного громадного механизма.
- Все же у вас происходят между собой столкновения, споры, несогласия?
Гри-Гри ответил, подумав:
- Я вспоминаю такие случаи, но все они касались не личных интересов, а
общего дела, и они всегда кончались разъяснениями авторитетов, стоящих выше
спорящих.
- Бывали ли случаи, - спросил я, - каких-либо преступлений, обмана и
лжи?
- Такие печальные случаи наблюдались, но очень редко. Мы не имеем
дурных зачатков в себе, и наше воспитание и жизнь не располагают к этому.
Стремление всех нас заключается в постоянном совершенствовании как самих
себя, так и всех, с кем мы сталкиваемся. В будущем это стремление
распространится на весь мир.
Он задумался и спросил:
- Но почему вы задаете мне такие вопросы?
Я не хотел сообщить ему свой разговор с Уром и поэтому сказал:
- Среди вас могут быть неудачные единицы, а может быть, и целые
разряды.
- Да, конечно, - согласился Гри-Гри. - Такими неудачными оказались,
например, разряды, полученные от смешения элементов человека и обезьяны.
Дальнейшее получение их прекращено, точно так же, как прекращено получение
женского пола. Женщины не выдерживали конкуренции с нами на всех поприщах.
Они являются просто ненужными. Все, что нужно для развития человека, мы
получаем из органов, взятых из человеческого эмбриона.
Я перебил Гри-Гри, сказав ему, что Петровский показал мне инкубаторий и
ознакомил меня со всем, происходящим там.
Гри-Гри, видимо, торопился. Он посмотрел на часы.
- Мне надо идти, сейчас начнутся состязания. В них я не принимаю
участия, но я не хочу пропустить ни одного номера.
Я пошел вместе с ним. Улицы пустели. Через несколько минут на них не
будет ни одного человека. Все население, от мала до велика, наполняло
стадион. В этот день по всей стране происходило одно и то же. Каждый знал,
что он может принять участие в торжествах или в качестве участника, или
зрителя.
Я не буду описывать, что я видел там. Кто бывал на больших стадионах
мира, тот легко может себе представить, что происходило перед моими глазами.
Бег, гимнастические упражнения, борьба, фехтование, метание дисков, плавание
на скорость, ныряние, перепрыгивание через искусственные препятствия,
стрельба и вообще все, что может изобрести человек для того, чтобы показать
свою ловкость, силу, находчивость и тренировку, было показано на этом
празднике. Я думаю, ни одно государство не могло бы выставить и сотой доли
тех сил, которые были представлены здесь. В заключение появились летающие
люди; состязание их в умении управляться в воздухе составляло гвоздь
программы и действительно оставляло сильное впечатление.
После обеда, который раздавался всем желающим и состоял по обыкновению
из таблеток и напитков, из сладостей и пряностей, начались игры.
Как во время состязаний, так и теперь я замечал, что на декоративную
часть было обращено большое внимание. Костюмы отдельных лиц и целых групп
рисовались красивыми, яркими пятнами на зеленом лугу арены. Движения
играющих отличались грацией и пластичностью. Видно было, что забота о теле
представляла здесь своего рода культ. Громкими кликами восторга публика
приветствовала победителей и замирала в немом ожидании при каждом
рискованном положении.
Когда я оставил стадион, моя голова болела от тысячи зрительных
впечатлений этого дня. Я был рад, что сумерки спустились на землю и покрыли
мраком надоевшую мне пестроту красок.
Вечером я зашел к Чартнею, который только что вернулся из Главного
города. Когда я вошел, он сидел, согнувшись, в глубоком кожаном кресле,
перед ним стояла бутылка вина и недопитый стакан. Вид его не понравился мне.
Лицо его казалось усталым, глаза опухли, постоянная элегантность его
померкла. Он знаком пригласил меня сесть и, не спрашивая моего желания,
налил мне полный стакан вина.
- Что с вами, мистер Чартней? - осведомился я. - Вы, кажется, не в
духе?
Он закурил папиросу и после долгого молчания, во время которого он
продолжал смотреть куда-то в угол, внезапно произнес:
- Черт знает, что такое! Иногда я теряю равновесие. Сегодня я его
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг