мальчишки, он мечтал о путешествиях. Так приятно было укладываться, отбирать и
выбрасывать вещи, покупать билеты, бегать по всем палубам, наконец, увидеть
белые утесы вдали. Для него - африкандера - старая Англия была страной
экзотической и книжной, сплошным литературным музеем. Вот уличка, где жил
Шерлок Холмс, вот переулки Оливера Твиста,
вот темница Марии Стюарт, вот замок Айвенго. Потом колледж, новые
товарищи, гребные гонки, румяные сероглазые девушки. Дик акклиматизировался в
туманной Англии. А отцу это не удалось.
Он прожил в Африке лет сорок, привык к зною и сухости, к январской жаре и
к июльским ледяным ветрам. Англия казалась ему сырой, пасмурной и непомерно
дождливой. Да тут еще неустройство, разочарование, непривычная обстановка.
Цветные пациенты избаловали старого врача - они приходили толпами, благодарили
за любую помощь. В Европе пришлось купить практику с сотней капризных и
требовательных обывателей. Им нужно было не просто лечение, а новомодное - с
внушением, угождением, подходом. Постепенно, год за годом, старик терял дорого
оплаченную практику, новых больных не приобрел, опустился, опустил руки,
постарел, обрюзг, стал прихварывать чаще. Лечил он себя покоем, лежал целые
недели на диване, вставал неохотно, почти не выходил на улицу, побледнел,
пожелтел, отмахивался, когда сын старался вытащить его на свежий воздух,
ссылался на одышку, сердце, поясницу. Дик сердился, считал, что отец губит
себя безвольной пассивностью. Но однажды другой доктор, приглашенный, сказал
Дику роковое:
- Безнадежно!
Еще на два года растянулась эта безнадежность. Два года продолжался спуск
по лестнице со ступеньки на ступеньку - к смерти. Мир отца суживался: сначала
он еще ездил за город, в парк, потом выходил на улицу, потом бродил по
квартире, гулял, сидел у форточки, потом перестал ходить - пересаживался из
кровати в кресло, на конец, перестал садиться, только ворочался с боку на бок.
Последние недели не ворочался - оттого и начались пролежни.
Мир суживался физически и суживался умственно.
Первый год отец еще читал специальные журналы - не хотел отстать от
медицины, потом только развлекательные романы, потом только газеты... Перестал
читать, говорил о прошлом - устоявшиеся были воспоминания, всегда одни и те
же. Потом и прошлое потерялось осталась болезнь, еда и уборная. Постепенно
исчезли слова, их сменило мычание, стоны, крики... и затем немое молчание,
дремота и сон - до последнего вздоха.
Ведь он же медик был, отец Дика, а в последний год забыл латынь. Дика
просил смотреть в справочники и верил беззастенчивому вранью. Твердил: "Надо
ехать в Африку, на солнце, мне станет легче". По ночам будил сына истошным
криком: "Дик, спаси меня!" Дику хотелось спать, не всегда он отвечал с должным
терпением. А утром стыдил себя, бежал за врачом. Приходил врач, пожилой,
добрый, с иронически-печальными глазами, говорил, снимая пальто: "Иду к вам,
как на казнь. Ну ничего же не могу поделать, и никто не поможет". Дик совал
деньги в руку, примирялся на час, час спустя корил себя за черствость, что-то
бежал продавать или закладывать, искал адреса знаменитостей, упрашивал их
приехать, привозил на такси. Знаменитости выписывали какое-нибудь мудреное
лекарство, обычно дорогое, редкостное, заграничное, опытное... Дик ехал в
лаборатории, умолял, выпрашивал, заказывал...
А через неделю отцу становилось хуже, он спускался еще на одну ступеньку к
смерти.
Временами Дику казалось, что в теле отца сидит что-то злонамеренное,- в
средние века сказали бы "злой дух".
И это вдонамеренное упорно и последовательно разрушает организм изнутри.
Врачи суетятся, ставят какие-то подпорки и заплатки, пипетками гасят пожар,
нитками поддерживают падающие стены. Но дом прогнил, его не ночинишь
дощечками. В одном месте подпирают, в другом рушится с грохотом. Злонамеренное
торжествует его не видят, о нем даже не помышляют. Оно рвет и ломает, а медики
сшивают, а оно опять рвет... и всех дырок не залатать.
"Рекомендую вам выписать из Бостона пульпаверизин..."
"Давайте свежую бычью кровь. Ее можно достать на бойне".
"Уколы три раза в день, потом перерыв на два дня"...
Временами измученный Дик начинал сомневаться: нужна ли эта бессмысленная
деятельность? Вылечить невозможно, медицина растягивает мучения, удлиняет
агонию, прибавляет месяцы не жизни, а боли, удушья, страха, искусственного
наркотического забытья и отчаянных воплей: "Дик, иди сюда скорей! Спаси меня,
сыночек!"
Однажды Дик спросил постоянного врача, того, с грустно-ироническими
глазами, спросил напрямик:
- Почему вы не отравляете безнадежных?
Тот ответил:
- Не имеем права. Злоупотребления могут быть.
Впрочем, все равно не решились бы. Слишком худо знаем медицину. Никогда
нет уверенности. А вдруг... Мало ли что... Ошибешься - совесть замучит. Если
не совесть, так родные.
- Значит, человек должен мучиться год, чтобы ваша совесть была чиста?- зло
спросил Дик.
И доктор, испугавшись, погрозил ему пальцем:
- Но-но-но, молодой человек! Не берите на себя функции господа бога! За
это виселица.
И опять Дик бежал что-нибудь продавать и закладывать, стучался в двери
больниц, платных и бесплатных, страховых, благотворительных, просил,
уговаривал, coaart деньги, выпрашивал какие-то ненужные процедуры и операции.
Операции делали... Через некоторое время отцу становилось хуже, и Дик увозил
его домой. В платных больницах дни стоили слишком дорого, в бесплатных не
любили держать безнадежных. Там дорожили койками и репутацией, добивались,
чтобы процент умерших был невелик.
Кровь, гной, бинты, крики, наркотики! Со ступеньки на ступеньку, ниже и
ниже. Сильный человек был отец Дика, потому и мучился дольше. Уже и агония
начиналась у него, и дыхание было с перерывами... а он все жил и жил.
Но однажды вечером сиделка сказала Дику: "Пульс, как ниточка. До утра не
дотянет. Я подежурю, если хотите". Дик, подготовленный двухлетним бдением, уже
бесчувственный от усталости, лежал за дверью в соседней комнате, читая "Да
сгинет день!", что-то южноафриканское о цвете кожи. В полночь он услышал
протяжный хрип. Так называемый последний вздох. Воздух выходил из легких.
И вот два дня спустя, вернувшись с похорон в комнату, пропахшую тлением и
одеколоном, Дик сидел, тупо уставившись на пустую кровать.
Горевал он? Был потрясен, раздавлен? Пожалуй, нет.
Для настоящего горя нужно немножко испугаться, удивиться. Но какой тут
испуг, если пресс, медленно опускавшийся два года, раздавил тебя в конце
концов?
В сущности, Дик потерял отца не сегодня. Отец уходил постепенно - по
частям: ушел кормилец, ушел наставник, ушел занимательный собеседник, ушли
сильные руки, ушел ум, потом рассудок. Два года бессмысленных усилий, жалких
потуг удержать пресс. Бессмысленность эта угнетала всего больше. Два года Дик
ухаживал за умирающим. Безнадежная попытка задержать пресс, который побеждает
всегда.
Почему побеждает? Почему всегда?
"Ничего не поделаешь, так устроено богом",- говорят утешители.
"Ничего не поделаешь, закон природы!"
Воля божья - в то время на Западе (где еще господствовал капитализм) это
было самое распространенное объяснение. Так устроил бог - сколько начинаний,
замыслов, устремлений, сколько возможных открытий закрывал этот барьер! Так
устроил бог - и на Земле есть богатые и бедные, войны и воины, калеки и
убитые, голод и эпидемии. Бог устроил так, что мы не видим чужие планеты и
вирусов. Долой астрономию и микробиологию! Бог устроил так, что все стареют и
умирают. Кто знает, на сколько лет раньше была бы разгадана тайна смерти, если
бй люди не верили поголовно, что смерть установил бог.
Бог изображался бесконечно великим, вездесущим, всезнающим, всемогущим,
заботливым, как отец, и бесконечно добрым, всемилостивейшим. Всего лишь один
раз в жизни надо было бы задуматься, чтобы опровергнуть эти славословия. Но
миллионы людей так и жили, не открывая глаз, не разрешая себе задуматься. Для
тех же, кто пытался задавать вопросы, спросить, почему бесконечно добрый
допускает столько зла и страданий на свете, существовали объяснения: либо ты
грешник, и бог наказывает тебя за грехи; либо не грешник, и бог испытывает
твою веру.
Испытывает, как капризная девушка, пробует, какие издевательства ты
вытерпишь во имя любви.
А зачем всезнающему испытывать? Почему всемогущему не сделать людей
безгрешными? Для чего вседобрейшему эта жестокая игра кошки с мышкой, игра в
грехи и наказания, если в руке его весь мир и ни один волос не упадет без воли
божьей?
Вероятно, и Дик не задавал бы себе таких вопросов, если бы отец его не был
универсальным врачом для бедных, не лечил бы наряду со взрослыми детишек,
парализованных полиомиелитом, ослепших от трахомы, оглохших от скарлатины...
За какие проступки наказывались эти несмышленыши? За грехи родителей? Но
подлеца, который искалечит ребенка, озлившись на родителей, в любой стране
осудят на самое жестокое наказание. Неужели же бог испытывает силу веры у
трехлетних детей, еще разговаривать не умеющих толком?
Вот почему Дика не усыпили привычные бормотания:
"Божья воля. Все к лучшему!" Вот почему, глядя на пустую кровать, он
спрашивал: "Зачем? Почему?"
Нет, не в день похорон начал он искать ответ. Тогда он ощущал только
безнадежную усталость и недоумение.
Но недоумение засело в голове, и засело в голове это представление о
тайном, злонамеренном, старающемся уничтожить отца. Проблема старости и смерти
показалась Дику - совсем еще молодому человеку тогда - очень важной, самой
важной на свете. И, оказавшись в Публичной библиотеке (той, где Маркс
занимался когда-то), Дик взял в каталоге ящик с карточками книг о старости.
Почти все авторы излагали обычную, самую распространенную в то время точку
зрения: существует естественный предел - около 150 лет. Нервная городская
жизнь, пыль, бензин, а главное, болезни сокращают срок жизни. Так что до
естественной старости никто из нас не доживает. Точка зрения казалась приятной
и обнадеживающей. У каждого - запас лет на восемьдесят. Только беги из
проклятых городов на чистый воздух, и н."изнь утроится сама собой.
В подтверждение приводились факты: действительно, естественная старость в
природе не встречается, все умирают от конкретной болезни. Действительно,
бывают люди, дожившие до 150 лет. И обратите внимание на кошку: она растет
одну шестую часть своей жизни, а пять шестых бывает взрослой. А человек?
Растет лет до 25, почти половину жизни вместо одной шестой. Помножим 25 на 6
получается 150.
Но Дик работал в конторе, имел дело с цифрами, образование у него было
математическое, строго логическое, и утешительная логика этих расчетов не
показалась ему убедительной.
В самом деле, с каких это пор верхний предел считается нормой? Бывали на
свете люди в три метра высотой, не считаем же мы себя недомерками, не
доросшими до естественного предела. Есть в Америке несчастный урод в полтонны
весом, его таскают на носилках. Но никто не мечтает о таком весе, не считает
себя недокормленным скелетом.
И насчет арифметики: почему отношение детства ко всей жизни должно быть
одинаковым у человека и у кошки? У других животных оно иное: 1:3 у овцы, 1 :5
у лошади, 1:10 у слона, 1:50 у попугая. Возьмем за норму многообещающие цифры
попугая. Помножим 25 на 50 - получится естественный предел больше 1000 лет!
На бумаге получится.
И самое главное: что такое естественный предел? По какой причине умирают
люди, дожившие до предела? Просто так, без причины? Или естественный предел
только псевдоним бога?
Вопрос казался необыкновенно важным. Образ отца еще витал перед глазами. И
так получилось, что по воскресеньям, когда сверстники и- сослуживцы катили за
город с девушками в облегающих брючках, Дик Селдом шелестел страницами в
прохладной тиши читальни. Он искал аричину старости и смерти.
Двести причин предложила ему биологическая наука XX века.
Отравление кишечными ядами, закупорка сосудов известью, израсходование
ферментов, замена благородных тканей соединительными, замена подвижных белков
малоподвижными, слипание коллоидов, изнашивание молекул, изнашивание клеток,
изнашивание сосудов, нервов, сердца... двести вариантов порчи и изнашивания.
Изнашивание? Ответ как будто правдоподобный. Машины срабатываются, ботинки
стаптываются, материал протирается, вода камень точит, разрушает скалы и горы.
Казалось бы, и тело наше должно рано или поздно износиться, словно куртка,
словно костюм.
Но в том-то и дело (ко времени Дика это было выяснено), что организм не
похож ни накуртку, ни на машину, ни на скалу. Скорее, его можно сравнить с
рекой. Сегодня, вчера и восемьсот лет назад - во времена Ричарда Львиное
Сердце - Темза катила свои воды у подножия Тауэра. Но где вода, в .которой
купались ратники Робин Гуда? Давно утекла в море. Вода утекла, а река течет.
Дожди, родники, тающие снега наполняют ее все снова и снова.
Можно ли сказать, что река изнашивается?
Человек существует в беспрерывном разрушении и самообновлении. Подсчитано,
что красные кровяные шарики полностью сменяются за 3-4 месяца, белые - за
неделю-две (лучевая болезнь - порождение атомных бомб - помогла это выяснить),
все белки-не меньше чем за два месяца, все атомы до единого-за семь лет.
Прожив семь лет в Лондоне, Дик уже весь целиком состоит из "английских"
атомов, ни одного "южноафриканского" не осталось в его теле. Дик-студент и
Дик-мальчик - разные люди. Изменилась форма и сменилось содержание. Только
непрерывная последовательность текучих атомов связывает их.
Итак, прожив 28 лет на свете, Дик сменил все атомы четырежды, все белки
раз двести. Почему же двести раз полная смена произошла безо всякого
изнашивания, а при четырехсотом или пятисотом ремонте неизбежны поломки?
Не Дик придумал это возражение - он вычитал его.
Авторы двухсот теорий старения спорили друг с другом.
И обилие теорий и легкость опровержения - все говорило, что правда еще не
найдена.
Читая, Дик возмущался и радовался одновременно. Возмущало его и бессилие
науки и бездействие ее на этом важнейшем направлении. А радовался, потому что
его, как всякого ученика, воспитывали в глубочайшем уважении к ученым
прошлого. И так много ему говорили о великих умах XIX века, что у него
создалось впечатление, будто бы и открывать нечего, кое-что уточнить остается.
И вдруг проблема рядом: неизвестно, почему к людям приходит старость.
С особенным удовольствием Дик выписал из одной книги такие слова,
несколько преувеличенные, даже сенсационные, в духе рекламной
капиталистической прессы:
"Тайну бессмертия откроет тот, кто расшифрует нижеследующую таблицу,
объяснит ее логику:
ПРОДОЛЖИТЕЛЬНОСТЬ ЖИЗНИ
Амеба - полчаса, несколько часов
Гидра - 10 месяцев Актиния - до 70 лет
Поденки - несколько часов, дни
Жаба - 36 лет
Черепаха - до 200 лет Курица - 15-20 лет
Сокол - 100 лет
Попугаи-50-100 лет
Заяц - 5-7 лет
Улитка - 7 лет Кошка - 10 лет Рыбы-бычки - 1-3 года Крыса - до 30 мес.
Горбуша - 1 год Слон - 70-80 лет Щука - до 267 лет Горилла - 15 лет Человек -
70 лет
Макроцистия-12-15 тыс. лот
Дуб-400-500 лет
Рожь, пшеница - 1 лето.
"Тайна бессмертия откроется тому, кто расшифрует..." Дику представлялось,
что он держит в руках секретный план, где крестиком обозначен зарытый клад.
Столько вечеров провел он, разглядывая таблицу, прикидывая так и этак,
мечтая...
Может быть, долголетие зависит от размера: крупные живут дольше?
Нет, не получается. Щука долговечнее слона.
Может быть, все дело в затрате энергии? Малоподвижные живут дольше?
Нет, не получается. Больше всех энергии тратит человек.
Может быть, все дело в совершенстве. Человек совершеннее других.
Но и актиния, жалкий желудок со щупальцами, живет 70 лет, как человек, и
во много раз дольше крысы.
Может быть, нервы - самое слабое место в организме? Ведь известно: все
клетки в теле возобновляются, кроме нервных.
Но вот есть живые существа без нервов вообще - амеба, актиния, рожь, дуб.
Какой разнобой в сроках жизни от получаса до пяти веков.
Не дается клад в руки!
Дик начертил таблицу на листе ватманской бумаги, нарисовал на ней зверей,
повесил над кроватью вместо картины. Ложась спать, поглядывал на нее, иногда
раздумывал, чаще мечтал. Наступит все-таки день, когда он подберет ключ к
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг