Георгий Гуревич
Поденки
Вытянутая орбита, четырехмесячное знойное лето, четыре года лютой
зимы - не слишком благоприятные условия для жизни. Никто и не ожидал
встретить разумную жизнь на первой планете звезды 211179. Но спектроскоп
зарегистрировал линии кислорода в атмосфере - видимо, растительность
все-таки была там. И после долгих колебаний капитан разрешил отправить на
Первую меня - биолога, поскольку я меньше всех был нужен при сооружении
полизвездного радиотелескопа, который должен был перевернуть все наши
представления о Вселенной.
Приключений не было, предупреждаю любителей волнующих переживаний.
Связь работала безупречно, ни один канал не подвел, приборы посадили меня с
аптекарской точностью.
И хорошо, что сажали меня автоматы. Сам я не разглядел бы ничего в
плотном, густом, мутнобелом, как чай с молоком, тумане. И после посадки я
долго всматривался в муть. Напрасно. За иллюминатором плыли какие-то
кисейные струйки, а за ними стояла все та же непроглядная молочная стена.
Приборы, однако, обнадеживали, показывали достаточный процент кислорода,
сносную температуру, несколько выше нуля, а влажность, конечно,
стопроцентную. Надев для осторожности скафандр, я решился выйти наружу, но
тут же утонул в молочной мгле и наверняка потерял бы свой летающий дом, если
бы отцепил фал. Пришлось вернуться "ждать у моря погоды".
И ждал я три дня, назовем их условно "апрельскими". Ждал, не отходя от
тамбура, ждал ничего не видя, кроме мглы-мглы-мглы впереди и снега под
ногами. Тающего, ноздреватого, с капельками воды в каждой луночке. Довольно
грязный был снег. Нестиранное белье планеты пролежало без смены четыре года.
Грязь я собрал, старательно исследовал под микроскопом. Как и можно было
предположить в основном это были пыльца, кусочки высохших листьев или
минеральная пыль. Ни крошек угля, металла, ни опилок, ни единого волоконца,
которыми так обильно снабжает атмосферу разумная жизнь. Так и я передал на
базу по радио: "Жизнь на Первой доразумная, вегетативная".
А подробностей сообщить не мог, все было скрыто в тумане. Бродить в нем
было опасно, да и бессмысленно. Но из прошлых астрономических наблюдений
знали мы, что как правило на этой планете ясное небо, туманы держатся только
в период таяния, сойдут через несколько дней. Волей-неволей приходилось
набираться терпения. Вот и сидел я на пороге люка, дышал стопроцентной
влажностью, попирал ногами неведомую планету и думал о своей родной.
Из практики экспедиций известно, что вторую половину срока в космосе
думаешь больше о Земле, а у нас уже прошла половина, и три четверти и пять
шестых срока. Осталось месяца четыре, и моя командировка на Первую казалась
эпизодом, последним актом. Ну, соберу я здесь гербарий, будет что отвезти на
Землю... на Землю - на Землю-Землю!.. все мысли о Земле.
По земной природе соскучился я и больше всего по лесам. Нет на свете
ничего лучше лесов нашей средней полосы. Тень, прохлада, аромат (ароматы!),
птичий гомон, косые лучи солнца сквозь листву, девичья нежность березок,
осин боязливый трепет, горделивые сосны, елки-клуши и выводок грибков под их
зелеными крыльями, шаткие кочки, усеянные черникой, таинственные глазки
болотец между ними. Каждая полянка - вернисаж. Стой и любуйся, крути головой
направо и налево. Куда ни глянь - полотно, живой Шишкин.
Как вы догадываетесь, я - лесовод. Это моя профессия, увлечение и
страсть. Земные мои годы проходят в вечной борьбе (силы света и силы тьмы!)
с лесогубителями, лесозаготовителями. Четыре раза в год, перед началом
каждого квартала, приезжают они ко мне с картами, где крест накрест
перечеркнуты гектары - гектары - гектары, предназначенные для рубки. И
каждый раз я спрашиваю, когда же они оставят мои леса в покое. Рубят и
рубят, прореживают и сводят; о дебрях и непролазных чащах мы читаем только в
романах. Своими же глазами видим парки, рощи и рощицы, или скудные ряды
лесопосадок. Тайгу - в заповедниках исключительно.
- Когда вы оставите леса в покое? - добиваюсь я.
А мне в ответ:
- Население Земного шара растет на полтора процента ежегодно. Мы -
хозяйственники - должны обеспечить полуторапроцентный прирост зерна, мяса и
древесины тоже, не только для мебели, поделок всяческих, но и для бумаги,
чтобы вам - романтикам - было на чем печатать вдохновенные поэмы о кущах,
рощах и непролазных чащах.
Я возражаю всякий раз:
- Полтора процента плюс полтора... по формуле сложных процентов
получается удвоение меньше, чем за полвека. Удвоение, потом учетвере-ние.
Природа не выдерживает геометрической прогрессии. Надо срочно придумывать
замену.
- Вот и придумывайте, романтики, вместо того, чтобы воспевать!
Ездил я, ездил и к синтетикам, ездил и к генетикам... Пришлось, однако,
прервать хлопоты потому, что и космос я откладывать не мог никак.
Не мог откладывать по возрасту. В последний раз пустили меня в космос -
в самый последний.
Доктор долго морщился и вздыхал, рассматривая мои кардиограммы,
рентгенограммы, генограммы, всякую такую грамматику, ласково похлопывал по
плечу и по коленке, а я честил медицину за то, что она лечит-подлечивает, но
молодость продлить все равно не умеет. Только развернешься, только опыт
наберешь, тут же тебя и провожают на заслуженный, так сказать, отдых.
- Друг мой дорогой, - говорил доктор. - Умный человек не просит
невозможного. Старость - закон природы, наше дело ее облегчить, сделать
здоровой, работоспособной.
- Даже если старость и закон природы, - возражал я, - старость в
шестьдесят вовсе не закон. Попугаи живут и до ста лет, дубы - сотни, а
секвойи - четыре тысячи. И не доказано, что они при этом стареют. Растут и
растут. С другой стороны и поденки не знают старости. Один денек пляшут,
отложат яички и умирают.
- Голубчик, но люди не поденки же. - И доктор заглядывал мне в глаза с
неуверенной улыбкой, полагая, что я шучу, сам понимаю, что вздор несу. -
Впрочем, голубчик, я не специалист по старению. Пойдите к геронтологам, они
вам все объяснят.
Не пошел я к геронтологам, не пошел к иммунологам и зоологам, не пошел
к генным инженерам, отложил хождение на два года потому, что в космос меня
пустили пока что. Когда не пустят окончательно, буду земными проблемами
заниматься.
И еще одно дело отложил я - семейное.
Большую часть жизни провел я в экспедициях, ночуя в палатках, в лучшем
случае в каютах кораблей. Морских и космических. Привык к экономной тесноте:
норма - 3 кубических метра на человека; гость стоит на пороге; койка,
столик, на стене циферблаты. Поэтому очень ценю я неторопливые беседы в
просторной городской комнате, за столом покрытым белой скатертью. Ценю
домашние пирожки и салаты в салатницах, никаких тебе консервов и паштетов из
тюбиков. Люблю, чтобы меня слушали милые женщины в нарядных платьях, а не
только бесполые существа в комбинезонах. И желательно, чтобы мне внимали
сочувствующие: жена или дочь-егоза.
- Папка, да как ты выдержал? Да я бы померла от страха.
Преувеличивает. Не померла бы. Никого она не боится. Меня тоже.
И в доме установлена традиция: вечер перед отъездом и вечер после
возвращения - торжественные семейные праздники. Семейные - без посторонних.
Я делаю доклад о планах, я делаю отчет об итогах. Жена время от времени
перебивает, спрашивая, не подложить ли что-нибудь на тарелку (подозреваю,
что доклады она пропускает мимо ушей), а дочка ахает:
- Да я бы померла от страха!
Она-то впитывает мой рассказ, слушает с блестящими глазами, а пальцы у
нее шевелятся, мнут хлебный мякиш. Скульптор моя быстроглазая. У нас все
полки и столики заставлены ее работами: целые серии пляшущих фигурок из
дерева, папье-маше, бронзы, фарфора. Все, что она видит, хочется ей тут же
вылепить. И все, что я рассказываю, тоже хочется вылепить. Пальцы у нее
никогда не отдыхают. Даже когда нет материала, подходящего или
неподходящего, формирует что-то из воздуха. Музыканты так наигрывают на
солее мелодии, которые звучат у них в голове. Берут аккорды на скатерти.
Музыку слышат в воображении.
В общем хорошая девочка, моя единственная. Но вот обеспокоила она меня
перед отлетом.
Как раз рассказывал я о будущей экспедиции в окрестности
невыразительного солнца 211179, говорил, что на первой планете разумной
жизни быть не может; четыре года зима, четыре месяца теплых, не успеет
развернуться разум. В эту минуту раздался звонок, и появился гость... черт
бы его побрал, не мог выбрать другой вечер.
Не очень молодой, но очень чинный молодой человек, с галстуком,
запонками на манжетах и прямым пробором от лба до макушки; терпеть не могу
прямых проборов. Пригласили его к столу, не прогонять же, а когда он сел,
семейство мое будто подменили. Жена перестала не слушая мне, сочувствовать,
начала вместо того подвигать блюда, громко перечисляя ингредиенты салатов.
Дочь-егоза, болтливая вострушка, прекратила мять воздух пальцами, потупила
глаза и начала вытирать тарелки. Попробуй заставь ее заниматься хозяйством в
другое время. Гость же начал, нисколько не интересуясь моей экспедицией,
разглагольствовать о смысле жизни и науки. По его мнению, у каждого человека
должна быть конкретная цель в жизни, желательно - крупная цель. У него
самого есть таковая: он собирается стать видным ученым. Для этого надо
занять заметную должность в ведущем институте, заслужив ее тремя
диссертабельны-ми диссертациями. Первая уже подготовлена. Материал собран,
минимум сдан. Ищется тема для второй, желательно новая, а вместе с тем и не
слишком новая, чтобы не вызвать раздражения и удивления.
Впрочем, все свои соображения он не успел изложить. Продуманно
подготовившись и к сегодняшнему вечеру, он приобрел два билета на хорошие
места в синтетический театр. Девочка моя - художественная натура, вечно
опаздывающая повсюду, была одета через две минуты. О моем отъезде она забыла
тут же.
- Что за тип? - спросил я, когда мы остались с женой вдвоем. - Неужели
наша дочь находит его интересным?
- А чем плох? - возразила жена. - Основательный человек, и намерения у
него серьезные.
- Намерения, может, и есть. Любовь есть ли?
Но тут кроткая моя жена, возвысив голос, объявила, что я ничего не
понимаю в семейных делах. Любовь любовью, но нашей девочке уже двадцать
четыре, давно пора подумать о браке.
Я разозлился:
- Пора думать, но пусть думает со всей ответственностью. Он же набитый
дурак, этот основательный. Мне лично не хочется, чтобы у меня росли глупые
внуки.
В общем, мы крупно поспорили, но я своего добился. Получил обещание,
что с браком повременят до моего возвращения. В конце концов, двадцать
четыре - не конец жизни.
Надо дожидаться настоящей любви, даже если придется ждать и год, и два.
А ждут ли и дождутся ли меня - не уверен. Что-то неясны были
космические наши короткие разговоры. Ведь это же не земной телефон:
вопрос-ответ, вопрос и ответ сразу, не понял - переспросил. Из космоса мы
посылаем серии запросов, получаем серию ответов. Если хотят - отвечают, не
хотят - отмалчиваются. До следующей серии - месяц. И что-то много
отмалчивались мои хорошие в последних радиограммах.
Вот о таких вещах думал я, всматриваясь в молочную иглу. Смотрел,
ничего не видел, вздыхал:
- Ладно, недолго осталось терпеть. Соберу гербарий, и на Землю - домой.
Там будем разбираться.
Меж тем в тумане шла невидимая работа. Что-то журчало, булькало,
переливалось, иногда к моим ногам подтекали ручейки, где-то в сторонке
бурлил поток, позванивая льдинками, что-то шлепалось в воду, что-то ухало,
оползая. А на третий день подул сырой ветерок, молочная стена стала таять,
сделалась дымчатой, голубоватой, полупрозрачной, даже розовой почему-то... и
вдруг сквозь розовое проглянуло горячее солнце 211179. Имя ему еще не
удосужились придумать астрономы. Впрочем, не напасешься имен на сто
миллиардов светил. Как известно, астероиды сначала называли в честь богинь,
полубогинь, потом в честь жен и любимых женщин. Всех женских имен не хватило
даже на вторую тысячу.
Но пекло безымянное заурядное солнце добросовестно: пар стоял над
лужами, во всех ложбинках гомонили ручьи, снежники съеживались прямо на
глазах, уползали на северные склоны. А на следующее утро, будем считать - 1
мая, появилась и зелень.
Слишком скромное слово "появилась". Ничего похожего я не видел на
Земле. Зелень рвалась к свету. Разворачивая почву. Грунт шевелился под
ногами. Из каждой точки ползли зеленые червяки. Стебли покачивались и,
нащупав соседей, тут же хватались за них, обвивались, подтягивались по
соломинам предшественников, стремясь обогнать, развернуть свой листок выше,
перехватить солнечный свет. Мне кажется, некоторые растения даже разъедали и
высасывали друг друга. Буйствовала и хищничала зелень на этой планете.
Последующие дни вознаградили меня за томительное ожидание в тумане.
Биолог-натуралист во мне блаженствовал. На каждом квадратном метре находил я
материал для гербария. Я собирал, сушил, описывал, раскладывал по ящикам,
классифицируя на ходу. Как и на Земле здесь были безъядерные и ядерные,
одноклеточные и многоклеточные водоросли, были лишайники, мхи, споровые,
голосемянные и покрытосемянные. Последние раскрывали цветы, как и полагается
покрытосемянным. И сколько же было цветов, одноцветных, многоцветных и
радужных, пятнистых, крапчатых, полосатых, клетчатых, узорчатых! Бездна
материала для того, чтобы составлять букеты и плести венки.
О венках я упомянул не случайно. На десятый день моего пребывания - 5
мая условно - проснувшись поутру, я услышал щебет голосов, право же, очень
похожих на человеческие. Одеваясь, я строил догадки, кто это звенит: цветы
такие поющие или птицы, вроде наших пересмешников, но кого же они
пересмеивают? Наконец, выбрался наружу и увидел...
Девочек, которые плели венки.
Увидел девочек, очень похожих на наших земных девчонок лет десяти,
худеньких, ребрышки наружу, востро-носеньких, колючих на вид - острые
плечики, острые коленки. Осторожно приблизился, но они ко мне отнеслись
доверчиво, окружили, заглядывали в глаза и брали за руки. Что-то звенели
колокольчиками: примерно "ди-ли-лю-ле". Потом я узнал, что они спрашивали,
почему я не замерз и не замерзну ли вскоре. Но тогда, в первый день, я еще
не понимал их, и, не получив ответа, девочки тут же забывали обо мне,
убегали прочь, чтобы плести свои венки или же выкапывать из земли
глянцевито-лиловые кореш-
ки. Вероятно, очень вкусные были корешки. Потому что девчонки дрались
из-за них, визжа и царапаясь. Впрочем, тут же мирились. Водили хороводы.
Играли в салки, забавлялись, как и полагается маленьким девочкам.
И только девочки. Мальчика ни одного. И ни единого взрослого.
Целый день сидел я на пороге, наблюдая и прислушиваясь.
Пытался заговаривать с пробегающими мимо, что-то они люлюкали,
передразнивая меня звонкими голосишками и бежали дальше по своим делам.
Пришлось набраться терпения. "Придут же когда-нибудь мамы и няньки? - думал
я. - А может быть, сами резвушки, набегавшись, отправятся на ночь в
постельки, а я прослежу и найду их жилье".
Однако солнце клонилось к горизонту, а за детьми так никто и не пришел.
И сами они не ушли никуда. Как только тень набежала на луга, они улеглись на
свои гирлянды. Тесно прижались друг к другу, так и заснули, укрытые
увядающими цветами. А поутру с восходом солнца меня снова разбудил их птичий
гомон - чириканье и люлюканье.
И снова я сидел на пороге, наблюдая и прислушиваясь. Прислушиваясь,
запоминал фразы и отдельные слова. На третий день (7 мая) уже и сам мог
немножко люлюкать. И первым долгом спросил, где же у них папы и мамы -
"большие" где.
Они поняли, как видно. Все одинаково показывали на горизонт, где синел
далекий лес. Я просил их проводить меня. Брал за руку, тянул к лесу; они
упирались. Вырывались, даже кусались. Я решил, что им строго настрого
запрещено возвращаться в селение и отправился на разведку сам.
В лесу тоже шла беспощадная зеленая война. Кусты и деревья размахивали
плетями ветвей и, захлестнув чужой сук, всасывали сок, вырывали листья. Едва
я приблизился к опушке, ко мне сразу потянулись десятки клейких щупалец. К
счастью, я догадался заблаговременно включить защитное поле, да по чужим
планетам и не ходят без защитного поля, это элементарно же. Уткнувшись в
невидимую броню, ветки брызгали бурыми каплями, едким соком видимо. Капли
стекали и испарялись. Не без злорадства следил я, как на границе поля
дымились и обугливались хищные ветки.
Еще и камни какие-то летели в меня со всех сторон. Неужели деревья
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг